Равиль Бикбаев РАМИ КНИГА О ПОЭТЕ Бикбаев, Р. Т. Б60 Рами : книга о поэте / Равиль Бикбаев [перевод с башк. Г. Я. Хамматовой]. – Уфа: Китап, 2022. – 680 с. ISBN 978-5-295-07746-3 О Рами Гарипове немало было написано при его жизни и особенно за годы, прошедшие после его кончины. Между тем богатое творческое наследие народного поэта Башкортостана оставалось до настоящего времени фактически не изученным. Данная книга является результатом всестороннего, основанного на многочисленных документах и свидетельствах исследования жизненного и творческого пути Рами Гарипова. СОДЕРЖАНИЕ Часть первая Начало пути .................................................... 3 Самый близкий друг ..................................... 13 Внутренние часы ............................................ 27 Откроются ли секреты творчества? .................... 32 Первые опыты и маяки ......................................... 43 И манят меня неведомые дали (В донских степях) ............ 63 Пятый океан................................................... 77 Почему же так мучительна любовь? ........... 85 Последние экзамены .....................................101 Часть вторая Здравствуй, Москва!...........................................107 Сомнения и поиски.............................................138 Московская школа .............................................161 Друзья и наставники ..........................................176 Материнские руки .............................................194 Любовь и верность.............................................226 Часть третья Здесь отражается жизнь страны ................................264 «Язык народа – язык правды» ...................................283 «Цветок, изваянный из камня» .................................301 Сплочение ....................................................325 Написать бы хоть строчку!.....................................342 Часть четвертая Возвращаюсь к песням моим ....................................355 Поэт на коне..................................................381 Посещая дальние края, набирайся ума-разума ................413 Дела небесные и земные ........................................429 Когда объединяются три таланта ................................436 Последний мой день в комсомоле ...............................451 Первый удар....................................................460 Шалаш творчества .........................................477 Часть пятая Песни жаворонка ............................................493 Имею слово .....................................................529 Завет и навет....................................................550 Антология поэта .............................................571 Единственная струна ......................................603 Школа Рами .....................................................645 Песни жаворонка Мустай Карим .................675 Часть первая НАЧАЛО ПУТИ 25 июня 1946 года был сдан последний экзамен, и сразу возник вопрос: что дальше? Самое большое желание – уехать в Уфу, чтобы продолжить учебу. Он хочет этого все сильнее, да и товарищи советуют. Только вот мать пока колеблется. То соглашается, то опять противится. Понять ее состояние нетрудно. Будучи самым старшим из детей, Рами не мог не сознавать, как нелегко ей будет смириться с его отъездом. Разве мало досталось Гюльмарьям Хизбулловне в военные годы? А самое страшное из того, что пришлось ей пережить, – это черная весть о гибели 23 февраля 1943 года в сражении под Сталинградом любимого мужа, ушедшего на фронт вместе с первыми добровольцами-коммунистами их района. После женитьбы Ягафар и Гюльмарьям прожили в родной деревне всего лишь год. В Аркауле родился их первенец Рамиль. Потом отца забрали на военную службу, и молодая семья провела какое-то время в Миассе. Ягафар был не против обосноваться в городе, но Гюльмарьям, стосковавшаяся по родным местам и сельскому труду, даже слышать об этом не желала. По возвращении в Аркаул Ягафар Мухаметрахимович Гарипов возглавил сельсовет, потом – колхоз. В качестве транспортного средства за правлением был закреплен игреневый жеребец. На этом рыжем аргамаке председатель поспевал повсюду: навещал комбайнеров и трактористов, наведывался туда, где шел сев или кипела уборка урожая. При нем не оставалось ни клочка невспаханной и нескошенной земли. А как-то раз его стараниями колхоз приобрел в Уфе великолепную новенькую машину. В финскую Ягафар все порывался уйти воевать, но его не отпускали. В 1939-1941 годах Гарипов руководил ОСОАВИАХИМом Салаватского района. А в марте 1941 года односельчане вновь избрали его на должность председателя колхоза... Солдатской жене Гюльмарьям не исполнилось еще и тридцати, когда она овдовела, оставшись одна с четырьмя ребятишками. Рамилю было в то время одиннадцать, братишке Равилю – семь, Уралу – три. А сестренка делала еще только первые шаги. Равиль и Рамиль вместе ходили в школу. Они занимались в одной комнате, поскольку учительнице Галиме-апай Абдуллиной приходилось объединять второй класс с четвертым. Учиться рядом с братом Равилю нравилось. Да вот только тот не давал ему спуску, постоянно контролируя и подгоняя, дескать: смотри у меня, не будешь стараться – пеняй на себя. Их мать трудилась в колхозе с рассвета до темна. Поэтому малыши – Урал с Маршидой – были, фактически, на попечении двух старших братьев. Основные же хлопоты по хозяйству доставались Рамилю. Мальчишка брался за дела, не дожидаясь напоминаний и просьб матери и, справляясь с основными своими обязанностями, попутно наставлял и воспитывал младших. Своим трудолюбием Гюльмарьям Гарипова прославилась не только на весь Аркаул, но и далеко за его пределами. В годы войны ее даже любовно называли «Комбайном Салаватского района». Во время жатвы 1942 года хлебороб Гюльмарьям одна собрала урожай с восемнадцати гектаров. И первой из женщин их района удостоилась государственной награды. Стоит ли после этого удивляться тому, что воспитанные этой женщиной дети оказались столь упорными и работящими. А больше всех трудился, естественно, Рамиль. И не только по домашнему хозяйству. В военные и послевоенные годы ему приходилось пасти овец, коров, лошадей, косить наравне со взрослыми траву, проливать пот на уборке урожая, вкалывать на лесоповале, сплавлять по бурной Юрюзани плоты. Возился он также с жеребятами-стригунками и вместе с другом Альтафом приучал ходить в упряжке бычков и телок. Свободные от домашних и колхозных работ часы Рамиль посвящал чтению. Он постоянно рылся в книгах, оставшихся после отца, который был в их деревне одним из самых передовых и образованных людей. Но при всей своей страсти к чтению мальчик не мог себе позволить подолгу засиживаться за любимым занятием, поскольку надо было экономить керосин. Поэтому на ночь он предпочитал уходить в правление колхоза, чтобы послушать баиты и сказки, которые рассказывала ему сторожиха Гиззиямал-апай. На его счастье, в подвале сохранилось много старых документов. Отобрав чистые листы, Рамиль и его братишка сшили себе тетради и блокноты. За какое бы дело ни брался Рамиль, он выполнял его на совесть, старался все доводить до конца. «В ауле брата называли Муравьем», – вспоминал потом Равиль Гарипов. В их деревне не осталось, наверное, ни одной книжки, которую бы не прочел Рамиль. И чтобы запастись новым чтивом, во время каникул он отправлялся к Хусаин-бабаю, проживавшему в деревне Дуван-Мечетли. Для пешего путь был совсем неблизкий, но любознательный мальчик готов был его преодолеть, лишь бы взять в руки новую книгу и насладиться ею. Заслуженный учитель РСФСР, ставший кавалером ордена Ленина еще до войны, Хусаин Фаткуллин, близкий родственник Ягафара Гарипова, всю свою жизнь учил детей. Для жадного до чтения Рамиля дом старого учителя стал настоящим кладом. Хозяин показывал ему книги, среди которых было немало толстых томов. Один из них, что в красном переплете, показался мальчишке особенно тяжелым, и он с удивлением спросил: «Бабай, а сколько эта книга весит?» Тот лукаво взглянул на пытливого юного родственника и, то ли в шутку, то ли всерьез, ответил, важно оглаживая бородку: «Больше восьми килограммов». Как оказалось, этот увесистый фолиант был выпущен к 60-летию Сталина. Там были фотографии, на внимательное изучение которых Рамиль потратил четыре дня. А однажды он принес домой от учителя целую пачку книг, среди которых были напечатанные на латинице романы Даута Юлтыя и Афзала Тагирова. После сдачи последнего экзамена прошло уже больше месяца. Но желание продолжить учебу в Уфе не только не прошло – с каждым днем оно все больше крепло. «Если уж поставил перед собой цель, разве я могу от нее отказаться?! Сказал – и все. Чтобы я выбросил это из головы? Такому не бывать!» – эти мысли постоянно будоражили Рамиля, и чем дальше, тем тревожнее становилось у него на душе. Он был не из тех, кто мог изменить поставленной цели, остановиться на полпути. Его давно уже одолевала дерзкая идея бежать из дома тайком. Но мысли о матери, о братишках и сестренке всякий раз удерживали его. Разве сможет он поступить так с самыми дорогими людьми? И ему не оставалось ничего другого, кроме как уповать на то, что мать все-таки сдастся. Больше года минуло, как кончилась война. Большинство оставшихся в живых фронтовиков вернулись домой. Родственники же пропавших без вести пока продолжали верить, что те возвратятся, хотя и эта призрачная надежда постепенно таяла. А на что было рассчитывать получившим похоронку? Но и они надеялись втайне на чудо. Сколько раз перечитывала Гюльмарьям письма от Ягафара при свете луны или сидя подле растопленной печки. И тихонько плакала, пока дети не видели. Несмотря на мирную жизнь, легче не стало. И неоценимую помощь бедной женщине в ту тяжелую пору оказывал трудяга Рамиль, на которого можно было всерьез положиться. Наблюдая за тем, как он хлопочет, оформляя в школе и в сельсовете нужные документы, она то радовалась, то печалилась. Ребят его возраста нередко манит романтика приключений. В эти годы крылья мечты могут занести куда угодно. Вот и Рамиля подмывало иной раз сорваться куда-нибудь с места, вылететь из родного гнезда. Однако его стремление попасть в Уфу было продиктовано вовсе не прихотью беспечного подростка. Он прекрасно понимал, что, оставшись в деревне, мог бы быть для семьи надежной опорой. Да имама была бы рядом. А для матери и ребенка очень важно быть вместе. Так уж повелось с незапамятных времен, что взрослые связывали со своими детьми надежды на будущее, когда они, состарившись, будут нуждаться в помощи молодых. Ну а деревня с той же надеждой взирала на мальчишек, отцы которых полегли на фронтах войны. Что касается Рамиля, то его помыслы были устремлены гораздо дальше. Ему хотелось стать человеком, нужным не только матери и родному аулу, но и всей стране. Испытывая тягу к знаниям, страстную, безудержную любовь к литературе, он ощущал в себе потребность в творчестве. Рамиль уже не мог жить, не сочиняя, и не сосчитать, сколько страниц исписал он за последние годы. Этот настырный мальчишка предъявлял к себе самые жесткие требования: ни на шаг не отступать от заданного направления, не тратить впустую ни одного дня! Мечта стать поэтом, увидеть свои стихи напечатанными пока еще не столь явственна. А между тем этой весной он дал себе слово писать чаще и даже завел дневник. Рамилю он был необходим, чтобы было где фиксировать мысли и увиденное, анализировать и оценивать свои поступки и дела, судить себя за совершенные ошибки и для того, чтобы более четко определить цели на будущее. Вот какой была первая запись Рами Гарипова: «1946 год. 5 апреля. Начиная с сегодняшнего дня, я буду вести дневник. Сейчас мне 14 лет, но будем считать, что 14 дней. Итак, мне всего 14 дней, и сегодня я получил имя. Какое прекрасное это имя! Я так рад... И с гордостью восклицаю: «Я – КОМСОМОЛЕЦ! - Вот мое главное имя! Было собрание – меня приняли единогласно. — Будьте знакомы с новым юным комсомольцем!» Чувство ответственности, которое ощутил Рамиль, вступив в комсомол, возможно, покажется кому-то преувеличенным. Большинству из поколения теперешних читателей трудно понять, почему молодые люди придавали столь огромное значение такому событию, как прием в комсомол. Но в ту эпоху оно и в самом деле воспринималось как праздник, как своего рода экзамен. Особенно серьезно отнесся к нему Рамиль, судя по надписи, сделанной им на первой странице дневника: «Мое главное имя – комсомолец». В середине августа он принимает окончательное решение. А чтобы заработать на дорогу деньги, мальчик перетаскал к дому Гайниямал-абей сено. 14 августа он записал в своем дневнике следующий диалог: «Вернулся вечером домой и говорю: — Делай, что хочешь, инэй, но я уеду! — С кем поедешь-то? Попутчиков же нет. — Поеду сам, а попутчики найдутся. Собери меня в дорогу, инэй. Мать не ответила. Ей было тяжело. Я тоже больше не проронил ни слова. Отобрал нужные мне вещи и книги, остальное убрал обратно в сундук. И вот я уже на старте. Осталось лишь взлететь». Этим все сказано. Лучше и не передать душевное состояние подростка, собравшегося в дальний путь. Он готов к взлету! На следующее утро Гюльмарьям узнала, что их соседи надумали ехать в Уфу. Обстоятельства складывались в пользу Рамиля. Вот как он описывает, что произошло дальше. «Я поеду с ними! – заявил я. И тогда мать, немного смягчившись, сказала: — Так ведь ничего еще не готово! После этого она принялась хлопотать. Наготовила еды. Затопила баню. Вечером я вышел на улицу. У околицы собрались парни и девушки. Поют. Смеются». Накануне отъезда Рамиль обращает внимание на каждую деталь. Последняя ночь, которую он проводит в деревне, прохладна, но дивно прекрасна. При лунном свете хорошо видна Юрюзань. Ясное небо усыпано звездами. Алеющая на западе кромка над горизонтом и на завтра обещает погожий день. С поля доносится стук молотилки. Где-то возле Габовки поет под гармошку молодежь. Вот и здесь собравшиеся за околицей сверстники уже вовсю разошлись, разыгрались не на шутку. Только Рамиля почему-то не тянет к ним. Ему не по себе. Переговорив в сторонке с Альтафом, он подошел к веселившимся ребятам и сказал: «Ну что, товарищи, будьте здоровы и, как говорится, не поминайте лихом... Мне пора». Те опешили было от неожиданности, потом опомнились и бросились к Рамилю с расспросами. Когда же парнишка сообщил, что уезжает в Уфу учиться, не поверили и принялись упрашивать: «Не уходи, поиграй с нами немного». Рамиль на уговоры не поддался. Ему не до игр. Голова занята лишь мыслями о предстоящей дороге. И даже улегшись спать, он не мог заснуть. Проворочавшись без толку, Рамиль снова решил выйти из дома, чтобы насладиться последней ночью в родной деревне. С уходом месяца ярче засверкали звезды. А молодежь возле околицы так и продолжала резвиться. К их шуму примешивались доносившиеся издалека голоса перепелов и коростелей. Несмотря на то что сон пришел к Рамилю лишь перед самым рассветом, поднялся он раньше времени. «Слышно, как мать доит корову. По земле стелется туман», – записал он в дневнике. 16 августа его тетрадь пополнилась следующей записью: «Сбегал к Шарип-агаю. Надел лапти и закрепил их как следует. Перекусили. После того как туман рассеялся, начало припекать... Машину уже подогнали. Мы уселись. — До свидания, инэй! Хуш! — Ты уж старайся там, – сказала мне напоследок мать. Как же ей было тяжко. Машина помчалась вперед. И вот уже позади знакомые места, заросли Сеялетау и Баика. Ау меня будто ком в горле застрял. Перед глазами стояла мать. Утирая слезы кончиком платка, она помахала мне вслед рукой, когда я взмахнул фуражкой... Эх, инэй, инэй! Именно тогда я понял, что мама была для меня самым близким на свете человеком. И пусть она меня простит, если я причинял ей обиды (а без них при такой жизни никак не обходится). Мне было ее жалко. Еще бы, ведь я так наскоро собрался и уехал». Сосед Гариповых, учитель Шарип Валиев, пишет в своих воспоминаниях «Поездка на крыше вагона»: «В послевоенном 1946 году мы с женой отвезли Рами в Уфу. В то время на весь колхоз была только одна машина». Его супруга Галима Гатаулловна учила Рамиля в 3-4 классах. Так что мальчику повезло в том, что его попутчиками оказались такие хорошие, надежные люди. Посматривая по сторонам, Рами мчится вместе с ними в машине, весь до краев наполненный радужными надеждами и мечтаниями: «Кажется, что Уфа ждет меня с нетерпением. И я чувствую, как близка она моему сердцу». К сумеркам путники добираются до Сулеи. На станции скопилось много народу. Резкие гудки паровозов заставляют всех каждый раз вздрагивать. Люди ждут пассажирский поезд, а вместо него подходит и останавливается товарняк, груженый металлоломом, углем и кирпичом. Решившись, будь что будет, двое учителей вместе с учеником забираются в грузовой состав. И вот они уже едут. Холодный ветер хлещет по лицам «пассажиров» черным дымом, выпускаемым паровозной трубой, осыпает их угольной пылью. К рассвету поезд прибывает в Кропачево. Путешественники спускаются с тамбура цистерны и крадучись, точно воры, влезают на крышу вагона дожидавшегося отправления пассажирского поезда. Вначале наверху было страшновато, но куда денешься. Приходилось соблюдать осторожность, иначе сдуло бы. Так путники доехали до станции Тавтиманово. Там они пересели в так называемый «рабочий» поезд и припеваючи добрались до Уфы. Вот так, преодолев с приключениями опасный и длинный путь, Рамиль Гарипов впервые в своей жизни ступил на каменную мостовую столицы. Поглядывая в записку, которую вручил ему Шарип-агай, он брел, как зачарованный, по городской улице и тут нечаянно столкнулся с проходящей мимо женщиной. Мальчик был ошарашен, услышав, как та воскликнула: «Ой, простите!», и тут же отметил про себя: «Какие вежливые эти городские». А у самого не хватало духу взглянуть на кого-нибудь. Понятное дело! Попробуй-ка явиться в город в лаптях да в латаной рубахе... И представлявшаяся ему до этого такой родной и близкой Уфа показалась враждебной и чужой. Каково же было деревенскому подростку, с вещмешком на спине и мелочью в кармане, очутиться в незнакомом городе совершенно одному! Куда податься, кому довериться? Впрочем, город – городом, а Рамиль Гарипов, родившийся и выросший в древнем башкирском селении Аркаул, был вовсе не робкого десятка. Вечно при деле, будь то хлопоты по домашнему хозяйству или бесконечный колхозный труд, он получил отличную закалку, когда в трескучие морозы продирался из леса сквозь высокие сугробы, когда с песнями волок вместе с товарищами дрова на маленькой арбе, пас скотину, косил траву в июльский зной, сплавлял по реке плоты, переправлялся вплавь по Юрюзани с весны до осени, когда лакомился в родном лесу диким луком и балтырганом-борщевиком, мок под дождем, загорал дочерна под палящими лучами солнца. Прошедшему через такие испытания должно быть все нипочем. Это был уже далеко не ребенок. Детство его закончилось раньше времени. Да и как тут не повзрослеешь, если рядом с тобой почерневшая от горя мать с похоронкой в руке, и по всей округе – подобные ей горемычные вдовы, выплакавшие все глаза. Все это Рамиль пропустил сквозь собственное сердце. К тому же нельзя забывать, что он был земляком самого Салават-батыра. Одна только мысль об этом наполняла его гордостью, придавала уверенности в своих силах. Прежде чем его ступни коснулись уфимских мостовых, они впитали в себя энергию и тепло родной земли Салавата. Его ноги кровоточили от колючих стеблей на жнивье и на пастбищах, немели от холодной росы на осенних лугах и в то же самое время впитывали в себя ее целебную силу, которая распространялась затем по всему телу, закаляя и укрепляя его. Отправляясь в дорогу, он получил добрые напутствия от любимой матери, от родного аула, от окрестных лесов, от задумчивой Юрюзани и от величественного Каратау. Благословляя Рамиля, все они возлагали на него большие надежды, которые он не вправе был обмануть. Жизнь человека начинается с младенчества, с ласкового взгляда матери, склонившейся над колыбелью, с самых первых неуверенных шагов, с первого падения и подъема, с первого школьного звонка и с первой дружбы. Именно в это время закладывается фундамент нашего бытия. И хотя детство Рамиля Гарипова пришлось на военное лихолетье, корни его были глубоки, а основа – прочной и надежной, потому что таковой являлась его родная благословенная земля, обильно политая потом и кровью многих поколений батыров, дедов и отцов. Даже если человек редко вспоминает об этих ценностях, заложенные в нем лучшие качества, благословение и добрые пожелания от самых близких ему людей незаметно охраняют его в самых разных ситуациях и, когда требуется, защищают от всевозможных напастей. Эти силы будут оберегать Рамиля всегда и везде, благодаря им он сможет сопротивляться невзгодам и устоит перед превратностями судьбы. Несмотря на невеликий рост, юноша имел крепкое, мускулистое, плотное телосложение и натруженные руки с налитыми мышцами. Взгляд у него был просветленный, открытый и прямой. Приехав в Уфу, он, не отвлекаясь на мысли о покинутых им родных местах, сосредоточился на поиске улицы Зенцова, желая как можно скорее добраться до дома, где проживали его односельчане. Озираясь по сторонам и читая на калитках предупредительные таблички типа «Осторожно, злая собака!», мальчик не без опаски продвигался вперед. Откуда было ему тогда знать, что остерегаться следовало не столько злых собак, сколько недобрых людей. Рамиль явился в город не в поисках легкой и красивой жизни, не за тем, чтобы лакомиться белыми калачами, а за образованием. Ради этого он даже рисковал жизнью, отважившись ехать на крыше вагона. Волю мальчика поддерживала уверенность, что для достижения цели ему хватит усердия, выдержки и умений. Бережно неся одежду и запас продуктов, дорожа спрятанной в кармане более чем скромной суммой денег, он еще не понимал, что самым ценным из его имущества были вызревающие в его душе стихи и дневники, лежащие на дне дорожного мешка. Стихов у Рамиля пока немного. Да и качество оставляет желать лучшего: обилие лишних слов, хромающие рифмы, сбивающие ритм. А образности нет еще и в помине. Однако пером паренек владеет уже достаточно хорошо, что видно даже по первым страницам дневника, где он живописует свои ощущения, явления природы и происходящее с ним. При чтении этих записей перед глазами явственно возникают целые картины. Отмечая ровный стиль, правильное построение предложений и богатство лексики, просто диву даешься, что их автор – четырнадцатилетний подросток. Главные же его достоинства: рассудительность, серьезное отношение к себе и к окружающим, попытка оценивать те или иные явления сквозь призму собственного жизненного опыта, умение трезво, по-взрослому, мыслить и ясно излагать свои взгляды. Сколько же таких мальчишек с котомками на плечах или с фанерными чемоданами в руках устремились тем послевоенным летом в Уфу учиться. Многие из них росли сиротами и уже хорошо знали, почем фунт лиха. Но далеко не все были философами и записывали свои мысли в дневники, как Рамиль Гарипов. А может быть, больше таких, как он, и вовсе не было... САМЫЙ БЛИЗКИЙ ДРУГ В конце августа прошли экзамены по математике, по русскому и башкирскому языкам. Рамиль Гарипов успешно их выдержал и был принят в Башкирскую школу-интернат. Теперь он уже мог переехать от Мукмины-абей в общежитие. Самое счастливое время, будто заново родился! Наконец-то настал тот день, когда сбылась давнишняя, взлелеянная Рамилем мечта, произошло событие, сулившее ему большие перемены в жизни. И отныне он жаждал лишь одного – прилежно учиться, чтобы стать полезным Родине человеком. Чуть ли не каждый день дневник пополнялся новостями: «30 августа. Выдали одежду: черную тужурку, защитного цвета брюки. На ногах – скрипучие ботинки. Только фуражка не подошла. Мы стали похожи на городских. А лапти я решил выбросить на помойку. Теперь осталось выучиться и стать настоящим человеком. 31 августа. Вот и все, приступаем к учебе. Сходил на базар, купил ручку, тетрадки и еще всякую всячину. В обновке снялся на фото. Написал письмо, мол, “Вы меня теперь не узнаете”, и отправил вместе с карточкой домой в деревню. Другое фото отослал Хусаин-бабаю». «1 сентября. Новый учебный год начался весело и шумно. Меня прямо распирало от радости. В классах были проведены беседы. По каждому предмету здесь свой учитель. Преподаватели в этой школе совсем другие. Я слушаю их, открыв рот. И много чего узнаю». Эти коротенькие сведения дают любопытную информацию о том, сколько нового приносил юноше каждый день, какие перемены с ним происходили. Ему нравились одноклассники и даже математика с биологией, которые он прежде недолюбливал. Рамиль с упоением слушал учителей, отмечая про себя, с каким воодушевлением они объясняют материал, внимательно наблюдая за их мимикой и жестикуляцией. Отправленная в родной аул еще в самом начале фотокарточка, на которую он снялся в выданной в школе новенькой одежде, сохранилась доныне. Образ его впечатляет: волевое лицо, сомкнутые губы, пронзительный взгляд, ладная фигура, гордая осанка. Левую руку он держит в кармане, из правой торчит свернутая в трубочку белая бумага, воспринимаемая как некий знак, как символ его судьбы. Изображенный на фотографии предстает перед нами как воплощение целеустремленности, силы, решительности и надежности. Этот человек внушает уверенность, что он обязательно доведет начатое до конца, что он не дрогнет ни перед какими трудностями, не свернет с намеченного пути. Уже на пятый день Рамиль, размышляя о том, сколько сил ему потребуется для преодоления предстоящих испытаний, а особенно для усвоения так трудно дававшихся ему алгебры и тригонометрии, делает единственно правильный вывод и записывает в своем дневнике: «Надо бороться!» Жизнь на новом месте, среди новых людей далеко не всегда протекает гладко. Бывает, что, испытывая человека на прочность, она дает ему серьезную встряску. Еще до начала занятий Рамиль стал участником одного инцидента, после которого долго не мог прийти в себя. А дело было так. В конце августа после приема в школу его с товарищами отправили на несколько дней в колхоз на уборку помидоров. Деревенским такая работа не в тягость. Они только рады были случаю побывать на природе. Выйдя из поезда на станции Алкино, ребята, прежде чем добраться до хозяйства, которое шефствовало над их школой, восемь километров прошагали лесом пешком. Многим казалось, будто они вернулись в родные места. Вместе с Рамилем шел Равиль Гайнетдинов, приехавший из деревни Махмутово. Это здорово, когда рядом с тобой не только твой одноклассник, но и земляк. После работы школьников повели к двухэтажному кирпичному зданию, где им выделили помещение на втором этаже. Для изнемогающего от усталости человека и камень – что мягкая подстилка. А тут на полу – и сено, и солома. Все бы хорошо, да вот только не было среди ребят согласия. Мальчишки, учившиеся в школе-интернате не первый год, вели себя заносчиво и нагло. Они и во время работы постоянно задирали новеньких, и вечером не давали им расслабиться, то и дело дразня и подталкивая. А уж к ночи и вовсе обнаглели: то одеяло стянут, то бросаются осколками кирпича. Новичкам приходилось молча сносить все эти издевательства. От страха Равиль придвинулся поближе к Рамилю. Тот, заприметив еще раньше железную лопату, потихоньку достал ее и положил на всякий случай под голову. Вооружившись, он обрел уверенность, позволяя себе невозмутимо отвечать на колкости «старожилов» и даже отпускать шутки, чтобы рассмешить их. Но когда те перешли все рамки, не выдержал и, резко вскочив, крикнул: — Эй вы, пацаны, хотите драться? Тогда вставайте, будем драться по-настоящему. Если кто захворал, могу полечить. А ну, выходи! Кто готов? Раздался гогот, после чего послышался чей-то насмешливый голос: — Кто это там пищит? Говори, чего надумал, заморыш! После этих слов Рамиль совсем расхрабрился. — Ну-ну, давайте померяемся силой. Хотите на кулаках, братки, найдутся и у нас кулаки! У кого из вас зубы покрепче, может, пересчитаем? Задиры принялись уговаривать друг друга, но никто не решался принять вызов. И все же желающий, в конце концов, нашелся. Он встал и швырнул кирпич. — Подойти поближе! – приказал Рамиль. Тот послушался и приблизился. В темноте белела его светлая рубашка. Рамиль же оставался невидим. «На тебе, получай!» – заорал противник, замахиваясь палкой. Но Гарипов оказался проворнее, ударив его своим оружием по голове. Послышался рев. А отважный новичок все не унимался. — Ну, чего притихли? Знаете, кто стоит перед вами с русской винтовкой в руках? Есть еще среди вас батыр? Выходи! – подзадоривал он «старожилов». Но достойный его смельчак так и не сыскался. «Вот это да!» – ликовали новички. Благодаря Рамилю, нападки на них прекратились, и ночь прошла спокойно. После такого случая другой на его месте, скорее всего, зазнался бы. Что там ни говори, а одержать столь сокрушительную победу удается далеко не каждому. Поэтому никто из мальчишек не удивился бы, если бы храбрец возгордился. Только вот иной раз бывает, что одержанная победа приносит победителю не только лавры, но и душевные муки. В связи с этим обратимся в очередной раз к дневнику: «28 августа. Поднялся сегодня очень рано. Все еще дрыхнут. На улице холодно. С востока дует осенний ветер. Внизу, неподалеку от дома, где нас устроили, есть большой пруд. Я решил сходить туда помыться. Вода тоже очень холодная. Уселся я на камень и застыл. Как-то тоскливо стало на душе, одиноко. Тут я вспомнил про то, что было ночью, и устыдился. Разве я приехал сюда за тем, чтобы кулаками махать?.. Ох, уж эти шайтановы руки!.. Хоть отрубай! К горлу будто ком подкатил. И так захотелось плакать. Да кто ж тебя держит? Рядом никого нет. Поплачь, если охота. И я отвел душу. Плакал, представляя себя одиноким парусником в огромном море. Потом умылся, посидел еще какое-то время и вернулся назад. Мальчишки только начали просыпаться». Авторитет Рамиля сразу же вырос. Ребятам захотелось познакомиться и сойтись с ним поближе. Начались расспросы. Только и было разговоров, что о вчерашней драке. Все в один голос славили победителя. Вспоминали об этом и по возвращении в Уфу. Именно с тех пор за Рамилем и закрепилась кличка «русская винтовка». Между тем никто не догадывался, какой неприятный осадок оставила та победа в его душе. Очень часто в минуты душевных страданий Рамиль ощущал себя плывущим по морю одиноким парусником. Без влияния Лермонтова тут явно не обошлось. Что ж, нет ничего удивительного в том, что оторванный от отчего дома мальчик, плачущий на берегу пруда и видящий, как холодный восточный ветер теребит воду, поднимая волны, вспоминает замечательное стихотворение поэта «Белеет парус одинокий...» Почти та же ситуация: «Играют волны, ветер свищет...» Ауж эти строки и вовсе про него, про тогдашнего Рамиля: «Что ищет он в стране далекой? Что кинул он в краю родном?..» Тонкое чутье поэта подсказывает, что ему уготована нелегкая судьба. Наступит время отчаянных схваток, когда его непокорный дух в одиночку будет противостоять беспощадной стихии. И это тоже про него: «А он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой...» На этот раз Рамиль вышел победителем при помощи кулаков. Но сложные жизненные проблемы таким примитивным способом не решаются. Чтобы добиться чего-то в жизни, нужны ум и солидный багаж добротных знаний. Именно с этой целью он и стремился попасть в Уфу – чтобы выучиться, стать образованным человеком. С каждым уроком, изо дня в день эта мысль укреплялась в сознании Рамиля все прочнее. Несмотря на то что приехавших из сельской местности ребятишек облачили в одинаковую форму, Рамиль с самого начала выделялся из общей массы. Его уважали за прямоту, отзывчивость, необыкновенное усердие и трудолюбие. Да и руки у него, как говорится, были на своем месте. Например, сразу же по приезде он соорудил себе прикроватную тумбочку, сидя за которой в свободное время писал или читал. За книги Рамиль хватался при каждом удобном случае. К урокам готовился добросовестно и систематически. Тетради у него были опрятными и в полном порядке, почерк – красивым и четким. Поэтому легко понять учителей аркаульской школы, которые в качестве эталона с гордостью и удовольствием демонстрировали перед новыми поколениями учеников тетрадки своего выпускника Рамиля Гарипова, приговаривая при этом: «Вот какой должна быть тетрадь!» На новом месте он тоже мог служить для многих примером, будучи прилежным и аккуратным, собранным и внимательным. Ложился Рамиль позже других и вставал раньше всех. Он отлично понимал: если не дорожить каждой минутой, успевать будет трудно. А режим в интернате был очень строгим. Распорядок дня Рамиль даже зафиксировал в своем дневнике: «15 сентября. Военная дисциплина. В 7 часов утра раздается крик: “Подъем!” Мы встаем. Умываемся. Пьем чай с 200 гр. хлеба и в 8 часов отправляемся в школу. Занятия начинаются в 9. Обед – в 2. После обеда до 6 часов готовим уроки или ходим в школу на консультации. Ужин – в 7. С 8 до 11 снова учим уроки. Потом – “отбой”. Все остальное после отбоя время – мое. Можно сидеть хоть до утра!» Как видим, все было расписано по часам. Такой режим был необходим. Он дисциплинировал школьников, не позволял разбрасываться временем. Однако следует обратить внимание на два последних предложения. Дело в том, что привычку работать ночи напролет, не поднимая головы, Рами Гарипов сохранит на всю жизнь. Только вот понимал ли он тогда, какое счастье ему подарила судьба, дав возможность учиться в этой замечательной школе, мог ли догадываться, какую роль предстоит ей сыграть в духовном развитии Башкортостана? Об этом не ведали не только учащиеся, но даже учителя и воспитатели. А чтобы оценить по достоинству значение этого учебного заведения, совершим небольшой экскурс в историю. После того как в 1922 году столицей Башкирской Автономной Советской Социалистической Республики стала Уфа, в городе открыли первую областную среднюю башкирскую школу, которой было присвоено имя Ленина. В этом учебном заведении с хорошо оборудованными классами, кабинетами и богатой библиотекой работали опытные педагоги и проходили апробацию первые учебники, разработанные специально для башкирских школ. Учеников, приезжавших сюда из разных районов республики и из соседних областей, размещали в интернате, рассчитанном на 250 мест. С этой школой, ставшей настоящей кузницей национальных кадров, была связана деятельность языковеда Габбаса Давлетшина, драматурга Сагита Мифтахова, художника Александра Тюлькина, известного государственного деятеля Фатимы Мустафиной и других выдающихся личностей. Здесь пестовали таланты поэтов Рашита Нигмати, Батыра Валида, Мухамедьярова Хая, прозаика Амира Чаныша. Однако просуществовало учебное заведение совсем недолго – всего лишь десять лет. В 1933 году принадлежавшее ему здание, находившееся в самом центре города, было передано в распоряжение только что открывшегося сельскохозяйственного института. А саму школу, которая к тому времени многого достигла, успев внести ощутимый вклад в процесс формирования национальной интеллигенции молодой республики, и переживала свой расцвет, перевели в Стерлитамак. После ее закрытия для обучения детей на родном башкирском языке был предоставлен всего лишь один из начальных классов школы № 17. С переходом же в четвертый класс ребятишки вынуждены были учиться на татарском. Задумываясь над причинами столь опрометчивого решения, из-за которого на фоне происходившей в СССР культурной революции столица Башкортостана, первым в России завоевавшего автономию, лишилась единственной национальной школы, готовившей к поступлению в вузы представителей коренной национальности, невольно приходишь к выводу, что его принятие было следствием либо политической недальновидности, либо произвола неких сил, стремившихся во что бы то ни стало воспрепятствовать развитию и процветанию башкирского народа. Так или иначе, но в результате такого вмешательства наладившийся было процесс подготовки национальных кадров оказался под угрозой срыва. И чтобы исправить создавшееся положение, пришлось принимать срочные меры. Первой из них стало ходатайство комиссара народного образования республики Г. А. Давлетшина об открытии в Уфе новой башкирской школы. Далее встал вопрос о комплектовании классов, в связи с чем руководителей городских школ обязали подготовить списки детей из башкирских семей. Как выяснилось впоследствии, некоторые из них, решив воспользоваться ситуацией, дабы избавиться от неугодных им учеников, поспешили включить в списки отстающих и переростков. Как бы то ни было, башкирская школа была открыта, и 1 сентября 1937 года к учебе смогли приступить 155 ее учеников. Этому событию предшествовала огромная работа, потребовавшая усилий очень многих людей, которым приходилось решать разного рода проблемы, в том числе и с помещением. А о том, как непросто было уладить последний вопрос, можно судить по следующему документу: «10. Бывшее школьное здание, где размещались начальные классы школы № 9 (по улице Зенцова, 49), в данное время занятое под квартиры, предложить Ленинскому райсовету освободить и передать это здание под классы башкирской школе № 9 не позднее 15 июля с/г. Председатель СНК БАССР Шагимарданов Управделами СНК БАССР Султанов» Итак, новая школа расположилась в двухэтажном доме по адресу Зенцова, 49. Вначале ей была предоставлена лишь часть здания, а в 1939 году она заняла его уже полностью. Будучи по статусу городской, эта школа во многом уступала прежней, областной, где условия были намного лучше. Занятия здесь проходили в тесных классах, учебников, ввиду отсутствия собственной библиотеки, на всех не хватало. Интерната, естественно, не было. Но настоящий кризис пришлось пережить учебному заведению в военные годы, когда количество учеников по ряду объективных причин стало сокращаться. Складывалась тревожная ситуация, единственно правильным выходом из которой могло бы стать преобразование школы в областную, при которой был бы интернат. Именно с таким предложением обратился к секретарю Башкирского обкома ВКП(б) С. Д. Игнатьеву и председателю Совнаркома БАССР С. А. Баталову народный комиссар образования Зайнашев. Руководство республики отнеслось к инициативе с пониманием. В результате на государственном уровне было принято чрезвычайно важное для башкирского народа судьбоносное решение: СОВЕТ НАРОДНЫХ КОМИССАРОВ РСФСР ПОСТАНОВЛЕНИЕ № 291 от 25 марта 1944 года, г. Москва Об организации при средней школе № 9 г. Уфы интерната для детей коренной национальности. Совет Народных Комиссаров РСФСР постановляет: Разрешить Совнаркому Башкирской АССР организовать с 1 сентября 1944 года при средней школе № 9 г. Уфы интернат с полным пансионом на 200 детей коренной национальности. Председатель Совета Народных Комиссаров РСФСР А. Косыгин Управляющий делами Совета Народных Комиссаров РСФСР А. Болдырев. Благодаря этому к сентябрю 1944 года школа-интернат приняла около полусотни учеников, среди которых были будущий академик Гайса Хусаинов и нефтяник Акрам Закиров. С каждым годом количество детей, приезжавших сюда из районов, неуклонно росло. Менялись к лучшему условия быта и учебы. Почти все эти добрые перемены происходили на глазах Рамиля, успевшего застать трудности нелегкого послевоенного времени. Вот что он пишет в своем дневнике: «Приходится все туже затягивать пояс. Интернат еще очень беден. Хозяйственная база слаба. И все равно здесь весело! Шум-гам. Жизнь в общежитии бьет ключом». Изведавшим лишения, голод и нужду детям войны, которые в зимнюю стужу бегали в школу полураздетыми и тряслись от холода в нетопленных классах, к трудностям не привыкать. Самое главное – здесь было достаточно учебников, тетрадей, карандашей и ручек, чего в деревне им так не хватало. И ребята умели это ценить, особенно Рамиль. Он не только усердно занимался, успешно справляясь с заданиями, но и много читал помимо школьной программы. Знакомясь с записями, сделанными Рамилем в первые дни пребывания в школе, поражаешься его ненасытности: «Как бы записаться в какую-нибудь библиотеку? Ох, и начитался бы я тогда досыта! А еще лучше было бы иметь собственную большущую библиотеку и выбирать все, что душе угодно!» (13.09.1946). На следующий же день он отправился в Республиканскую библиотеку. Первая книга, которую Рамиль там взял, называлась «Приключения барона Мюнхгаузена». Читая ее, он то и дело прыскал со смеху, пока сидевший рядом товарищ не ткнул его в бок, мол, здесь нельзя себя так вести. К правилам поведения в библиотеке мальчик быстро привык. Этот очаг культуры и знаний с огромным количеством книг и журналов в первый же месяц стал для него самым любимым после школы местом в Уфе. Он называл его второй своей школой, дорогу к которой никогда не забывал. Со школьных лет книги были постоянными спутниками Рамиля. За короткий срок он столько всего перечитал: стихи Мажита Гафури, повесть Сагита Агиша «Махмутов», «Приключения Рустама» Гаделя Кутуя, роман Николая Островского «Как закалялась сталь», «Торопыгу» Ахнафа Кирея, «Инженера Никольского» Али Карная, произведения Пушкина, Горького, Маяковского, Жюля Верна, Камала, Кудаша, Полевого, Горбатова. Кроме того, Рамиль регулярно просматривал журналы «Октябрь» и «Советская литература». Бесконечная вереница книг, беспрестанная работа ума. И ради этого любимейшего занятия парнишка готов был жертвовать часами отдыха и сном. Из дневника: «29 октября, 1946 год. Мальчишки, сделав домашнее задание, улеглись спать. А мне спать не хочется. Читаю роман Пушкина «Евгений Онегин». Дошел до IV главы. Глаза болят, пора ложиться». «30 октября... До театра успел прочитать V главу “Евгения Онегина”. Книжки, которые поменьше, ношу в кармане». С книгами Рамиль не расставался и в деревне, куда приезжал на каникулы. Вот что он пишет во время зимних каникул 1947 года: «Был в гостях. Нашел себе там товарища - книгу М. Горького “О литературе”... Вот теперь мне по-настоящему хорошо! Рядом со мной друг, самый близкий мой друг. Кто он? Это – книга, без которой мне уже не жить. За чтением просидел сегодня полночи». Тому, что Рамиль самым близким своим другом считает книгу, удивляться не приходится. А вот сам факт, что при этом он имеет в виду сборник Максима Горького «О литературе», действительно, впечатляет. Ибо, будучи всего лишь школьником, он, даже при всем желании, не мог постичь всей глубины некоторых суждений великого писателя. В летние каникулы Рамиль решил присоединиться к братьям, которым было поручено пасти колхозное стадо. Здесь он тоже не теряет времени даром: «18 июля. Согнал коров к реке, а сам, устроившись на зеленой травке, принялся за “Рассказы” (Афзала Шамова. – Р. Б.)». Подростковая пора, когда происходит «ломка», процесс взросления, когда закладывается основа для формирования будущей личности, пришлась у Рамиля на уфимский период. Несмотря на происходящие с человеком перемены, его характер, физическое и духовное начало радикальных изменений не претерпевают. Свою изначальную суть он сохраняет на протяжении всей жизни, оставаясь самим собой. Как говорят, куда бы ты ни пошел, твоя черная борода всегда при тебе. Но вместе с тем очень многое зависит и от обстоятельств. Если молодой человек будет окружен вниманием, заботой и теплом, заложенные в нем положительные качества расцветут пышным цветом, а в атмосфере ненависти, зла, жестокости и насилия он может сломаться. На долю тех, кто вступал на большую дорогу жизни в послевоенные годы, испытаний выпало немало. И не каждому было суждено устоять перед ними. Сколько же многообещающих, способных ребят было втянуто в трясину преступного мира, сколько судеб загублено. Рамиль этой участи избежал. А ведь и его не раз подстерегала беда. Чтобы попасть домой или обратно в Уфу, ему неоднократно приходилось ездить с товарищами на крыше вагона или в товарняке, откуда они вылезали перемазанными углем и сажей. В морозы же, бывало, ноги у Рамиля промерзали до такой степени, что чуть сердце не останавливалось. И это далеко не все, что пришлось ему изведать в тот период. В январе 1948 года, когда мальчик возвращался в Уфу, в Тавтиманово у него вспороли мешок и вытащили из него все, что там было, в том числе и масло. А ведь могло быть и хуже, попадись он в руки бандитов сам. К счастью, этого не произошло. С помощью Всевышнего Рамилю удалось преодолеть все трудности и окончить школу живым и невредимым. Ему крупно повезло, ибо, кроме образования, он получил еще и хорошее воспитание, которое дали ему замечательные педагоги. Отслеживая этапы становления Уфимской средней школы-интерната № 9, попутно получаешь представление о том, как развивалась система просвещения Башкирской республики, какие успехи были достигнуты в этой сфере в описываемый период. С высоты сегодняшнего дня происходившие тогда события воспринимаются уже как история, как седая старина. Многих из тех ребят, что приехали в столицу учиться, война лишила отцов. И поскольку им не на кого было рассчитывать, все свои надежды и помыслы они связывали именно с этим учебным заведением. В принятом Уфимским горсоветом 5 марта 1948 года решении об открытии при школе № 9 интерната со штатом сотрудников в тридцать три единицы делался упор на то, что эта школа предназначена «для воспитания двухсот детей, чьи отцы погибли во время Великой Отечественной, и круглых сирот, а также для подготовки кадров из числа детей коренной национальности». Так что работавшие там педагоги были для школьников не только учителями, но и старшими товарищами, к которым те обращались в трудные моменты за советом, поддержкой и помощью, доверяя им, как собственным родителям. Иногда это учебное заведение, воспитавшее для нашей республики тысячи национальных кадров и немалое число выдающихся личностей, приумноживших цвет башкирской нации, сравнивают со знаменитым Царскосельским лицеем, в котором учился Пушкин. Что ж, подобное сравнение вполне допустимо, если не выходить за рамки рассуждений о благородной миссии, которая каждому из них выпала. По большому же счету, общего между ними гораздо меньше, чем различий: разные, далекие друг от друга эпохи, несовместимые социальные слои, иные права и непохожие судьбы. Как известно, Царскосельский лицей был доступен лишь избранным – отпрыскам самых родовитых дворянских семейств России, детям графов и князей. Туда поступали благовоспитанные и благополучные, не ведавшие ни в чем нужды мальчики с разносторонним домашним образованием и знанием нескольких языков. Списки принимаемых в лицей утверждались в императорском дворце. Лицеистов опекали со всех сторон и холили. А в уфимской школе № 9 учились в большинстве своем дети из неполных семей и круглые сироты, которые ни разу не ели досыта даже хлеба. И при поступлении почти все выглядели как на подбор: на ногах – лапти, одежда – в заплатках. Принесенные жестокой войной беды и лишения не обошли ни одну советскую семью. Бедные ребятишки привыкли к суровым условиям и иной жизни себе просто не представляли. Ну а то, что было до этого, давно забылось и вспоминалось лишь как смутный сон. Исходный уровень знаний у поступавших в школу был разным. И зависел он не столько от способностей, сколько от разного рода обстоятельств. Из-за материальных трудностей некоторые были вынуждены пропускать занятия, а то и вовсе переставали посещать школу. Такие ребята имели существенные пробелы в знаниях. Очень многие испытывали серьезные проблемы с русским языком. О том, сколько сил было затрачено, чтобы сельские дети им овладели, знали только сами учителя. Одно было отрадно: в этой школе собрались в большинстве своем башковитые, способные ребята, приехавшие в город с твердым намерением учиться и многого достичь. В первое время новички чувствовали себя, как правило, потерянными, всякий раз робели и часто грустили, но пройдя неизбежный период адаптации, рано или поздно осваивались, становились бойчее и решительнее, в глазах появлялся огонек. За десятки лет своего существования учебное заведение превратится в уникальное явление системы образования Башкортостана. Тысячи его выпускников по окончании самых разных вузов страны будут регулярно пополнять банк национальных кадров, способствуя не только росту их количества, но и качества. Они поднимут уровень башкирской интеллигенции на новую ступень. В этом отношении школа-интернат напоминает существовавший в оренбургском Караван-сарае в 20-30-е годы прошлого столетия педагогический техникум, который, предоставляя приют несчастным башкирским детям, доведенным до крайности ужасающими последствиями Гражданской войны, воспитал будущих видных деятелей и тем самым внес заметный вклад в дело подготовки нового поколения национальной интеллигенции. Только у Уфимской школы судьба оказалась более счастливой, масштабы ее деятельности – значительно шире, а результаты – намного весомее и прочнее. Впереди ее ожидают громкие успехи, достойные гордости и всеобщего восхищения. А пока она лишь приступает к работе, собирая под своей крышей первых учеников. В то время как занятия проходили в здании на улице Зенцова, постоянного общежития школа не имела. Сначала учеников разместили в детском доме, потом перевели на улицу Социалистическую. И вместе с Рамилем кочевала его напичканная тетрадками и книжками самодельная тумбочка. При очередном переезде из-за этой тумбочки возник конфликт. Когда мальчика попытались остановить, мол: «Куда ты ее тащишь?», он не подчинился и забрал с собой дорогую ему вещь. «Даже если меня убьют, все равно я ни за что не откажусь от своего слова. Сказал – и все!» – прокомментировал тот инцидент Рамиль. Такую же фразу он произнес, собираясь ради учебы в Уфе покинуть родной аул. Уж этот, точно, никогда не отступится от своего слова. ВНУТРЕННИЕ ЧАСЫ Самое ценное в жизни человека – Время. Потерянную вещь найти можно. Можно также исправить ошибку и даже собрать воедино и склеить то, что разбилось, казалось бы, вдребезги. А сколько раз за свою жизнь мы приходим в себя, выздоравливаем после тяжелой болезни, встаем на ноги. И только потерянные мгновения никогда не возвращаются назад. С малых лет человек слышит песни, в которых поется про время, которое невозможно повернуть вспять, сколько мудрых пословиц и поговорок на эту тему хранит его память. Умом-то он все это понимает, но тем не менее живет так, как будто пришел в этот мир навечно. Если бы мы ежечасно и ежеминутно думали о безвозвратности уходящего Времени, наша жизнь превратилась бы в сущий кошмар. И хорошо, что наши будни проходят в текущих хлопотах, которые отвлекают нас от грустных мыслей, не оставляют возможности горевать о том, как стремительно мелькают дни. Многие из нас так и плывут смиренно и безоглядно по течению Времени. А между тем Великая природа наделила человека внутренними часами. Когда младенец появляется на свет в оболочке, говорят, что он «родился в рубашке», и это расценивается как признак исключительности, как залог его будущего везения и счастья. Та «рубашка» видна, зато биологические часы недоступны взору, хотя заводятся они с самого первого вдоха и с того самого момента непрерывно отстукивают ускользающие секунды, минуты, часы... Некоторые из нас ощущают в себе эти часы, постоянно чувствуют, как они работают, другие же предпочитают не обращать на них внимание. Часы Рамиля уже с ранних лет напоминали ему о бренности бытия, как и о том, что каждый день предъявляет новые требования, накладывает на него все большую ответственность. Как и всякий ребенок, в детстве он, должно быть, тоже любил играть, резвиться. Так, по словам Равиля Гарипова, его старший брат сам мастерил игрушки. Ну а сверстники запомнили Рамиля постоянно чем-то занятым – чтением либо каким-нибудь другим делом. Война преждевременно оборвала детство его поколения. Рамиль и без того выглядел старше своих лет, а уж своим поведением и привычками, необычайной рассудительностью, степенностью и вовсе походил на взрослого. В Уфе эти качества проявились еще ярче, а внутренние часы беспрестанно торопили, заставляя его везде успевать. И если в Аркауле за трудолюбие и добросовестное отношение к работе мальчика прозвали Муравьем, то в Уфе, благодаря своей серьезности и солидности, он удостоился прозвища Бабай. Нареченный родителями Рамилем, во время учебы в Уфе он превратился в Рами. И с каждым годом Рами Гарипов завоевывал все больший авторитет, прослыв одним из лучших учеников школы. Из воспоминаний его одноклассника Ирека Рахимгулова: «Не помню, чтобы Рами с кем-то ругался. Хотя он всегда был готов постоять за правду. По характеру был уравновешенным, спокойным, говорил медленно, с расстановкой, глядя тебе прямо в глаза, и при этом улыбался. Держался с достоинством, не суетился, ходил неторопливо. Поэтому очень скоро за ним закрепилась кличка “Бабай”, на которую он не обижался». О том памятном эпизоде, когда Рами Гарипов дал отпор измывавшимся над новичками «дедам», Рахимгулов тоже упоминает: «...от страха мы лежали тихо, но Рами оказался самым смелым среди нас». В дальнейшем такое больше не повторялось, ибо тот обладал достаточной силой воли, чтобы не допускать подобных стычек. Иначе его одноклассник не стал бы писать, что он ни с кем не ругался. Внутренние часы Рами, как и установленные в интернате порядки, не позволяли ему расслабляться и работать спустя рукава. Они учили его ценить время, то и дело подстегивали и подтягивали. Каждый день, проведенный в Уфе, приносил Рами что-то новое, открывал перед ним невидимые доселе стороны жизни. И больше всего его притягивала к себе Республиканская библиотека, куда он постоянно рвался, даже когда времени было в обрез. Находилась она почти рядом, и добежать до нее можно было засчитанные минуты. Как же повезло Рами в том, что здание школы, интернат и эта чудесная, так любимая им «китапхана» располагались в центре города недалеко друг от друга. Однажды в руки мальчику попала книга об Абугалисине. В ней рассказывалось, что в древности в одной из горных пещер где-то на Востоке была невиданная по своему богатству библиотека, молва о которой распространилась по всему свету. Хранившимся в ней манускриптам не было числа. Но библиотека была доступна людям только раз в год да и то – всего лишь на один день. Сколько успеешь, столько и прочтешь. Потом библиотека снова запиралась на один год. Абугалисина и его товарищ, такой же любознательный, как и он сам, запаслись пищей впрок на целый год, отварив ее в оливковом масле, и вошли в один из таких дней в знаменитую сокровищницу. По истечении дня двери библиотеки замкнулись, а друзья остались, успев укрыться, и на протяжении двенадцати месяцев читали книги, одну мудрее другой. Почерпнув из многочисленных трудов драгоценные сведения и знания, Абугалисина-Авиценна стал великим ученым и врачом. Рами Гарипову и его товарищам не было нужды прятаться в горной пещере, чтобы набраться знаний. Двери прекрасного двухэтажного здания Республиканской библиотеки, находившегося на улице Ленина, были распахнуты для посетителей с утра до вечера. Рами нередко выходил оттуда одним из последних перед самым закрытием, незадолго до двадцати двух часов, и потом шагал по улице, как одержимый, все еще пребывая под впечатлением от прочитанного. А вернувшись в интернат, еще не успев как следует прийти в себя, снова погружался в этот удивительный мир и порою зачитывался до такой степени, что не замечал, как наступало утро. В его дневнике есть такая запись: «После обеда пошел в библиотеку. Пришлось там надолго задержаться. Пропустив ужин, решил перейти на уразу». Ради самого близкого друга, каковым была для него книга, Рами готов был голодать, лишь бы не лишиться возможности читать. А ведь это были послевоенные годы, когда изголодавшаяся страна еще не успела насытиться хлебом и школьникам приходилось иной раз потуже затягивать пояса. Однако Рами, мечтавший, не менее, чем другие, досыта наесться, заботился в первую очередь о пище духовной. В его жизни будут моменты, когда не надо будет думать о еде, но потребность читать, жажду познания ему не удастся утолить до конца. В библиотеку Рами ходил, как правило, не один, а с приятелями, которых старался увлечь своей страстью. В тот период, когда интернатовцы проживали в детдоме, он много общался с местными воспитанниками и сумел на них повлиять. А когда некоторые из ребят, приходя в библиотеку, сидели в читальном зале в головных уборах, либо лузгали семечки и грызли морковку, Рами сердился и одергивал их: «Вы что, скоты? Не знаете, где находитесь? Так знайте же – это Башкирская Республиканская библиотека!» И вот так постепенно запущенные деревенские ребятишки приобщались не только к литературе, но и к культуре. Проводя почти все вечера в библиотеке, Рами время от времени ходил и в кино, посещал театр и музеи. И таким образом развивался всесторонне. Посмотрим, чем был примечателен январь 1947 года: «13 января. С новыми силами и вдохновением приступили к занятиям. Хорошо устроились. / 14 января. Ходили всем интернатом в театр, смотрели пьесу “Тансулпан”. / 19 января. В кинотеатре “Салават” посмотрел кинофильм “Свинарка и пастух”. / 21 января. Особенно интересуют меня сейчас журналы. Чего только в них нет! Все, что душе угодно... А книги можно найти в любом месте. Сегодня читал татарский журнал “Совет эдэбияты”... / 22 января. Сказали, что сегодня будем смотреть “Тукая”. Ходили в театр всем интернатом... / 25 января. После уроков пошел в библиотеку. Начал читать “Салавата Юлаева” Степана Злобина...» По этим двум насыщенным событиями январским неделям можно судить, в каком ритме жил Рами. Не успели еще толком после зимних каникул начаться занятия, как он тут же по возвращении в Уфу помчался в библиотеку. За пол месяца трижды побывать в театре – такого себе, наверное, не позволяли даже коренные уфимцы. И при большой занятости мальчик успевал вести дневник, регулярно записывая туда все, что с ним происходило, включая встречи с разными людьми, и анализируя прочитанные книги, – иногда во всех подробностях, а бывало, обходясь лишь парой строчек. Выше были приведены фрагменты январских записей Рами 1947 года. Проучился же он в Уфе до июля 50-го. И если уж мальчик с самого начала сумел впрячься в работу, что называется, на полную катушку, то можно себе представить, насколько преуспел он за четыре долгих года беспрестанного интеллектуального труда! Внутренние часы Рами не давали ему расслабиться ни на один день. И эти напряженные дни складывались в недели, месяцы и годы... Где бы он ни был – дома ли на каникулах, в школе, на природе, в гостях и даже в театре – он брал с собой книги и ручку с бумагой. На своем жизненном пути Рами Гарипов неоднократно сталкивался с несправедливостью и изменой, сколько ран нанесли его сердцу одиночество и коварство окружающих. Были в Уфе учреждения и здания, где его унижали, пытались затоптать. И только библиотеки и книги ни при каких обстоятельствах не предавали его. В течение четырех очень нелегких послевоенных лет, проведенных в Уфе, его вдохновителями и опорой были Республиканская школа-интернат и главная библиотека республики. ОТКРОЮТСЯ ЛИ СЕКРЕТЫ ТВОРЧЕСТВА? Первый сентябрь и первый учебный год в Уфе. Поначалу у приехавших из сельской местности ребятишек просто голова шла кругом: незнакомая среда, чужие люди, устройство на новом месте и прочие хлопоты, непривычная городская суматоха, шум, а кроме этого – тоска по дому. Естественно, не обходилось и без слез... Но вот начались занятия, и по прошествии семи-десяти дней многие успели освоиться, в том числе и Рамиль. Его снова потянуло на стихи. Мальчик с удовольствием наблюдал, как вечерами в окнах жилых домов зажигались многочисленные огни, по улицам проезжали, светя фарами, автомобили. А тем временем на ясном синем небе красиво поблескивали звезды. Все это располагало к творчеству, и в такие минуты Рамилю казалось, что ему по плечу не только стихи, но и более серьезные вещи: «Вот рука твоя тянется к карандашу, и будто сама собой на шуршащей бумаге вдруг появляется строка “Шумный день после тревожной ночи...” – Разве плохо звучит? Так можно было бы назвать поэму. Только получится ли... Я ведь впервые берусь за такое большое дело. Прямо дух захватывает. В голове кишмя кишат какие-то события, то, что когда-то видел, слышал или читал, вперемешку с моими собственными мыслями. Карандаш то строчит, еле поспевая за ними, то замирает... И так незаметно проходит полночи». Трудно сказать наверняка, как сложилась бы судьба Рами, если бы он не попал в эту замечательную среду. Что толку гадать. Но в одном можно быть совершенно уверенным – безудержная страсть к книгам, потребность писать стихи, обостренное, эмоциональное восприятие действительности, желание фиксировать наблюдения в дневнике, умение осмысливать увиденное и услышанное, а также упорство и целеустремленность рано или поздно привели бы его в литературу. Только не будь той благоприятной обстановки, в которую ему посчастливилось попасть, путь в этот мир был бы более долгим, извилистым и сложным. И это вовсе не умозрительное, а основанное на реальных фактах заключение. Ибо данное учебное заведение сыграло свою огромную роль не только в судьбе одного Рами Гарипова, но и помогло тысячам других своих питомцев определиться, найти свою дорогу в жизни, стать настоящими людьми и выдающимися деятелями, заслугами своими принесшими неоценимую пользу не только народу Башкортостана, но и всей стране. Довольно рано, еще мальчиком, Рами познал трепетное состояние высокого вдохновения, выраженное Пушкиным словами «И пальцы просятся к перу, перо к бумаге, минута – и стихи свободно потекут». Однако своим новым товарищам по уфимской школе открылся он далеко не сразу. Поэтому вначале вряд ли кто догадывался, что ученик Гарипов занимается сочинительством. Об этом узнали лишь на второй год, когда в стенгазетах стали появляться написанные им заметки и стихи. Он постоянно пишет, втайне уже мечтая о создании поэм и романов, но говорить об успехах пока рановато. Его стихи, еще очень далекие от совершенства, пестрят общими фразами и типичными для послевоенного времени громкими лозунгами... В день своего рождения, 12 февраля 1948 года, Рами написал стихотворение, которое начинается так: День рожденья! Лучший праздник! Сердце радости полно. Мне исполнилось шестнадцать, А в семнадцать суждено Юность увенчать поэмой. Я великую поэму – слово дам – В скором времени создам. Вот так, ни много и ни мало, – джигит, которому пошел всего лишь семнадцатый год, замахнулся на «великую поэму»! А зачем ему, собственно, мелочиться? Школьные товарищи и учителя помнят Рами скромным, трудолюбивым, старательным и не очень многословным. Таким он был и оставался до конца. Только эта характеристика никак не вяжется со столь самоуверенным заявлением. Что ж, было бы даже странно, если бы увлеченный поэзией парнишка не грезил, не жил столь высокими мечтами и дерзновенными порывами. Юности это свойственно. Именно в этом возрасте человек может так легко и свободно парить между небом и землей. Свои грандиозные планы Рами поверяет лишь дневнику, а все личное время, выкраиваемое из ночных часов, предназначенных для сна, посвящает стихам и книгам. При этом он активно занимается общественной работой, являясь генератором всевозможных новых идей. Как признается один из воспитанников школы, горный инженер Сафуан Фахретдинов: «Мы любили ребячиться, играть. Но я ни разу не видел, чтобы в этих мальчишеских забавах участвовал Рами». «В 1945-1950 годы я преподавала русский язык и литературу в 8-10 классах Уфимской башкирской школы», – делится своими воспоминаниями профессор Мусалия Хайруллина. – И хорошо помню, как мои ребята писали сочинения об образах Екатерины из “Грозы” Александра Островского, Рахметова из романа Чернышевского “Что делать?” и Павки Корчагина из произведения Николая Островского “Как закалялась сталь”. Так вот Рами старался потом подражать Рахметову. И как раз за это его Рахметовым и прозвали». Литературный герой действительно оказал на Гарипова столь мощное влияние, что тот решил в подражание ему закаляться. Рами, которому с детства приходилось трудиться наравне со взрослыми, и без того отличался крепким здоровьем и выносливостью. Но тем не менее, приехав в Уфу, он поставил перед собой цель стать не только образованным, но и сильным, волевым человеком. По утрам мальчик делал зарядку и призывал к этому своих товарищей. Из воспоминаний Ирека Рахимгулова мы узнаем, что он организовал «Отряд закаливания», состоявший из 20-25 учеников. «В то время никто еще и знать-то не знал, что такое “бег трусцой”. А Рами будил нас спозаранок, и мы бегали по Социалистической и Чернышевского, удивляя прохожих. Вернувшись, переходили к силовой гимнастике. Таких вещей, как гири, гантели или эспандер, у нас не было. И для наращивания мышц мы подтягивались, держась за спинки стоявших рядом кроватей. После этого умывались на улице. Зимой мы с Рами стали настоящими “экстремалами”: я до пояса обтирался снегом, а он обливался водой из колонки. От нас даже исходил пар. Но вскоре директор Юзефа Матвеевна запретила нам этим заниматься. Боялась, что простудимся. А мы даже не чихнули ни разу. Однако Рами все равно продолжал делать по-своему: всю зиму, пока было более или менее терпимо, ходил без шапки. Шевелюра у него была густая и пышная». Как видим, он всецело оправдывал свое прозвище. Однако парнишка решил не ограничиваться этими тренировками. Чтобы воспитать железную волю, он доходил порою до самоистязания, производя над собой жестокие опыты. Невольным участником одного из них стал Ирек Рахимгулов: «Хотел бы поведать еще об одном случае, который показывает, насколько Рами был вынослив. Некоторые ребята, в дополнение к интернатовскому питанию, готовили себе пищу из продуктов, которые им присылали из деревни, на электроплитках. И вот как-то раз Бабай решил сварить суп. Поставил он на плитку кастрюлю, сунул туда железную ложку и держит ее. Увидев меня, кивнул, чтобы я подошел, и, ни слова не говоря, всучил мне эту самую ложку. Я тут же отдернул руку, так как меня ударило током. А Бабай улыбнулся, снова опустил ложку и протянул мне вторую руку. Я взялся за нее и, почувствовав удар током, снова отдернул руку. А он так и продолжал стоять. Таким уж человеком был наш Рами!» Ну что тут скажешь. В стремлении испытать свою волю иные подростки, переходя грани юношеского максимализма, искусственно создают экстремальные ситуации и подвергают себя изощренным пыткам. Для большинства из нас подобное поведение – не более, чем сумасбродство, но обвинить в безрассудстве Рами Гарипова было бы несправедливо. Ибо в тренировках и опытах с закаливанием, когда парнишка в трескучие морозы бегал на лыжах в одной рубашке, был смысл: таким образом он сознательно готовил себя к будущей титанической работе и неизбежным трудностям, для которых потребуются недюжинное здоровье, терпение, выдержка и силы. Именно из таких волевых, целеустремленных ребят вырастают, как правило, личности, способные на самопожертвование и на героические поступки. Жить, как Рами, в постоянном напряжении, занимаясь систематической физической закалкой, изводя себя суровым спартанским режимом, способен далеко не каждый. Однако было у этого юноши еще более изнурительное занятие – не что иное, как творчество, сопряженное с беспрестанной работой ума, бесконечными утомительными поисками и тратой душевных сил. Бывали дни, когда он, сам того не замечая, исписывал стихами множество страниц. Рами настолько любил литературу, что мечтал пробудить тягу к творчеству и у других. И для этого он предпринял даже конкретные шаги. 24 октября 1947 года, на втором году пребывания в Уфе, Рами записывает в своем дневнике: «Очень много дел. Пишу для стенгазет заметки и стихи... С прошлого года ношусь с идеей создания рукописного журнала. Силенок не хватило. А ведь как было бы здорово. Но нет, все равно я добьюсь своего. Пускай я “бабай”, но энергии у меня хоть отбавляй! Я прямо чувствую, как она во мне кипит и клокочет. Как говорится, сказано – сделано. Только вот до дела-то пока не дошло. Неужто нет у нас талантов? А ведь великий Пушкин во время учебы в лицее выпускал со своими товарищами рукописный журнал... И мы будем! Как он будет называться? Название уже есть – “Сигнал!” Прекрасное название! Наш журнал будет сигналить обо всем!» Ко дню Великой Октябрьской социалистической революции Рами написал статью и выпустил первый номер «Сигнала», будучи и редактором, и автором, и художником в одном лице. Взвалив на себя основную работу по организации выпуска рукописного журнала и по подготовке первых его номеров, он стал привлекать к ней других и тем самым заложил в школе новую традицию. С каждым разом число авторов росло и среди них выявлялись наиболее способные, вроде Рифгата Алгушаева и Ханифа Сафарова. Всерьез увлекшись литературой, школьники стали регулярно устраивать диспуты по прочитанным книгам и проводить читательские конференции. Например, однажды обсуждался вопрос: «Кош можно считать поэтом?», вызвавший шумную дискуссию. Иногда занимались критическим разбором написанного и некоторым авторам при этом сильно доставалось. Вначале было немало споров вокруг диалектов, когда кто-нибудь позволял себе насмехаться над местным говором своего товарища. Чуть ли не каждый из ребят пытался доказать, что наречие, на котором говорят в его районе, лучше всех остальных. Рами Гарипов положил конец этим распрям раз и навсегда, авторитетно заявив: «Запомните: нельзя возвышать один язык, принижая другие. Настоящий башкирский язык, один на всех – это литературный язык». Между тем у юноши было собственное представление о его нормах. Он выдвигал свои варианты написания тех или иных слов, наиболее близкие произношению. И последующее развитие литературного языка подтвердило его правоту. Судя по записям от 19 января 1950 года, учебное заведение, в котором Рами учился, называлось в то время «школой № 9 имени Сайфи Кудаша». Оно по праву носило имя поэта, ибо являлось местом, где постоянно устраивались встречи с литераторами. 4 ноября первого года обучения Рами пишет, охваченный волнением: «Сегодня будет собрание. Мы встретимся с башкирскими советскими писателями! Я с таким нетерпением ждал этого дня. И даже пытался себе представить, как это все будет». Из-за столь желанного мероприятия мальчик, который собирался домой на праздник, решил отложить отъезд и уехать последним поездом. И он не обманулся в своих надеждах: встреча с Сагитом Агишем и Акрамом Вали ему очень понравилась. Описав в дневнике портреты обоих, Рами добавляет: «Напоследок мы попросили их бывать у нас почаще». Писателям здесь всегда были рады, и те в свою очередь с удовольствием сюда приходили. Как никак, это была единственная на всю столицу школа, где они могли говорить на родном башкирском языке, читать свои стихи и рассказы, будучи уверенными в том, что публика их понимает. Бывало, подобные встречи с известными людьми, в том числе и артистами, проходили здесь чуть ли не ежедневно. А 9 июля 1947 года школа принимала Степана Злобина, поведавшего любопытную историю создания своего романа «Салават Юлаев», который Рами прочитал еще зимой. Во время такого рода общений юный литератор получал начальные уроки творчества, старался постичь его секреты. Только вот раскрываются эти секреты не так просто и далеко не сразу. Фронтовики Хаким Гиляжев, Гилемдар Рамазанов и Шариф Биккул, учившиеся в то время в Башкирском педагогическом институте и уже успевшие издать свои первые книжки, проходили в школе № 9 педпрактику. Они любили здесь бывать и потому хорошо знали всех пишущих учеников. Рами, который не сразу решился показать свои стихи одноклассникам, не побоялся обратиться к настоящим поэтам. Ознакомившись с его стихами, Хаким Гиляжев дал ему немало ценных советов. Юноше даже довелось побывать у него дома. Рами Гарипов удостоился также чести выйти на одну сцену с видными поэтами. Самое первое его выступление можно датировать 3 января 1948 года, когда на школьном новогоднем празднике в присутствии огромного числа людей, среди которых было немало именитых гостей, он прочитал вслед за Кадыром Даяном и Саляхом Кули-баем свое стихотворение «Поздравление». Вот как Рами описывает то выступление: «Сперва я трусил. Но, поднявшись на сцену, вдруг рассмеялся и начал громко читать». То, что Рами Гарипов продекламировал тогда со сцены и зафиксировал потом в дневнике, вряд ли можно было бы назвать стихотворением. Тем не менее подобных написанных им в стихотворной форме произведений с каждым годом становилось все больше, а литература притягивала и увлекала его все сильнее, пока наконец не поглотила полностью. Ему уже недостаточно было встречаться и общаться с писателями в рамках школы. Он всеми силами стремился попасть в литературную среду. А условия для этого в Уфе имелись, ибо молодым талантам здесь уделялось большое внимание, что уже само по себе вдохновляло на творчество. Когда Рами учился в восьмом классе, он принял участие в конференции юных литераторов, проходившей во Дворце пионеров с 29 по 30 ноября 1948 года. В прошлом году он пришел туда, чтобы заниматься в кружке авиамоделистов, а теперь явился на форум творческих людей. На этой конференции Рами встретил уже знакомых ему Сагита Агиша, Ахнафа Кирея, Назара Наджми, Хакима Гиляжева и бывшего ученика их школы, а ныне студента пединститута Гайсу Хусаинова. В дневнике он перечисляет также имена выступавших: Нажиба Идельбая, Камала Хабиба, Вали Нафикова, а также Ахнафа Хариса, Гилемдара Рамазанова, Габдуллы Ахметшина. Первым взял слово Сайфи Кудаш. Подчеркнув вначале, что писатели, в большинстве своем, ударились в поэзию, он заговорил об отсталости драматургии и прозы, сокрушаясь, что по-прежнему никто не желает браться за романы. Рами с большим вниманием прослушал все выступления, которые помогли ему многое уяснить. Это мероприятие стало для начинающего поэта очередным уроком. Он уходил оттуда окрыленным, получив мощный толчок для дальнейшего творчества. Кровавые репрессии 1937 года, приведшие к уничтожению лучших представителей национальной интеллигенции, не обошли и башкирскую литературу, лишив ее главных столпов: Даута Юлтыя, Афзала Тагирова, Тухвата Янаби, Имая Насыри, Габдуллы Амантая, Губая Давлетшина и др. Не исключено, что в ту пору, когда Рами еще только мечтал попасть в манивший его мир, он мог видеть среди встречавшихся ему литераторов Хадию Давлетшину, с упорством и отчаянием добивавшуюся, чтобы руководство Союза писателей приняло к рассмотрению лежавшую в ее сумке рукопись романа «Иргиз», работу над которой эта измотанная невзгодами, полуголодная женщина, перебивавшаяся работой ночным сторожем, закончила в 40-е годы буквально из последних сил. С каждым отказом огонек надежды в ее прекрасных глазах тускнел все больше. Пусть даже Рами Гарипов и встречал ее, откуда же ему было знать, что это за личность?! А если бы он знал, то непременно подошел бы к ней и помог – взял бы из ее слабеющих рук тяжелую сумку с заветной рукописью и они вместе отправились бы на поиски справедливости и защиты. Может быть, Хадия-апай сказала бы ему: «Ладно уж, Рами-кустым, не трать время попусту. Пиши свои стихи. И пусть тебя минует доля моя». Полный радужных надежд, юный поэт и предполагать не мог, что спустя годы, когда он будет лишен возможности печататься, ему самому придется обивать пороги разных учреждений в поисках правды. Большинство читателей, которые успели ознакомиться с первыми башкирскими романами и тепло приняли их, формировались в 30-е годы, когда литература несла невосполнимые потери, и привыкли верить ложным обвинениям и в непогрешимость «справедливого суда». А уж про новое поколение, не имевшее доступа к этим книгам, про неопытных юнцов, с открытым ртом глядящих в рот кумиру и слепо веривших каждому его слову, и говорить нечего. Рами Гарипов был одним из них, однако в отличие от многих, он не удовлетворялся тем, что слышал, а пытался сам дойти до сути происходившего в предыдущем десятилетии, раздобыть информацию, не взирая на замалчивание и всевозможные запреты. 2 марта 1947 года он записывает в своем дневнике: «Хожу в библиотеку, читаю самые первые номера журнала “Октябрь” за 1930 год. В них описывается борьба с кулаками в период организации колхозов и много места отводится “произведениям” случайно затесавшихся в башкирскую литературу врагов народа, обнаруживших впоследствии свое истинное классовое лицо. Ради нас их как раз и запретили. Но я должен сам все разузнать и проверить. Считаю, что на такие вещи нужно смотреть зорким критическим взглядом. С интересом просматриваю и критические статьи. Среди них попадаются такие, что коробят. Какие-то типы объявляют себя пролетарскими писателями, а так называемые “критики” возносят их до небес! Один из них, расхваливая чье-то “стихотворение”, даже заявил, что “не променял бы его на “Евгения Онегина”. Надо же, замахнулся не на кого-нибудь, а на великого русского поэта Пушкина! В общем, читаю я эту “писанину” и поражаюсь: как могли пропустить и напечатать такое?! Бывают же на свете люди, которые не в состоянии отличить стихи от “стихов”, а поэтов – от “поэтов”! Да и зачем им это? Ведь те, кому положено различать, по сути своей – те же самые волки в овечьей шкуре, которых погоняют одним хлыстом! Хорошо еще, что там есть произведения наших любимых писателей – М. Гафури, С. Кудаша, С. Агиша. Я дал себе слово перечитать все номера этого журнала». Отрывок хорошо передает искания юного человека, типичные для его поколения убеждения и заблуждения. Благодаря своему тонкому чутью ученик восьмого класса сумел распознать симптомы распространенной в критике 30-х годов болезни, каковой являлся вульгарный социологизм, обратил внимание на ограниченность тех, кто оценивал произведения, и на неприязненное, отрицательное отношение к литературному наследию. Но здесь же мы видим, сколь велика его ненависть к писателям с клеймом «врага народа». И никаких сомнений в том, что они враги. Читая 3-й номер журнала «Октябрь» за 1930 год, Рами Гарипов не мог не заметить статью Сайфи Кудаша о Шайхзаде Бабиче и не принять на веру содержащиеся в ней ложные обвинения. Было бы даже странно, если бы в то время он отнесся к ним как-то иначе. Лишь спустя несколько лет Рами прозреет и те же самые вещи будет воспринимать уже совершенно по-другому. Об этом речь впереди. А пока вернемся к теме о том, какое повышенное внимание уделялось молодой поросли в послевоенный период. В 1947 году в Москве состоялось первое всесоюзное совещание молодых писателей, ставшее очень важным событием в жизни всей страны. Подобные мероприятия регулярно проводились в те годы и на республиканском уровне. Время от времени в Уфе выходил альманах под названием «Молодые голоса». С 1951 года возобновилось приостановленное на период войны издание журнала «Пионер» и газеты «Ленинсе», предназначенных для детей и юношества. Основными причинами, побудившими государство заботиться о молодых, стали неисчислимые потери, к которым привели война и репрессии 30-х годов. Большой урон был нанесен среди прочих и башкирской литературе. Лишившись большинства представителей старшего поколения писателей, она была практически обескровлена. Жертвами репрессий стали не только сами писатели, но и их творчество. Их произведения попали под запрет и были выкорчеваны из литературного наследия. Как будто и не было ни их самих, ни созданных ими первых башкирских романов. В более выгодном положении, по сравнению с репрессированными, оказались писатели, погибшие на полях сражений: Али Карнай, Сагит Мифтахов, Малих Харис, Мухамедьяров Хай, Низам Карип, Хусаин Кунакбай. Их гибель не повлекла за собой потери и забвения творческого наследия, часть которого вошла в учебники. Именно благодаря этому удалось избежать бреши в развитии башкирской литературы, сохранить связующее звено между прошлым и настоящим, что было очень важно для становления новой смены башкирских литераторов. Вместе с тем, нельзя не отметить, что сформированные господствовавшей идеологией литературные и эстетические вкусы прежних писателей, их предубеждения и ограниченные представления об истории, отсталые взгляды на систему воспитания не лучшим образом повлияли на поколение Рами Гарипова. Наглядный тому пример – материал, подготовленный им для первого номера рукописного школьного журнала. Свою статью он начинал словами о том, что «у башкирского народа до Великой Октябрьской революции не было своей письменности». Это расхожее, набившее оскомину лживое утверждение тиражировалось, перекочевывая из книги в книгу, из учебника в учебник, вплоть до перестройки 80-х годов прошлого столетия. А все потому, что огромные пласты многовекового духовного наследия нашего народа, в силу целого ряда причин, были недоступны широким массам. Если бы начинающие литераторы могли им пользоваться, их кругозор и база для самоусовершенствования и новаторства были бы гораздо шире. В том, что они были лишены такого мощного фундамента, оторваны от богатейших традиций, никоим образом нельзя винить ни литературных наставников – маститых поэтов и писателей прошлого, ни, тем более, их учеников-шакирдов. Как бы то ни было, старшее поколение всегда старалось проявлять заботу об одаренных молодых людях, опекать их со школьных лет. ПЕРВЫЕ ОПЫТЫ И МАЯКИ 15 января 1948 года учившаяся в школе № 9 дочь Сагита Агиша по имени Лена передала Рами записку следующего содержания: «Товарищ Гарипов! 15 января в 19 часов правление Союза писателей Советской Башкирии проводит в зале радиокомитета общее собрание. Повестка дня: «О состоянии литературной критики» (докладчик – Ж. Лукман). Просим Вас явиться к назначенному часу. Правление СП СБ». Это отпечатанное на пишущей машинке обращенное лично к нему приглашение привело Рами в неописуемый восторг. Собрание прошло по-деловому. Было много выступающих и прозвучало немало критических замечаний. Само присутствие Рами на этом мероприятии, возможность послушать интересный разговор заставили увлеченного поэзией школьника ощутить еще более сильную тягу к литературному миру. Через день после собрания Рами Гарипову вручили еще одно послание, тоже отпечатанное на машинке: «Дорогой Рами! Большое спасибо за Ваше письмо! Чтобы обсудить поднятые Вами вопросы, прошу Вас зайти в Башрадиокомитет. Было бы хорошо, если бы Вы подошли между 3-6 часами. С приветом, А. Ихсан. 16 января». Уважительное обращение «дорогой Рами», да при том на «Вы», несказанно удивило и обрадовало его. Но, как оказалось, точно такое же приглашение получил и Рифгат Алгушаев. Так получилось, что и тот и другой, не договариваясь друг с другом, отправили в радиокомитет в один и тот же день, 14 января, свои стихи. И уже 16 января Ахтям Ихсан отослал им обоим ответ, который они получили 17-го. С одной стороны, впечатляет качество работы тогдашней связи, а с другой стороны, умиляет столь почтительное отношение к юным авторам. Сейчас, в наше беспардонное время, такие знаки внимания, как и расторопность почтовой службы, кажутся просто невероятными. Судя по содержанию ответа Ахтяма Ихсана, обещавшего обсудить с Рами поднятые им вопросы, тот, кроме стихотворения «Слова Деда Мороза», отослал письмо с некоторыми своими соображениями. Данный факт говорит о том, что он уже в школьные годы активно занимался творческим поиском и экспериментировал с формами выражения мыслей как в поэзии, так и в прозе. Это видно, прежде всего, по его записям, которые год от года становились все масштабнее, в то время как рассуждения – более глубокими и серьезными. Примчавшиеся в радиокомитет по первому зову друзья-одноклассники Ахтяма Ихсана не застали. Как выяснилось, тот выехал недавно в Москву. По дороге в интернат Рами рассказал Рифгату, как в мае прошлого года читал по радио стихотворение, посвященное творчеству Сайфи Кудаша «Приветствую тебя!», как назвал поэта «инженером человеческих душ» и как потом его товарищи восхищались его выступлением, говоря: «Хай-хай, ну ты даешь, Бабай, прочитал прямо как заправский поэт. И таким низким голосом...» В классе, где учился Рами, довольно многие ребята сочиняли стихи. А по всей школе поэтов-любителей было еще больше. У кого-то даже возникла идея организации своего школьного союза, который бы объединил пишущих ребят. Одним из самых способных среди них был как раз тот самый Рифгат Алгушаев – выходец из Хайбуллинского района. С ним Рами очень часто беседовал о литературе, и они вместе выполняли основную работу в кружке. Оба были знакомы со многими поэтами и писателями. А в Союзе писателей на этих двоих и на учившегося в той же школе Ханифа Сафарова смотрели как на подающих большие надежды начинающих поэтов. Только вот по-настоящему проявить себя эти юные дарования пока еще не успели, поскольку повторяли избитые штампы и выбирали заезженные темы. Взять к примеру третий выпуск рукописного журнала «Сигнал» за 1948 год, посвященный дню памяти Ленина. Рами перечисляет в дневнике вошедшие в тот номер произведения. Сам он подготовил стихи «Ленин», «Слово Ленина», Алгушаев дал «Нет, ты не умер, вождь», Марат – «Ильич с нами», Равиль – «Ильич – живой», Кулуй – «Ленин», Сагит – «Знамя Ленина», Миннулла – «21 января». Их названия говорят не только о наивности авторов, но и о состоянии башкирской поэзии в целом, насквозь пропитанной духом того времени. Разгром фашизма, увенчавшийся водружением на куполе Рейхстага знамени Победы, восхищенные взоры народов мира, прикованные к нашей стране, пробудили в советских людях небывалую гордость и усилили чувство патриотизма. Лейтмотивом литературы того периода стало прославление победителей и вера в светлое будущее. Наибольшим же пафосом была проникнута поэзия, воспевавшая происходившие в жизни перемены. Еще совсем недавно, в разгар войны, деятели литературы считали своим священным долгом вдохновлять сражавшихся на фронтах солдат на подвиги, а тружеников тыла – на героический труд. Башкирские поэты тоже не оставались в стороне. В самые ответственные, переломные моменты они обращались к современникам с пламенными призывами, тщательно подбирая нужные слова и прибегая к традициям народного творчества – к кубаирам, стихотворному письму и песне. Самыми выдающимися достижениями башкирской поэзии того периода стали стихи Рашита Нигмати «Убей, сын мой, фашиста!», «Письма твоей невесты», фронтовая лирика и поэмы «Ответ башкирскому народу», «Ульмасбай» Мустая Карима. В вышедшем в свет сборнике «Эпос о батырах» ожил боевой дух, характерный для древних башкирских героических сказаний-дастанов. Героика, верность Родине определяли большинство произведений военных лет. На исходе войны Мустай Карим написал стихотворение «Цветы на камне», воспринимаемое ныне как классика. Точно так же был назван и сборник, в который оно вошло. Вот как звучит его последняя строфа в переводе на русский язык Вероники Тушновой: Когда бы сердце впрямь окаменело Среди боев без края и числа, Моя любовь, которой нет предела, Цветами бы на камне расцвела. Выросшие на камне цветы оказались пахучими и колючими. А в поэзии, рожденной войной, громкие и жесткие лозунги перемежались с душераздирающей тоской, горем и радостью. В послевоенное десятилетие на смену стихам, проникнутым гордостью за советский народ, победивший фашизм, стали появляться правильные, но декларативные произведения, призывавшие к миру. Преобладавшая в поэзии того периода риторика почти не оставляла места лирике. Вошло в традицию любой поэтический сборник начинать стихами, прославлявшими вождя и партию. Лирические же стихи, в особенности о любви, соответственно, задвигались на задний план. И это негласное правило неукоснительно соблюдалось. К философским рассуждениям о сущности бытия, о смысле жизни и смерти, о сложной внутренней борьбе человека, о покаянии за совершенные им грехи и ошибки критика относилась с настороженностью и не приветствовала их. Поэтому многие предпочитали этих тем не касаться. И как раз в ту пору развелась масса бесцветных произведений без каких-либо коллизий, что, естественно, сужало их проблематику и не оставляло простора для мыслей. Не избежали этой односторонности, ограниченности даже некоторые очень талантливые литераторы, в том числе и Рашит Нигмати. Написанные им в годы войны произведения, вне всякого сомнения, можно назвать вершиной его творчества. Однако закрепиться на этом уровне поэту не удалось. Поэма «Большевик», которую он не единожды перерабатывал, не идет ни в какое сравнение с его прежними вещами, и создается такое впечатление, будто она принадлежит перу другого человека. Там, где речь идет об истории большевистской партии, не всегда согласуются рифмы, что в свою очередь порождает иллюстративность, а излишняя риторика в прославлении Сталина вытесняет образность. Такая поэма, естественно, не могла принести автору успех. Несмотря на все старания, поэт так и не смог угодить критике, являвшей собой образчик политического чутья. Ознакомившись с его произведением, блюстители норм, под которые подгонялась общественная мысль, проявили свойственную им бдительность, вследствие чего в октябре 1947 года в газете «Кызыл Башкортостан» была опубликована статья за подписями Ш. Вахитова и М. Даукаева, которая называлась «О поэме Рашита Нигмати “Большевик”». Журнал «Октябрь» опубликовал редакционный материал с таким же названием. А «Красная Башкирия» откликнулась на поэму «Большевик» статьей «Ошибка тов. Нигмати и других», начинавшейся так: «Р. Нигмати в своей поэме развернул антинаучную концепцию о коммунизме...» Досталось и партийной организации Союза писателей, обвиненной, как и поэт, в политической близорукости. А Ахнаф Харис, позволивший себе заметить во время обсуждения поэмы, что «поэт может ошибаться», был уличен в «прямом призыве к аполитизму». Особенно возмутили критиков слова Нигмати о том, что к моменту наступления коммунизма его поколение уйдет, уступив место на земле новым поколениям. Дескать, автор не верит вто, что его современники доживут до коммунизма. Отсюда и обвинение в пропаганде ложной концепции. Такого рода нападкам в этих статьях несть числа. А чтобы нынешний читатель мог судить о характере предъявляемых поэту обвинений, выдержанном в стиле сурового политического приговора, хочу привести следующий фрагмент: «Рашиту Нигмати не удалось в своей поэме должным образом передать все величие товарища Сталина. Фигура великого Сталина предстает как бы издалека. Совершенно не показана роль товарища Сталина как вдохновителя всего советского народа в военные годы, как организатора народных масс и как непосредственного руководителя разгрома вражеских сил. Это главный недостаток поэмы и непростительная оплошность ее автора...» Вот такое клеймо было наложено на злополучное произведение Рашита Нигмати. Заставшие ту эпоху люди не понаслышке знают, каким санкциям подвергался человек, особенно если это был писатель, допустивший политическую ошибку по отношению к вождю. Короче говоря, поэта обвинили во всех смертных грехах. После столь оглушительного удара по голове увесистой политической дубинкой опомнишься не сразу. И попробуй-ка после этого еще и творить... Сколько же мужества потребовалось Рашиту Нигмати, чтобы не опустить руки после травли, устоять под шквалом несправедливых обвинений. Теперь попробуем представить себе эстетические вкусы юных авторов, сформировавшиеся под влиянием издававшихся после войны в огромных количествах напыщенных, низкопробных стихотворений и поэм, которые были одна длиннее другой. Если уж Рашит Нигмати, чьи стихи в военное лихолетье ходили по рукам, переписывались и отправлялись в письмах любимым, не был свободен от риторики, свойственной послевоенной поэзии, о бездарностях, кои никогда не переводятся, и говорить нечего. А уж эпоха расцвета декларативности тем более благоприятствует распространению рифмоплетства. Безусловно, поэзия не бывает сплошь безликой. И в описываемый период, пусть хоть изредка, появлялись настоящие жемчужины. Но даже если они не терялись на фоне всеобщей серости, неопытный глаз подростка вряд ли способен был их различить. Между тем гремучие рифмованные фразы шли через печать нескончаемым потоком, да и по радио звучали назойливо чуть ли не каждый день. Молодые же налету схватывали эти штамповки, воспринимая их едва ли не как эталон. А тут еще и критики изо всех сил старались, призывали на все лады расхваливать Сталина и при этом стращали, мол, если не будешь верить в скорый приход коммунизма, тебя могут обвинить в политической близорукости. Такая нездоровая обстановка с подменой ориентиров была, разумеется, не на пользу молодым, еще не сложившимся поэтам. Ограничивая кругозор и способствуя формированию извращенного вкуса, она не только сдерживала их творческое развитие, но и задавала ему неверное направление. Сохранился один из первых «опытных образцов» Рами Гарипова, написанный им еще до приезда в Уфу. Это стихотворение называлось «Маленькие партизаны». Дата написания – 12 апреля 1946 года. Подпись – Г. Рамиль, жанр – баллада. Вот что он пишет о нем почти два года спустя, 23 января 1948 года: «Копался в своих записях... Наткнулся на “Маленьких партизан”. До чего же люблю я это стихотворение... Когда я начал его писать, стояли погожие апрельские дни. Возился с ним долго, переписывая много раз. Готовился к экзаменам и одновременно занимался этими маленькими партизанами. Вот и настоящая летняя жара. Дел невпроворот. Выкроил время и, скрывшись от глаз старушки-матери на крыше, дописал стихотворение “Маленькие партизаны”. Наверное, поэтому оно у меня одно из самых любимых. Но придется поработать над ним еще раз. Постоянно находятся какие-то недостатки... Я начал читать “Маленьких партизан” вслух. И когда заметил, с каким вниманием меня слушают мальчишки, разошелся вовсю. А после того как кончил, Калмурзин вдруг спрашивает: “Гарипов, ты никак сам это сочинил? Или...” “Или списал?..” – досказал я за него и тут же ответил: “Ну да, списал”. Все засмеялись. “Поди-ка разбери этого Бабая...” – говорят». В стихотворении, которое он так вдохновенно читал перед соседями по комнате, в духе приключенческого жанра рассказывалось о трех юных партизанах, погибших в борьбе с фашистами. Эти отважные ребята, примерно того же возраста, что и Рами, были дороги ему. А в том, что он решил назвать свое произведение балладой, просматривается влияние Галимова Саляма. Среди башкирских поэтов, кажется, не было равных ему по популярности. Несколько поколений читателей выросло на его стихах. Увлеченные поэзией Саляма, начинающие литераторы 40-х годов знали наизусть «Утро республики» и часто спорили, обсуждая образы из поэмы «Дитя». В начале марта 1950 года по инициативе Рами и благодаря его усилиям в школе вышла газета «Родной язык», посвященная Г. Саляму, и был организован вечер памяти, на который по совету студента Нура Зарипова пригласили близко знавших поэта Сагита Агиша, Баязита Бикбая, Мухитдина Тажи и Жана Лукмана. Ученики с большим интересом слушали их воспоминания. А Рами Гарипов подготовил для этой встречи выступление о поэме «Дитя», которое закончил поэтическими строками: Вся жизнь твоя недолгая прошла в борьбе. Но ты не унывал, не раскисал от жалости к себе. Ну а задора в сердце твоем пылком столько было — На десять жизней бы с лихвой хватило. Пройдя под аплодисменты к своему месту на скамейке в первом ряду, Рами стал слушать сменившего его на сцене земляка Саляма – критика Жана Лукмана. «Салям был бы безмерно счастлив, будь он сегодня на этом вечере. Очень меня порадовал сейчас Гарипов. Ему удалось образно передать то, что хотел сказать поэт, показать его гуманность и цели, к которым он стремился. Салям действительно всем сердцем любил человечество и в то же самое время люто ненавидел никчемных, трусливых людишек. Он и сам был, подобно Маяковскому, в полном смысле слова человеком и хорошим товарищем». Говоря о Саляме, известный критик неспроста упомянул имя Маяковского, ибо тот относился к нему как к своему учителю. А Рами почитал их обоих. Они были его кумирами. О горячей любви к Маяковскому он не раз писал в своих дневниках. Что же касается его стихотворения, посвященного Саляму, то я считаю необходимым выделить в нем следующую строчку: «Но ты не унывал, не раскисал от жалости к себе». «В моем сердце не осталось места не только для гнева, но и для радости», – признавался поэт. Он раскрылся в полную силу не тогда, когда предавался философским размышлениям о жизни, рассуждениям о смысле бытия, а в моменты искреннего прославления победы новой эпохи. Оптимизм, непоколебимая вера, пафос – вот что в первую очередь определяло поэзию Саляма. Поэтому слова «но ты не унывал...» подходят ему как нельзя кстати. Между тем перечисленные качества были присущи не только его творчеству, но и всей башкирской советской литературе, а также отдельным книгам и учебникам, газетам и журналам, на которых выросли Рами Гарипов и его юные собратья по перу. Этот всеобщий пафос придавал людям твердую веру и сильную волю, вдохновлял талантливых поэтов на создание крылатых строк. Но шло время, и исторгнутые некогда в минуту наивысшего духовного подъема призывы, вследствие многократного и механического повторения, стали постепенно превращаться в громкие, пустые лозунги, что подготовило почву для декларативности. И наиболее восприимчивой к этой болезни оказалась молодежь. Возможно, готовясь к вечеру Саляма и повторяя в очередной раз посвященное любимому поэту стихотворение, десятиклассник Рами Гарипов споткнулся на той примечательной строчке и призадумался: «А у наших людей есть право на уныние?» Впрочем, скорее всего мальчишке было не до этого, ведь именно в то время он пребывал в эйфории от радостного события. Дело в том, что в разгар подготовки к мероприятию к Рами подскочили взбудораженные какой-то невероятной новостью ребята и один из них с ходу выпалил: «Давай, Бабай, руку! Твоего “Ленина” в “Эдэби Башкортостан” напечатали!» Это было то самое стихотворение, о котором зашла речь, когда Рами заходил в редакцию. «Молодец, кустым, – похвалил его Сагит Агиш. – Такого Ленина у нас отродясь не бывало. Очень образно, четко и лаконично». Ему вторил Назар Наджми: «В нашей литературе даже седовласые агай не писали так о Ленине». А тот надулся, решив, что над ним смеются, ведь Сагит Агиш слыл большим шутником. Чтобы посмотреть журнал, Рами при первой же возможности помчался в радиокомитет, находившийся на углу улиц Ленина и Сталина. Там он встретил Ахтяма Ихсана. «Хорошо получилось, – сказал тот и добавил: – А почему бы тебе не приходить к нам почаще? Микрофон предоставим». Когда мальчик узрел в журнале свое имя, набранное печатным шрифтом, его прошиб озноб. «Это похоже на сон! Напечатали только мое стихотворение!» Но, перечитав его, он расстроился: это был начальный вариант. Рами имел обыкновение возвращаться к написанному, перерабатывать свои стихи вновь и вновь, оттачивать их, доводить, насколько это было возможно, до совершенства. Не стало исключением и напечатанное в журнале стихотворение «Ленин». В апреле Рами побывал в редакции газеты «Кызыл тан». Узбек Гимадиев прочитал его «Ленина» вслух и, приветливо улыбнувшись, сказал: «Надо же, какое стихотворение! Таких у нас еще не было. Это ты написал? Ну что ж, будем печатать!» И тем не менее сам Рами был еще не вполне удовлетворен. По дороге в милицию, где ему должны были выдать паспорт, он на все лады перекраивал одну не дававшую ему покоя строчку. «Нет, это не годится, надо поменять», – пробормотал парень в очередной раз и вдруг услышал, как проходившая мимо женщина воскликнула: «Что это с ним? Никак помешался?» Услыхав это, Рами призадумался: помешанный, фантазер и мечтатель обозначаются в башкирском языке одним и тем же словом – «хыялый». А «хыял» – это мечта, которая уносит человека в необозримые дали, в бесконечность. Бесконечной же может быть только вселенная. Она вечна и безгранично велика... И вдруг юного поэта осенило: он нашел-таки то, что искал! Спасибо тетеньке! Ты, как вселенная, велик! Как правда, чистый и простой, О, Ленин! Светоч наших глаз, Ты в сердце каждого, родной! Вот так родился седьмой вариант стихотворения. Когда газета «Кызыл тан» опубликовала его к 80-летию Владимира Ильича Ленина, Рами купил двадцать экземпляров, чтобы подарить друзьям. На вопрос удивленной киоскерши, зачем ему столько, он ответил так, как есть, и, не удержавшись, прочел ей свое стихотворение. Так получилось, что его напечатали и в журнале, и в газете. Рами был и так вне себя от счастья, а тут еще и паспорт вручили, и теперь он ощущал себя полноправным гражданином великого Советского Союза. Достигнув совершеннолетия, парень получил почетное право принимать участие в выборах. Каждый раз он с волнением вспоминал, как в марте этого года впервые ходил вместе с одноклассниками голосовать. Поднялись они в тот день в пять утра. На улицах трепетали установленные повсюду флаги. На избирательном пункте, где было уютно, тепло и празднично, с портретов смотрели на ребят, впервые пришедших на выборы, государственные деятели, словно поздравляя их. Все это наполняло сердца юных избирателей неописуемой гордостью. На каждое происходившее в стране важное событие Рами откликался всей душой, радуясь добрым переменам. Мальчишка не знал покоя ни днем, ни ночью. Вдохновение могло настигнуть его в любую минуту, заставляя беспрестанно писать. А мыслей было столько, что он еле успевал их фиксировать, начиная и кончая одну тетрадку за другой. «Ты же околеешь, Бабай!» – кричали Гарипову вдогонку товарищи, когда тот, преследуемый стихами, мчался в мороз на лыжах в легкой тенниске с короткими рукавами. И после просмотра кинофильма «Падение Берлина» на него опять находит такое вдохновение, что уже терпеть невмоготу. Где бы Рами ни находился – в сквере Ленина или возле книжного киоска, он все время сочинял, бормоча себе что-то под нос, и то и дело хватался за блокнот, бывший у него всегда под рукой. Сначала он записывает: «Счастлив я, великий Вождь, оттого что на земле одной живу с тобой!» Потом пошли не вполне созвучные этому пылкому признанию противоречивые строки типа: «Не вмещает сердце грудь моя... Мое сердце – словно шар земной... Не лишиться бы мне ума от чувств!» Они были записаны наспех, чтобы не забылись. Его записи, которые делались на ходу, чаще всего представляли собой наброски и обрывки, к которым Рами далеко не всегда имел возможность вернуться. И большая их часть так и осталась невостребованной, в черновиках. Пусть так. Все равно работа, на которую были потрачены вдохновение, время и силы, не прошла для него бесследно. Мозг ведь тоже нуждается в упражнениях. В годы, проведенные в Уфе, Рами Гарипов закалял не только свое тело, но и дух. Он неустанно занимался как физической, так и интеллектуальной тренировкой, развивая свой талант и поэтическое чутье, оттачивая перо и постоянно совершенствуясь. В тот период Рами интенсивно накапливал знания и одновременно занимался поиском ответов на мучившие его вопросы. Продолжая свято верить в навязываемые народу идеалы и по-детски искренне преклоняясь перед вождями, он в то же самое время испытывал неприязнь к шаблонному мышлению. Последнее привело к тому, что Рами стал смотреть на обожаемую им литературу более трезвым взором и критически относиться к произведениям даже опытных писателей. Вот как он воспринял, например, пьесу по произведению Ражапа Хайруллина «Сагида», которую смотрел 9 ноября 1949 года в Башкирском драмтеатре: «Пьеса практически лишена динамики... Словами производство передать невозможно». Эти рассуждения, как и то, что он упоминает пресловутое чеховское ружье, говорят, что он уже понимает, в чем заключается своеобразие жанра драматургии. Во время спектакля Рами наблюдал за присутствовавшими в зрительном зале Рашитом Нигмати, Мустаем Каримом и Акрамом Вали, который сидел вместе с супругой, и обрисовал их потом в своем дневнике, дав всем очень емкие, запоминающиеся характеристики. Следя за реакцией Нигмати, юноша вскоре понял, что тот от пьесы не в восторге. «Он то хмурился, то принимался от скуки крутить пуговицу или теребить черные усики, а временами откровенно зевал, после чего снова переводил полусонный взгляд на сцену», – писал начинающий литератор. Наутро Рами Гарипов явился по приглашению Гайнана Амири в Союз писателей. Здесь он был впервые, несмотря на то, что принимать участие в писательских собраниях ему уже доводилось. Однако, судя по тому, что двери кабинетов оказались запертыми, парня никто не ждал. Коридор был замусорен, повсюду валялись окурки. Одним словом, первое посещение Союза писателей произвело на него удручающее впечатление. Во второй раз Рами пришел сюда спустя неделю вместе с Рифгатом Алгушаевым и Сагитом Файзуллиным. Все трое чувствовали себя настолько неуверенно, что не сразу отыскали нужную им комнату. Отворив дверь, они увидели перед собой целую группу известных писателей. Были там Мустай Карим, Сагит Агиш, Ханиф Карим, Кадир Даян, Акрам Вали, Мухитдин Тажи, Назар Наджми, сыновья Бурангул а и Гафури, собравшиеся, чтобы обсудить стихи для детей, написанные Ахтямом Ихсаном, которого Рами и Рифгат хорошо знали. Чтобы разместить в небольшом кабинете пришедших в гости ребят, писатели вынуждены были потесниться. После этого мероприятия у Рами Гарипова было такое состояние, как будто его поколотили. Во-первых, его потрясло то, что большинство участвовавших в собрании башкирских писателей, по сути дела, по-башкирски не говорили. Во-вторых, он был крайне разочарован их суждениями, отметив про себя: «Вот, оказывается, почему наша литература отстает от жизни!» Юный максималист чуть было не вскрикнул от возмущения: «Торгаши! Теперь-то я знаю, где у нашей литературы слабое место! Да они же невежественнее читателей. Плетутся в хвосте. В них нет огня боевого духа. Вместо него мерцает лишь страсть наживы». Еще вчера этот мальчик с упоением слушал рассказы уважаемых всеми писателей, с увлечением читал их произведения, а сегодня он позволяет себе по отношению к ним такие упреки. Не слишком ли серьезные обвинения он им предъявляет? Впрочем, эти и некоторые другие замечания Рами высказывает не от своего имени, а вкладывает их в уста Вахита – героя задуманного им романа. Но ведь тот всего лишь озвучивает мысли автора. Да и ведет себя ему под стать. И все же, отчего же так резко переменился юный подмастерье к именитым мастерам? Ведь поначалу любая встреча с ними была для Рами и его товарищей сродни празднику. А еще совсем недавно они, сами того не сознавая, старались подражать любимым поэтам, воспринимая едва ли не каждое их произведение как шедевр. Ребята имели возможность слушать их выступления как у себя в школе, так и во время различных мероприятий, проводившихся в городе. Но в здание, в котором находился Союз писателей, попали не скоро. Еще ни разу не переступавшим его порог начинающим поэтам оно представлялось едва ли не обиталищем небожителей. И вот наступил тот день, когда Рами, испытывая благоговейный трепет, впервые вступил в этот храм литературы. Однако то, что предстало его взору, даже отдаленно не напоминало порожденный его воображением воздушный замок. С запертыми дверями, замусоренным коридором, главный дом писателей показался парню убогим и неприглядным. На этот раз прием оказался более теплым и обстановка – получше, но Рами уже с самого начала был настроен скептически. По мере обсуждения настроение у него портилось все больше, а под конец он уже еле сдерживал свой гнев. Сделав неприятное открытие, что литература хромает из-за невежества писателей, он весь встрепенулся и озабоченно взглянул на своих товарищей. В отличие от него, те почтительно внимали выступавшим без тени сомнения и уж тем более, без мины разочарования на лице. Беспощадные слова и выражения, которые школьник Гарипов допустил по отношению к солидным писателям, он будет повторять в дальнейшем не раз. Сейчас Рами пока не смеет произносить их вслух, но настанет время, когда он, уже будучи сам признанным поэтом, не захочет молчать. Обычно деликатный в общении с окружающими, он, когда дело касалось творчества, становился порою резким и даже грубым. В такие мгновения Рами уже не церемонился с оппонентами, не боялся кого-либо обидеть. Прямолинейность, принципиальность и непримиримость будут крайне осложнять его и без того непростую жизнь. В последнее время вспышки негодования у Рами случались все чаще. Предъявлявший к себе высокие требования, он, если давал слово, привык выполнять обещанное, чего бы это ему ни стоило и, в свою очередь, требовал того же от других. Но далеко не все соответствовали установленным им строгим меркам и нередко обманывали его доверие и ожидания. Рами очень хотел видеть созданные им идеалы, которым он старался соответствовать, в реальной жизни, только такие ему почти не попадались. Стремясь искоренить раздражавшие его в окружающих недостатки, он прибегал к действенным мерам: критиковал и немилосердно высмеивал нерадивых учеников в сатирических стихах, едких эпиграммах и язвительных статьях, подписывая их категорическим «Не Бэбэй – Бабай». Выносил волнующие его вопросы на комсомольские собрания. Они вызывали жаркие дискуссии, продолжавшиеся порою на страницах школьной газеты. Ну а то, что не доходило до публики, оставалось в его дневниках. Отчаявшись найти в реальной жизни соответствие своим юношеским идеалам, Рами вновь погружался в мир книг. Если ему не удавалось отыскать для чтения по ночам освещаемое помещение, он уходил в школьную кочегарку. А иной раз ночные бдения за книгой проходили в комнате для воспитателей. Если бы этот помешанный на литературе юноша жертвовал сном ради увлекательных приключенческих романов, его легко было бы понять. Но в том-то и дело, что среди книг, которые он читал, забывая о времени, было немало таких, к коим большинство молодых людей его возраста даже не притронулись бы. Вряд ли кого-нибудь из них прельстили бы, например, «Логические законы мышления» Курсанова, «Воля и ее воспитание» Ковалева, «Психология музыкальных способностей» Теплова, «Любовь, брак и семья в социалистическом обществе» Колбановского, «Исторический идеализм и материализм» Лафарга, «О материалистическом понимании истории» Плеханова, «О бытовых вопросах» Крупской, «Мораль с марксисткой точки зрения» Луначарского и т. д. А Рами Гарипову эти труды были интересны. И это, наверное, редчайший случай не только в масштабах Уфы и Башкортостана, но и всего мира. Ценнее всего то, что он подбирал такие книги и читал их отнюдь не ради сдачи какого-либо зачета или экзамена, а исключительно из собственных побуждений с целью самообразования. Вот какая сильная была у Рами тяга к знаниям. А уж произведения Ленина и Сталина упоминаются им и вовсе часто. Один знакомый подарил ему к Новому, 1950 году, третий том Ленина. Этот том был дорог Рами Гарипову «не только как подарок, а как чрезвычайно нужная книга, которую он просто жаждал иметь». В нем было до десятка статей. Рами перечисляет их с таким удовольствием, как если бы это были его любимые стихи. И вот что любопытно: юноша, только что восторгавшийся статьями Ленина, бежит вдруг, обуреваемый поэтическим вдохновением, в воспитательскую комнату, где пишет в стихотворной форме длинное, чуть ли не на целую тетрадь, письмо любимой девушке. Очевидно, оно задумывалось как поэма, иначе Рами не написал бы, что «Эта поэма должна пробирать до самого сердца». Факт и в самом деле весьма примечательный: каким образом в душе влюбленного восемнадцатилетнего юноши уживались такие абсолютно несовместимые вещи, как классика марксизма-ленинизма и поэма о любви? Воспринимаемый сточки зрения сегодняшнего дня как парадокс, этот странный симбиоз был обусловлен не только эпохой, но и, прежде всего, личными качествами самого Рами Гарипова. Заводя для дневниковых записей новую тетрадь, он предварял ее, как правило, эпиграфом, в качестве которого использовал сентенцию какого-нибудь мудреца или крылатое выражение. Нетрудно догадаться, что молодой человек руководствовался ими и в жизни, выбирая в качестве девиза. Если взять на себя труд собрать все эти изречения вместе, получился бы целый сборник афоризмов «В мире мудрых мыслей». Вот некоторые из них: «Лучше быть честным врагом, чем фальшивым другом» (Ленин). «Без человеческих эмоций никогда не бывало и быть не может человеческого искания истины... История людей, история смены и, следовательно, борьбы идей» (Ленин). «Я создан мыслью затем, чтоб опрокинуть, разрушить, растоптать все старое и грязное, все злое, – новое создать на выкованных мыслью, незыблемых устоях свободы, красоты и – уважения к людям» (М. Горький). «Когда пьешь воду, помни об источнике» (Китайская народная пословица). «В бумагу огонь не завернешь» (Китайская народная пословица). В качестве девиза Рами Гарипову служили также чьи-либо стихотворные строки или строфы. Так, например, в самые трудные периоды своей жизни он черпал силу в словах великого Гете: Лишь тот достоин счастья и свободы, Кто каждый день за них идет на бой. А после афоризма Горького Рами приводит строчки из стихотворения Гайнана Амири: Сколько радости, сколько горя, Мыслей, песен, желаний, задора, Сколько ненависти и любви У меня клокочет внутри. Эти слова можно было бы отнести к нему самому, к этому сдержанному на вид, но очень темпераментному по своей природе человеку. Обращает на себя внимание тот факт, что в школьных записях Рами, который постоянно читал книги, газеты и журналы, как по-башкирски, так и по-татарски, такие фрагменты встречаются редко. Зато по мере знакомства с русской литературой его «копилка» стала заметно пополняться. Он не ленился переписывать в свои тетради целые страницы. А иногда нет-нет да и сам перейдет на русский язык. Прекращенный в годы войны выпуск республиканских детских изданий на башкирском языке возобновился не сразу. Поэтому в тот период Рами Гарипов читал лишь московские газеты и журналы, с нетерпением ожидая каждый номер. При этом он не ограничивался чтением, но и посылал иногда в редакции письма. Вот какой ответ получил он на одно из своих посланий в московский журнал «Дружные ребята» в феврале 1949 года: «Дорогой Рами! Твое стихотворение “Наш капитан” написано с большим чувством и теплотой. И мысль в нем хорошая. Но литературно оно сделано еще не очень хорошо и поместить его в журнале нельзя». И в конце, чтобы подбодрить юного поэта, ему посоветовали продолжать писать. Несмотря на отказ, Рами не только не расстроился, но и был польщен, ведь письмо подписал не кто-нибудь, а сам Валентин Катаев – автор известных книг «Сын полка» и «Белеет парус одинокий». Следует заметить, что близкий Рами Гарипову образ одинокого парусника то и дело мелькает в его записях того периода. Между тем вокруг паренька кипела, как бушующее море, школьная и городская жизнь. Только он не был сторонним наблюдателем, созерцателем происходивших на его глазах событий. Рами принимал в них самое активное участие, будучи инициатором и организатором самых разных дел. Вот что пишет о его деятельности Мусалия Хайруллина: «По инициативе Рами выходил литературный альманах. Он был его автором, редактором и оформителем. Писал эпиграммы и фельетоны, правил стихи своих товарищей. Кроме того, выпускал газету литературного кружка “Родной язык” и журнал под названием “Сигнал”. В детдоме был председателем детского совета, в комнате – старостой, в классе – комсоргом. Являлся редактором школьной газеты “Молодая гвардия” и председателем литературного кружка. В девятом классе посещал аэроклуб. Уже со школьных лет интересовался народным творчеством, собирал фольклор, заведя для этого отдельную тетрадь». Сколько же общественных обязанностей взвалил он на свои плечи! Если подсчитать, наберется с целый десяток. Даже одной из них хватило бы за глаза, чтобы гордиться тем, что тебя ценят. Ведь ответственное дело можно доверить далеко не каждому. Бывают, конечно, ученики, что называется «ко всякой бочке затычка», которые везде и всюду суют свой нос, лишь бы выделиться, покрасоваться перед всеми. Однако дальше разглагольствований такие «деревянные активисты», как правило, не идут и только мешают, путаются под ногами. Что касается Рами, то он по-настоящему, искренне радел за общее дело на пользу классу и на благо всей школе. Его беспокойная, кипучая жизнь проходила у всех на виду. И он пользовался заслуженным уважением как среди педагогов, так и одноклассников. Пишу об этом с некоторой опаской, предвидя упреки: похоже, автор намеренно идеализирует своего героя – уж слишком правильным получился у него образ школьника. Но что бы там ни говорили, изложенные мною события и факты достоверны. Эта книга основана исключительно на документальных материалах, которые действительно представляют нам Рами Гарипова как воплощение добродетели. В данном случае мы имеем дело с положительным героем, который выдуман не писателем, а создан самой жизнью. А вот сумеют ли его понять и оценить по достоинству современники – это уже другой вопрос. Да и судьба, к сожалению, не всегда благосклонна к хорошему человеку. Так почему же все-таки Рами, кипевший в самой гуще общественной жизни, ощущал себя порою кочующим в море одиноким парусником? Одно дело, когда он, сидя на холодном камне на берегу пруда, плакал от тоски по родному дому, который только что покинул. А теперь какая у него на то причина? Он давно уже освоился, ходит в лидерах, постоянно чем-то занят и увлечен. Казалось бы, ему ли жаловаться на одиночество? Так ведь нет, временами парня вдруг охватывали щемящая грусть и необъяснимая тревога, от которой просто некуда деваться. В такие мгновения он не находил себе места ни в любимой школе, ни в святая святых, республиканской библиотеке. Даже самые близкие друзья не смогли бы понять, чего он хочет, ведь они постоянно видели Рами неугомонным, деятельным, не щадящим ни сил, ни времени для школы, книг и стихов. Откуда им было знать о том, какая сложная внутренняя борьба происходила в глубинах его души, что он мечтал о единомышленнике, который бы соответствовал его представлениям об идеале, кому без страха можно было бы открыть чувства и доверить сокровенные мысли? Не потому ли Рами с готовностью хватался за любую возможность, которая позволяла ему расширить горизонты, получить доступ в новые миры. Порою он сам искал и находил такие возможности, а иногда получал их как дар судьбы. И МАНЯТ МЕНЯ НЕВЕДОМЫЕ ДАЛИ (В донских степях) Восьмой класс Рами окончил достаточно успешно. По родной литературе и истории в течение года он получал одни пятерки. Соответственной была и годовая оценка. По большинству остальных предметов ему выставили за год четверки. И только алгебра с геометрией были самым больным его местом. Судя по оценкам за четверти, больше, чем на тройку, по этим дисциплинам рассчитывать он не мог. Хорошо еще, что по математике не оставили на осень, как это было в прошлом году. Вряд ли Рами пережил бы такой позор еще раз. Он не забыл, как ребята смеялись над ним: «Лафа Бабаю!» А тот им с горечью в ответ: «Я отстал от жизни на один шаг! Я – бедный солдат, которого отстранили от штурма крепости! Говорите “лафа Бабаю”? Да какая уж там лафа! Я сейчас все равно что в аду!» Так что в этом году дела у него обстояли значительно лучше. Рами вспоминал, как, будучи еще в деревне, ненавидел немецкий. «Это фашистский язык, я не буду его учить!» – протестовал он. И лишь после того как учительница разъяснила, какие великие люди на нем говорили и что ни один язык сам по себе ни в чем не виноват, постепенно изменил к нему отношение. Сейчас Рами, конечно, понимает, что иностранные языки знать нужно, но тем ? не менее выше удовлетворительной оценки подняться не может. Тут уж ничего не поделаешь... Зато на письменном экзамене по родному языку он взял реванш. Тот день Гарипов запомнил на всю жизнь. Учительница Нафиса-апай написала на доске три темы: по творчеству Гафури, Тукая и свободную – «За что мы любим Москву?». Рами задумался. Поэтов они изучили, что называется, вдоль и поперек, и сочинение о каждом из них он мог бы написать хоть с закрытыми глазами. А вот Москва – крепость неприступная. И чтобы взять ее, «Бабай» решил применить один маневр. Его манило неизведанное и, когда приходилось браться за то, что потруднее, охватывал азарт. Он любил быть первопроходцем. Если уж сумел преодолеть длинный мост, маленький даже не заметишь. Рассудив таким образом, Рами выбрал свободную тему. За четыре часа ему удалось создать целую оду о Москве, состоявшую из почти полутора сотни стихотворных строк. Сюда вошли и некоторые написанные им ранее строфы. Сей труд, разумеется, был оценен на пятерку. Но тем не менее директор школы Мусалия Галиевна решила на всякий случай удостовериться: «Гарипов, ты написал это сочинение во время экзамена или списал откуда-нибудь?» Тот оскорбился. Он потел над своим произведением четыре часа, а ему не верят. Успокоился Рами лишь после того, как женщина, поняв свою оплошность, сказала: «Ну ладно, перепиши аккуратненько свое сочинение набело. Мы его оставим в школе на память». Написанная Рами Гариповым ода, состоявшая главным образом из общих фраз, ничем не отличалась от панегириков того времени. Но даже учителя с солидным педагогическим стажем не помнили такого случая, чтобы кто-либо из их учеников писал сочинение в стихах. Это был прецедент, поистине достойный того, чтобы его увековечили. И вот экзамены уже позади, как будто груз с плеч долой. Преодолев это испытание, Рами мог позволить себе осмыслить его значение с философской точки зрения, попытаться подвести итог двухлетнего пребывания в уфимской школе-интернате. Он размышляет: два года мы ходили сюда, открывая двери школы, а она открывала нам глаза, и, взбегая по школьной лестнице, мы одновременно поднимались по ступенькам лестницы жизни. Загадывать на далекое будущее, однако, еще рано. Зато Рами знает, что его ожидает в ближайшее время. Совсем скоро он отправится в далекое путешествие! От предстоящей поездки его отделяли экзамены, стоившие ему и его товарищам стольких волнений, тревог и бессонных ночей. Но отсчет времени начался уже тогда. Вот как описывает мальчик свое состояние, когда ему сообщили радостную весть: «Слова “Мы решили тебя и Алгушаева послать на Украину” произвели на меня такое впечатление, что я чуть не подпрыгнул от радости. Украина! Украина! Это же родная земля Тараса Шевченко, множества других Тарасов и Павки Корчагина!» С каждым днем нетерпение Рами нарастало: — В поход, в поход! На Украину, в донские степи! А теперь немного о том, что предшествовало этому событию. Летом 1948 года в истории системы школьного образования республики произошло знаменательное событие: из числа учеников, чьи отцы погибли на фронте, подобрали группу для поездки в Ворошиловградскую область по следам 112-й Башкирской кавалерийской дивизии. Столь великой чести удостоились учащиеся школы-интерната № 9. С момента окончания войны минуло всего лишь три года. И все это время советский народ продолжал денно и нощно трудиться не покладая рук, чтобы восстановить разрушенную страну, в которой катастрофически не хватало ни продуктов, ни одежды, ни жилья. На счету были каждая копейка, каждый кусочек хлеба, и за горсточку унесенного с тока зерна можно было запросто угодить в тюрьму. За такой короткий срок люди не успели еще опомниться от ужасов войны. Раны ныли, глаза не просыхали от слез. Повсюду – обездоленные, миллионы безутешных вдов и сирот. И нам остается только восхищаться руководством Башкортостана, которое в те труднейшие годы сумело организовать поездку детям по следам их отцов, сложивших головы в жестоких сражениях. Этот важный, достойный всяческих похвал шаг был продиктован не только милосердием, но и заботой о воспитании молодежи в духе патриотизма. Дивизии, сформированные по инициативе и силами народа, были в Великую Отечественную войну не частым явлением. А столь выдающейся, как 112-я Башкирская кавалерийская дивизия, не было вовсе. Прошедшая боевой путь до самого Берлина, давшая семьдесят шесть Героев Советского Союза и удостоенная за свой героизм орденов Ленина, Красного Знамени, Суворова II степени и Кутузова II степени, она покрыла себя неувядаемой славой. И нет, наверное, у нас в республике такого человека, который бы не слышал написанную композитором Загиром Исмагиловым в содружестве с поэтом Кадыром Даяном песню о талантливом полководце Миннигали Шаймурато-ве, предводителе легендарного войска, на восемьдесят процентов состоявшего из башкир: На войну ушли башкиры, Проводил их родной Урал. Впереди всех – бравый всадник Шаймуратов-генерал. У каждого народа СССР были свои герои и исторические личности, воспетые им в песнях. Но есть ли среди них столь же популярные и долговечные, как наши? Давно забылись гимны в честь Сталина и прочих правителей, а «Шаймуратов-генерал» вот уже на протяжении десятков лет живет в сердцах наших людей. Продолжающая традицию героического народного песенного искусства, она передается из поколения в поколение. Ее хорошо знают и поют не только взрослые, но и маленькие дети. Вот уже сколько дней эта песня звучит в ушах Рами. Затихая на время, она возвращается к нему снова и снова. Да и как она может затихнуть, если Рами Гарипов тоже числится в списке тех, кто должен отправиться по следам прославленной Башкирской конной дивизии. На обложке одной из многочисленных тетрадей, хранящихся в его архиве, написано: «Тетрадь для записей Гарипова Р. Я. Июнь-июль 1948 г. Поход по следам сталинского рейда башкирской кавалерийской дивизии». В ней указана длина маршрута – 5000 км, длительность – 35 дней и переписанные из разных источников сведения на русском языке. Рами основательно подготовился к походу. Ознакомился с нужными произведениями, включая «В башкирской дивизии» К. Симонова и «В степях Дона» С. Кудаша. К его огорчению, дата отъезда, в силу разных причин, откладывалась не один раз. Но этот волнующий момент в конце концов настал. Облаченные в форму защитного цвета и с рюкзаками за спиной, ребята собрались в школе. После прощания с учителями группа встретилась с министром образования Сагитом Алибаевым. Он принял отправляющихся в поход в своем кабинете, проинструктировал их, рассказал о дивизии, в которой занимал должность комиссара полка. Именно им, этим школьникам, выпала почетная миссия первыми из нового поколения пройти дорогой воинов дивизии. Беседа с этим интересным человеком взволновала юных путешественников до глубины души. В скольких кровавых сражениях довелось участвовать полковому комиссару, скольких соратников потерял в тех боях. Обо всем этом он еще не раз будет рассказывать в книгах, во время многочисленных выступлений перед публикой и в средствах массовой информации. Будучи в то время министром образования Башкортостана, Сагит Рахимович стал одним из организаторов исторического мероприятия. Прежде подобные походы не проводились. И не только у нас в республике, но и в стране. Прежде чем отправиться в это беспрецедентное путешествие, Рами завершил свой дневник, который вел в 1947-1948 годы, следующей записью: «В скольких землях предстоит нам побывать, чего только мы не увидим!.. Надо же, простой салаватский мальчишка совершит поход по донским степям!.. И путевые заметки под названием “Путешествие от древнего Урала до донских степей” будут написаны уже в другой тетради!..» Каждое предложение заканчивается восклицательным знаком с многоточием — это говорит о нетерпении юного следопыта, рвущегося вперед за новыми впечатлениями, к таинственному и неизведанному. 29 июня ученики школы № 9 сели в поезд Уфа— Москва, и с момента его отправления начался их долгий, далекий путь. Рами старался скрупулезно описывать каждый день, и результатом его кропотливого труда стали путевые заметки «В донских степях» – самое крупное из написанных им до сих пор произведений. Подготовленные к печати Зухрой Буракаевой, они были опубликованы в 2005 году в сборнике под названием «Рами Гарипов. Торю дорогу в будущее». Так что при желании можно с ними ознакомиться. Вот что важно подчеркнуть: произведение «В донских степях» следует воспринимать не только как путевые записки юного автора, а как своего рода литературный факт, как документ, в котором отображены разные стороны современной ему эпохи и то, чем жила тогда молодежь. Вместе с тем этот материал интересен как этапное произведение в процессе становления юного поэта. Каждый проведенный в походе день был незабываемым. Возможность осмотреть исторические достопримечательности Москвы или побывать в Сталинграде – в городе, чье имя превратилось в символ несгибаемого духа советского народа и прогремело на весь мир, – большая удача для любого, а уж для молодого человека и вовсе огромной важности событие. Эти экскурсии были предусмотрены разработчиками маршрута. Но гвоздем программы, ради чего, собственно, и задумывалось данное мероприятие, стал поход по следам Башкирской кавалерийской дивизии в тылу противника и посещение места гибели Шаймуратова. Если после окончания Великой Отечественной войны прошло три года, то после кровопролитных сражений, которые дивизия вела на территории Ворошиловградской области, минуло пять лет. Учащиеся из Башкортостана, постоянно видевшие на своем пути руины, искореженную военную технику, хорошо представляли себе, что происходило в тех местах, тем более что им удалось встретиться и побеседовать с людьми, видевшими шаймуратовцев. Нашлись даже документы, имевшие отношение к воевавшим там советским войскам. Занимавшийся их поиском руководитель экспедиции майор Кали Габитов, один из воинов Башкирской дивизии, повсюду водил за собой Рами Гарипова, который был при нем вроде адъютанта и с удовольствием ему помогал. Эти бумаги, завалявшиеся в железном ящике, были обнаружены кем-то во время уборки. Их спрятали в печку. Большая часть записей размылась, разобрать смогли лишь те, что были сделаны тушью. Рами насчитал в общей сложности сто пятьдесят один лист. Позднее, уже будучи в Москве, Кали Габитов и Рами Гарипов передали военные карты и схемы в Генштаб, где их с благодарностью приняли как ценные документы. Для Рами и Рифгата Алгушаева кульминационной точкой похода стало посещение места у скалы Романовской, что возле деревни Штеровка, где погиб генерал Шаймуратов. Дня три у них ушло на то, чтобы выбить на твердом камне памятные слова. Когда долото затупилось, ребята стали работать одним инструментом по очереди. Пока Рами долбил, Рифгат писал, сидя на вершине скалы, стихи. Вначале Гарипов раскритиковал друга. А когда тот переработал свой «Несмываемый след», новый вариант пришелся ему по душе: На каменной груди скалы Я выбил имя твое нетленное — Шаймуратов. Теперь ему не страшны Ни ливни, ни ветры буйные... Наконец работа была закончена. Рами и Рифгат с гордостью созерцали издали результат своего кропотливого труда: «Выбитая Алгушаевым и Гариповым на склоне высокой скалы надпись “Здесь 23/11 1943 года героически погиб генерал-майор Шаймуратов” видна с возвышенности за родником... Пройдут годы... От окопа, блиндажа и траншеи не останется и следа. Валяющиеся здесь разбитый танк, пулемет, пушки станут экспонатами музеев... Они будут напоминанием о великих подвигах, совершенных здесь во время Отечественной войны башкирским народом в содружестве с русским. Потомки будут восхищаться героизмом и мужеством Шаймуратова и подобных ему бесстрашных, как львы, башкирских батыров». Довольные проделанной работой, мальчишки дали себе слово помнить о прошлом и посещать это место в будущем по пути в Крым. «Рифгат улыбнулся. — Давай, – сказал он, осененный внезапной мыслью, – спрячем здесь где-нибудь наши инструменты! — А что, давай!.. Это будет такая память! – загорелся я. – Только где мы их зароем? – Не успел я это вымолвить, как Рифгат бросился выполнять задуманное и быстро отыскал нужное местечко. Мы написали записку и спрятали ее вместе с инструментами у подножия скалы». Ох, уж эта подростковая наивность! Молотки и долота, наверное, до сих пор покоятся там, дожидаясь Рами и Рифгата. Сгнить они не могли. Только вот друзьям так больше и не пришлось побывать на том месте. К вечеру следопыты должны были уехать. А до отъезда еще предстояло осмотреть поле битвы, заваленное не только искореженными орудиями, но и человеческими останками. Совсем недавно, когда здесь проходило стадо, одна корова подорвалась на мине. Поэтому майор Габитов велел ребятам соблюдать осторожность, ничего не трогать. Да разве ж удержишь словами резвых, любознательных мальчишек: они бесстрашно забирались на башни танков и внутрь, ощупывали оружие и пробовали взвести затворы. Майор же тем временем сокрушался, с болью смотря на то, что осталось от подорвавшихся на минах советских танков, представлявших собой большую часть из тех двадцати пяти, что у них были: «Это ведь наши танки». Впечатления между тем все множились. Но и трудностей тоже хватало: передвигаться участникам экспедиции приходилось в основном пешком и навьюченными, а ночевать – в непростых походных условиях. Большинство ребят представляли одну школу, но проживали в разных местах. Рифгат Алгушаев, Блан Салихов и Рами Гарипов были из интерната, Асхат Ашрапов, Галям Урмантаев, Накия Нигматуллина и Гайни Малабаева – из детдома № 7. А Франц Саитгалин с Ильдусом Хайруллиным учились в школе № 10. Поход всех их сплотил. Бывая на полях сражений, обходя окопы и траншеи, прикасаясь к каскам, держа в руках гильзы, влезая на танки, юные члены экспедиции будто слышали отголоски и чувствовали дыхание минувшей войны. Вместе переживаемые ощущения и впечатления, равно как преклонение перед храбростью и героизмом шаймуратовцев, желание быть достойными и оставаться верными их памяти, роднили их. И трудно было бы переоценить воспитательное значение всех этих моментов. По пути следования ребята побывали также на месте захоронения комиссара дивизии Байгужи Саитгалина. Оно было обнесено железной оградой и ухожено. Сын комиссара, Франц Саитгалин, перекрасил звезду на надгробии. Руководитель экспедиции, Рами и Рифгат собрали на берегу реки цветы и возложили их на могилу. Не обошли путешественники и то место, где был погребен отец Ильдуса – полковой комиссар Хайруллин, погибший в деревне Деево. Все участники похода были детьми, потерявшими на войне отцов. И у каждого из них было чувство, будто он идет по следу собственного родителя. С прибытием в лежащий в руинах Сталинград, улицы которого были завалены обломками разбитых танков и самолетов, ребята как будто заново пережили боль от невосполнимой утраты и в то же самое время ощутили гордость за родных людей, сложивших головы во имя родной Отчизны, и за то, что они являются сыновьями и дочерьми воинов-героев. Посещавшие этот легендарный город считали своим долгом увидеть дом, на стене которого написано золотыми буквами: «31 января 1943 года 38-й мотострелковой бригадой полковника Бурмакова в подвалах этого здания был пленен вместе со своим штабом генерал-фельдмаршал Паулюс, командующий немецкой группировкой войск под Сталинградом, состоящей из 6-й армии и 4-й танковой армии, которая в Великом Сталинградском сражении была окружена и наголову разбита нашей доблестной Красной Армией». Когда Рами переписывал эту надпись в свою тетрадь, он не мог не думать о своем отце, ибо в то время, когда в результате сокрушительного разгрома сил захватчика был развеян миф о непобедимости фашистской армии и взят в плен опозоренный перед всем миром фельдмаршал Паулюс, Ягафар Гарипов самоотверженно сражался в рядах советских солдат и пал в бою 23 февраля 1943 года, когда оборвалась жизнь командира дивизии Шаймуратова. Старательно высекая на Романовской скале имя генерала, Рами наверняка размышлял над фактом этого удивительного совпадения. А ведь в тот же самый день – в день доблестной Красной Армии – погиб, закрыв своим телом амбразуру вражеского дзота и Александр Матросов, чей образ стал примером мужества и героизма для всей советской молодежи! Проводя параллель между отцом и прославляемыми всеми героями, Рами Гарипов должен был почувствовать, какую ответственность накладывало на него звание сына солдата. В недописанной автобиографии он приводит сведения, имевшие отношение к отцу: «Его родственники – сыновья родного брата матери моего отца, заслуженного учителя РСФСР Хусаина Ямалетдиновича Фаткуллина – Акрам, Ахнаф, Альтаф и Аслям Фаткуллины, революционеры с 1905 года, погибли. Эта семья, можно сказать, воспитала меня и моих братьев. Хусаин-агаю я обязан тем, что имел возможность много читать, а стало быть, и своим духовным ростом. На фронте погиб брат моей матери Габдрахман Гайфуллин, бывший начальник политотдела Аркаульской МТС. Он был удостоен звания Героя Советского Союза посмертно. Геройски погиб еще один обожаемый мной в детстве человек – молодой учитель родного языка и литературы Зубай Утягулов, в исполнении которого я впервые слушал стихи, испытывая невероятное наслаждение». Дальше Рами пишет уже по-русски: «Не вернулись с войны почти все мужчины нашей деревни, с именами которых связаны все сказки и легенды моего детства, песни и сказы о Салавате, о героях Гражданской войны, все были и небылицы родного колхоза, родной Юрюзани и родного Каратава, о партизанах которого написана была книга моим односельчанином, писателем Чингизом Хановым. Не вернулся и он... Все это оставило в моей душе неизгладимый след и служило, наверное, первым толчком взяться за перо». Рами Гарипов, а вернее – Рамиль, живший в этом таинственном и прекрасном мире, с младенчества впитал в себя множество преданий о Салавате и о партизанах. Война в одночасье покрыла черным мраком эту сказочную страну его детства, поглотив стольких благородных мужей. Земля великого Салавата не дождалась своих храбрых сыновей – Габдрахмана Гайфуллина, дедушку Рамиля, и его учителя Зубая Утягулова, удостоенных звания Героя Советского Союза. О них он тоже вспоминал, шагая по дорогам войны. В автобиографии о том путешествии всего лишь несколько строк: «В 1948 участвовал в походе по следам Башкирской кавалерийской дивизии на Украине, собирал материалы о подвигах наших отцов, своими глазами видел руины Сталинграда, разрушенные шахты Донбасса, сожженные деревни Ворошиловградской области, впервые видел Москву и слышит о литературном институте». За этими скупыми строчками столько всплесков эмоций, переживаний, глубоких чувств, размышлений и беспрестанного труда над записями, дающими читателю исчерпывающее представление о землях, по которым проходил маршрут экспедиции, позволяющими отслеживать ее путь по дням, по часам и шаг за шагом. Изредка здесь можно видеть вкрапления в виде стихов и стихотворных строф, но значительно чаще встречаются вставки, в которых юный автор с документальной точностью воспроизводит свои многочисленные наблюдения. Он тяготеет к правдивости. Надо сказать, что в тот период отношение к личности Шаймуратова было неоднозначным, вокруг его имени ходили разные толки. «Описывая “Гибель генерала” (название раздела. – Р. Б.), я старался быть кратким, – признается Рами и поясняет: – Поскольку это очень серьезная и ответственная работа». А усилий было приложено немало: следопыты занимались поиском документов, собирали факты, беседовали с очевидцами. Они натаскали камней и сложили их на могиле генерала, которую затем украсили цветами. Воспоминания о Великой Отечественной войне у всех были еще настолько свежи, что она не воспринималась как прошлое, как часть истории. И не предпринимались пока попытки, чтобы увековечить то, что было с ней связано: не ввели звание «города-героя», не зажгли вечные огни над братскими могилами, не установили памятник-надгробие Неизвестному солдату в Москве, не возводились на полях сражений каменные стелы с именами погибших, не разрабатывались и не прокладывались туристические маршруты для желающих взглянуть на памятные места и реликвии. Там, где проходил Рами с товарищами, валялись в великом множестве не только внушавшие ужас смертоносные орудия войны, но и не захороненные человеческие останки. И вполне могло быть, что прибывшие из далекого Башкортостана сироты ступали по ним, сами того не ведая. Эпитафия, выбитая Рами и Рифгатом на скале у места гибели Шаймуратова, навечно врезалась и в их собственные сердца. Не зря же в дневнике оказались такие строки: «После нашего ухода сотрутся оставленные нами следы, сделанная на каменной скале надпись тоже со временем исчезнет... И только кровь отважных сыновей башкирского народа никогда не смоется, не забудутся имена и не померкнет их слава...» После Сталинграда путники снова возвращаются в Москву. На этот раз они знакомятся с ней ближе. Стоило Рами оказаться в столице, как душа его исторгла слова: «Москва!!! Ты явилась очам моим словно сказочный мир». Ребята и в самом деле чувствовали себя здесь как в сказке, восторгаясь всем и вся, в том числе и бытовыми условиями, которые им были предоставлены. Вот как Рами их описывает: «У нас были мягкие койки и белоснежные постели... Чтобы смыть с себя походную пыль и грязь, мы сходили в баню. После этого перекусили в одном ресторане и отправились осматривать Москву». Не следует забывать, в какое время это происходило: было лето 1948 года, когда страна еще не успела оправиться от последствий войны. Перед всем народом стояла первостепенная задача поднять из руин и отстроить заново города и села, настроиться на созидательный труд. И в этих сложнейших условиях советское государство проявляло трогательную заботу о миллионах обездоленных детей, не бросая их на произвол судьбы, стараясь оградить от тлетворного влияния преступного мира. По всей стране открывались тысячи детских домов и приютов, где, несмотря на скудное обеспечение, сиротам не давали умереть от голода. А уж тот факт, что группе подростков дали возможность совершить столь замечательный поход с посещением самой столицы, и вовсе вызывает восхищение. Хотелось бы обратить на эти факты внимание людей, которые видят одни лишь темные и мрачные стороны истории нашей страны. Огульно охаивая прошлое, они предпочитают не замечать болезненные проблемы, возникшие на рубеже двух тысячелетий: безудержный рост числа беспризорников на фоне равнодушия к ним со стороны государства, все большее и, по-видимому, уже непреодолимое расслоение общества на баснословно богатых и безнадежно нищих. Разве гнущие свою линию критиканы станут доискиваться до причин столь вопиющей социальной несправедливости... Школьники из Башкортостана приехали в Москву в День авиации. В какой-то момент в небе над городом раздался гул, и вскоре они впервые в своей жизни узрели, как взлетает, оставляя за собой длинный шлейф, реактивный самолет. Не исключено, что именно в тот момент у Рами, с затаенным дыханием следившего за его полетом, проснулось желание стать пилотом. Где только не побывали юные путешественники за какие-то несколько дней: на Красной площади и в музее Ленина, в Третьяковской галерее и в планетарии, в зоопарке и в стереокино, и при этом много раз спускались в подземное царство – в метро. Ко всему прочему, Рами сопровождал майора Габитова, когда тот отправился в Генштаб, чтобы сдать добытые в походе документы. Одним словом, каждый день пребывания в столице был насыщен незабываемыми событиями, и, уже сидя в поезде, мчавшем ребят домой, переполненный впечатлениями Рами сочинил стихотворение, посвященное Москве. 1 августа отряд прибыл в родную Уфу. Преодолев за месяц с лишним тысячи километров и достойно выдержав испытание, члены экспедиции с полным правом могли бы заявить, что с честью выполнили поставленную перед ними задачу. Молодые люди узнали много нового о жизни и о своем Отечестве. Они получили огромный заряд энергии. Как уже отмечалось выше, организация похода по боевому пути, пройденному легендарной 112-й Башкирской кавалерийской дивизией, по местам, где геройски сражались и погибли ее воины вместе с прославленным командиром Шаймуратовым, в ту пору, когда еще были свежи воспоминания непосредственных участников и очевидцев происходивших там событий, пока не стерлись следы и не зажили раны, стала беспрецедентной акцией, первым такого рода опытом в истории школ республики. И особенно важно то, что к этому благому начинанию были привлечены педагоги и ученики, чьи отцы погибли на фронтах войны. Что касается лично Рами Гарипова, то главным итогом его участия в экспедиции стали дневники – путевые заметки свидетеля героизма башкирских воинов, названные им «В донских степях». Этот интересный опыт юного исследователя мы вправе считать литературным произведением. Зафиксированные в нем наблюдения представляют собой уникальный материал, который не найдешь ни в каком другом источнике. Эти заметки подняли молодого автора на новую ступень. В то время Рами, возможно, и не помышлял о том, чтобы отдать их в печать. А между тем он заканчивает свое произведение следующим примечанием: «Эти заметки войдут в мой будущий роман “Дороги жизни”, где речь пойдет о жизни и борьбе советской молодежи и будет показана передовая роль комсомола как предводителя этой борьбы». Если бы их тогда напечатали, то они наверняка запомнились бы читателям. Но кто ж возьмется за опубликование труда никому не известного юнца? ПЯТЫЙ ОКЕАН В феврале 1949 года Рами Гарипов сетует на катастрофическую нехватку времени: «Даже если бы у меня было десять пар рук, мне их все равно не хватило бы. Я не давал бы им ни минуты покоя... Ох, уже это Время! Время для меня теперь – что золото! Так и бежит. Да нет, не бежит, а прямо-таки скачет!» Несколько раз в его записях встречаются такие строчки: Коль захочешь узнать, Что милей мне всего на свете, Отвечу я: нет для меня милее И слаще любимого труда. Это четверостишие он сопровождает однажды комментарием: «И в самом деле... Я буду полезен своему народу только любимым, желанным трудом и ровно настолько, насколько мне самому будет угодно. А для творчества простой вреден. Оно требует беспрестанного труда. И умение так работать уже само по себе является талантом. Талант же не рождается вместе с тобой, а растет!..» Рами буквально разрывается на части... И в девятом классе он весь в делах. Везде инициатор и лидер, будь то школа, класс или комната в интернате. Выполняемая им общественная нагрузка настолько чрезмерна, что ее можно было бы разделить на десятерых. К тому же имя его теперь звучит не только в школе, но и среди писателей. Однако, несмотря на общительность и активность, поделиться сокровенным Рами по-прежнему не с кем. А как хотелось бы поговорить с кем-нибудь по душам, когда чувства захлестывают тебя и бьют через край. И вот руки снова тянутся к карандашу. Хорошо еще, что у него есть самые близкие поверенные – его заветные тетрадки. Заведя в начале учебного года новый дневник, он, самому себе удивляясь, пишет на первой странице: «Тетрадь кончается. И начинаю другую. Вот уже и эта на исходе... А я все пишу и пишу. Для чего? Сам не знаю. Просто какая-то сила заставляет меня писать. Не могу себе даже представить, как бы я жил без этого... Или моя страсть меня погубит, или... не знаю...» Эту запись Рами сделал 12 сентября 1948 года. Как раз в то время он находился во власти нового увлечения. Его ноги ступали по земле, а душа рвалась в небо. Но парню хотелось летать не только в мечтах, а по-настоящему подняться в небо. Это желание появилось у него не вдруг. Рами было лет пять, когда призванный на военную службу Ягафар забрал свою тогда еще маленькую семью в Миасс. Проживая в военном городке, мальчик мог наблюдать, как протекали будни малой армии. Он привык к самолетам, танкам и пушкам и как-то заявил отцу: «Я буду командиром, как ты!» Увидев в небе над Красной площадью полет реактивных самолетов, он был потрясен. Разве можно такое забыть? Наверное, тогда и вспыхнула у него в душе искра страсти к авиации. Неспроста же он записался в свое время в кружок авиамоделистов при Дворце пионеров. Поэты испокон веку стремились к высотам. Но, витая в мыслях по вселенной, они оставались на земле. А сейчас, если уж так хочется летать, летай себе на здоровье, благо рядом – аэроклуб. Иди и записывайся, небось, не откажут. Зря, что ли, Рами закалялся, истязал себя? И вот 10 октября 1948 года в его дневнике появилась скупая запись о большом событии в его жизни: «Мы – пилоты. Прошли комиссию. Годен к пилотной службе». Раз пять на дню Рами наведывался в аэроклуб, чтобы узнать, когда закончится набор курсантов. Ему велели принести характеристику из школы. Но он ее не получил. Несмотря на активную общественную деятельность и ведущие позиции, у Рами Гарипова были проблемы с нелюбимыми предметами – физикой и математикой. Не обходилось при этом без двоек, из-за чего его даже высмеивали, называя «поэтом-двоечником». И такой грех случился у него в самый неподходящий момент. Но если уж Рами Гарипов что решил, его уже ничто не остановит. Раззадорившись, он поднажал немного и, справившись с контрольной работой, ликвидировал свой неуд. После этого ему выдали положительную характеристику. В аэроклубе началась подготовка. Теоретические дисциплины чередовались с практическими упражнениями. И вот на страницах дневника появляются новые слова типа «аэронавигация», «вираж», «спираль», «УТ-2», «У-2» и прочие, а также изображения самолетов. В тот момент Рами интересует больше всего литература по авиации. Он внимательнейшим образом прочел книгу «Цель жизни» Александра Яковлева – создателя прославившегося во время Великой Отечественной войны самолета «ЯК», и переписал из нее в свою тетрадь десятки страниц. Берясь за какое-либо дело, Рами не позволял себе работать спустя рукава. И чтобы овладеть ремеслом летчика, он не жалел ни времени, ни сил. Аэродром находился на другом берегу Агидели, и добираться туда было непросто, особенно зимой, когда приходилось преодолевать наметенные буранами сугробы. После уроков в школе Рами спешил в аэроклуб, потом – на аэродром, а вернувшись оттуда, хватался за учебники... За сутки он проходил и пробегал множество километров. У него не было ни минуты свободного времени, не говоря уже о часах. Но парнишка был готов и не на такое ради того, чтобы научиться летать. И вот наступил март 1949 года, которого он ждал несколько месяцев: начались вылеты. Наконец-то Рами Гарипов в воздухе! Самолет набирает высоту – сто, двести, триста пятьдесят метров!.. Неужто в его руках настоящий штурвал?! Рами управляет самолетом! Рами летит! Рами – сокол! От восторга и счастья как будто отросли за плечами крылья. Им овладевают настоящий азарт, жажда высоты, широты и свободы. В день своего первого полета он признался: «Я бы не отказался летать, даже если бы ради этого мне велели целую неделю голодать». Теперь на обложке его дневников стояла бросающаяся в глаза надпись «Записки пилота». Для Рами, который и без того был романтиком по своей природе, началась небесная романтика, жизнь летчика, требовавшая решительности и смелости. Бывали дни, когда он взлетал по несколько раз. Летом на аэродроме приходилось дневать и ночевать. Спали в палатках, отбиваясь от комаров. Дисциплина была военной. Будучи даже самым младшим среди курсантов, Рами выказывал такое рвение и серьезное отношение к работе, что удостоился всеобщего уважения – как со стороны инструкторов, так и товарищей по учебе. После трех вылетов руководители аэроклуба посоветовали ему поступать в авиационное училище. От такого лестного предложения у кого угодно закружилась бы голова. Но юный поэт не спешил давать согласие. Здесь он тоже дорожил каждой минутой. В перерывах между уроками и полетами брался за учебник или принимался писать. Кое-кто называл его с насмешкой Профессором. Рами старался не принимать такие вещи близко к сердцу. А вот невежество ему претило. Как-то один майор вырвал из рук Рами Гарипова книгу и, бросив наземь, стал в остервенении топтать ее ногами, мол, ты сюда не за тем явился, чтобы книжки читать. Тот вынужден был скрепя сердце снести эту дикую выходку, обозвав про себя зарвавшегося солдафона «варваром XX века». Новый мир дал юноше крылья, но жизнь есть жизнь. И в этой среде, увы, нашлись людишки, готовые их укоротить или обломать. Но они и подобные им не в силах заставить разувериться в живущих в его сердце светлых образах легендарных летчиков – Чкалова, Байдукова, Белякова и Гастелло. С ранних лет Рами, как и другие мальчишки, видел, как увлеченная авиацией довоенная молодежь занималась парашютным спортом, соревновалась по меткости в стрельбе и с какой гордостью парни носили на груди значок «Ворошиловский стрелок». И вот наступило время, когда уже он сам и его сверстники принимают из рук предыдущего поколения эстафету. Юноши рвутся в небо, а их идеалами становятся летчики-герои Покрышкин и Кожедуб. Башкирские школьники гордятся к тому же своим земляком дважды Героем Советского Союза Мусой Гареевым. Минувшая война доказала всему миру, какую мощную и грозную силу представляет собой военная авиация. Авиация же требовала здорового и сильного пополнения. Поэтому в СССР большое внимание уделялось пропаганде и развитию спорта. Увлечение им приветствовалось и всячески поощрялось. Именно этим течением и занесло в авиацию ученика девятого класса школы № 9 Рами Гарипова, боготворившего известных на всю страну героев. Только он относился к профессии летчика иначе, чем другие. Отказ Рами от поступления в училище озадачил преподавателей аэроклуба. Неужели это тот самый парень, который до пяти раз в день прибегал в клуб, чтобы узнать, когда его туда возьмут, и успешно учился? Но все дело в том, что ко всему прочему он писал стихи. Можно было бы, конечно, совмещать эти оба занятия. Только Рами настолько любил литературу, что не желал заниматься ею как бы между прочим. Он посвятит ей всю свою жизнь. После школы поступит в институт, чтобы получить образование. Рами видит в поэзии смысл своего существования, собираясь посвятить ей всю жизнь. И отношение к ней он ни за что не изменит. Тогда для чего ему нужен был аэроклуб? Стоило ли мучиться, пробираясь на аэродром через глубокие сугробы, а летом месяцами пропадать там, кормя комаров? Для чего были сотни вылетов на самолете и беспрестанные учения и упражнения? Вопрос резонный, но кому из нас не хотелось взглянуть на землю с высоты птичьего полета? Почему бог не дал птицам руки, а людям – крылья? Сколько раз мы летали во сне. Так ведь это же не значит, что каждый, кто летал во сне, должен становиться летчиком. Но Рами Гарипов был, по-видимому, из тех, кому было мало парить во сне. Он также не хотел довольствоваться представлением об ощущениях, описываемых летчиками, и решил их изведать сам. Рами должен был летать не только в мечтах, но и наяву. Это горячее желание как раз и привело его в аэроклуб. Поэта влекла не столько романтика, сколько интересовала философия полета. Он желал собственными глазами обозреть простор, открывающийся с высоты, и постичь суть состояния, которое мечтает испытать человечество на протяжении тысячелетий. Строчка «Попробуй-ка в мыслях взлететь выше, чем Коккинаки» из написанной еще до войны коллективом авторов поэмы «Орденоносный Башкортостан» хорошо передает дух поэзии того времени и позволяет лучше понять настроения решительных и дерзких парней. Превзойти в 30-е годы знаменитого советского летчика Владимира Коккинаки, которому удалось поставить мировой рекорд по высоте, казалось нереальным. В любую эпоху молодыми людьми движут всевозможные соблазны, увлечения, желание острых ощущений. Куда их только ни манит и ни заносит. Вот и Рами, поддавшись порыву своей души, добился своего и теперь парит в воздушном пространстве над землей не в мечтах, а в реальности. Отсюда, из самолета, взору открываются такие широты и дали. Внизу раскинулись плюшевые поля, а рядом с Уфой извивается красавица Агидель – все как на ладони. И сколько бы раз ты ни поднимался в небо, не перестаешь восхищаться завораживающей взгляд красотой. В такие моменты небесная стихия овладевает всем твоим существом, и ты уже начинаешь сомневаться в правильности своего решения. «А почему бы мне не стать летчиком?» – в последнее время Рами частенько задается этим вопросом. Выходит, что силой притяжения обладает не только земля, но и небо. Оглушенный впечатлениями от самого первого полета, он назвал принявшее его в себя безграничное голубое пространство «пятым океаном». Только на поверку оказалось, что есть еще одна стихия, сила притяжения которой может иной раз превосходить земную и небесную. Это поэзия. Так что юному пилоту пришлось отступить перед начинающим поэтом. В общем, как ни пытались преподаватели аэроклуба завлечь курсанта Гарипова в большую авиацию, тот был непреклонен, убежденный в том, что ему нужно окончить институт и посвятить свою жизнь делу, которому был предназначен. Определенную роль в охлаждении Рами к профессии летчика сыграло и зрение, которое стало ухудшаться еще до принятия его в аэроклуб. А причиной тому, вероятнее всего, было постоянное чтение, которым он зачастую занимался при скудном освещении. Проходя комиссию, Рами каким-то образом ухитрился скрыть свой недостаток и лишь одному из самых близких друзей Миннулле Давлетбаеву, приехавшему в Уфу из аула Тумансы Мелеузовского района учиться музыке, осмелился признаться: «Даули, у меня глаза не в порядке». Так что, рано или поздно, этот изъян непременно выявился бы и закрыл бы ему дорогу в авиацию. Но даже при отличном зрении и отменном здоровье он вряд ли пожертвовал бы поэзией ради возможности летать. Да и поэзия сама не отпустила бы его от себя. И в самом деле, какие бы сферы ни привлекали Рами, творчество и литература всегда оставались для него самой заветной целью и манившим к себе ярким маяком. Такая уж у него была судьба. В клуб авиаторов Рами Гарипова привели не только мечта и юношеская любознательность, но и желание испытать в необычных условиях силу своего характера и воли, стремление познать неизведанное (дух). Сколько раз эти потребности заставляли его подниматься в небо. Пока взор наслаждался даже не снившимися ему прежде красотами, душа трудилась, постигая смысл бытия. Новые ощущения и впечатления наводили юношу на размышления о величии жизни и гениальности человеческого разума, а результаты постижения разных граней жизни откладывались в его мозгу семенами, которым предстояло в будущем дать добрые всходы в творчестве. Полеты наяву пока еще не привели молодого литератора к каким-либо открытиям и достижениям. И хотя за последние месяцы написал он немало, до вершин поэзии было еще очень далеко. Чтобы стать настоящим поэтом, ему предстояло упорно трудиться, искать, постигать секреты творчества. И тем не менее, созданные Рами Гариповым «Записки пилота» ценны для нас тем, что воспроизводят фрагмент его личной биографии и одновременно передают состояние души большинства молодых людей того времени. Рами переживал новый жизненный этап. У каждого явления есть своя пора, начало и конец. Однажды наступает момент, когда тебе приходится покинуть родную деревню, отчий дом, семью. Но когда-нибудь кончаются и странствия. Проходят увлечения. Прекращаются полеты в лазурной небесной выси, ты прощаешься с мечтой об авиации. И уже недалек тот день, когда придется расстаться со школой и с учителями. Одноклассники и друзья разбегутся и разъедутся кто куда. Только поэзия никуда от тебя не денется, и не будет от нее покоя ни днем, ни ночью. Творческий процесс бесконечен, поиски продолжаются. Даже будучи курсантом аэроклуба, Рами не расставался с дневниками. К его записям прибавились описания впечатлений от встреч с писателями, с которыми он был лично знаком: с Кадыром Даяном, Максудом Сюндюкле, Мухитдином Тажи и прочими. Юноша учился критически воспринимать произведения даже признанных авторов. Он умел уже видеть недостатки и старался фиксировать свои очень дельные замечания. В то же самое время у молодого литератора тоже имелись слабые стороны. Он, как и большинство современников, не был свободен от догм, эстетическое невежество сдерживало его духовный рост. Вот что Рами записал в дневнике о своем любимом поэте в дни, когда ликовал по поводу того, что успешно прошел комиссию в аэроклубе: «Сила Саляма не только в его природном таланте, но и в таланте, которым наделила его правдивая и дальновидная марксистская теория» (17.10.49). По канонам советского литературоведения того периода это были очень правильные слова. И в дальнейшем, чтобы избавиться от такого рода догм, Рами Гарипову придется пересматривать свои взгляды, производить их основательную «чистку». Занимаясь поисками ответов на самые животрепещущие вопросы и нужных слов для своих стихов, он то и дело обращался к Максиму Горькому – главному для него авторитету. Очень интересен диалог юного поэта с его кумиром, записанный им 8 апреля 1949 года. Это был весьма оригинальный способ высказывания собственных мыслей о проблемах литературы и литературного творчества. Рами знал, что диалог с великим писателем ко многому его обязывает, и все же дерзнул. Но очень скоро он убедился в том, что для умелого ведения дискуссии решительности и смелости недостаточно. От него требовались, в первую очередь, познания и искусство выражать свое мнение. Этими качествами Рами, несмотря на юные лета, в какой-то мере обладал. Вместе с тем ему не хватало опыта и мешали шоры на глазах, кои представляли собой законы того времени. К сожалению, впоследствии к диалогу с Максимом Горьким Рами Гарипов уже не возвращался. Если бы он продолжал практиковать этот прием, то с годами у него собралась бы внушительная коллекция оригинальных суждений о литературном творчестве. ПОЧЕМУ ЖЕ ТАК МУЧИТЕЛЬНА ЛЮБОВЬ? Заведенный в апреле 1946 года дневник, первая страница которого украсилась восторженной записью Рами по поводу вступления в комсомол, регулярно пополнялся описаниями разных событий, его комментариями и рассуждениями. Работа над путевыми заметками «В донских степях» способствовала тому, что юноша стал лучше понимать историю и судьбу своего народа. А в «Записках пилота» он живописует мир с совершенно необычного ракурса – с небесных высот. Темы авиации никто из башкирских литераторов до него не касался. Каждый год был примечателен для Рами каким-нибудь большим событием. Если по окончании восьмого класса ему посчастливилось с группой башкирских школьников участвовать в исторической экспедиции по следам героической дивизии, то в девятом он, благодаря своему упорству, смог покорить небо, что заодно помогло ему проверить себя и окончательно утвердиться в решении посвятить свою жизнь служению башкирской литературе. В десятом же классе Рами пережил такую бурю, о чем можно было бы написать целый роман. Жизнь подвергала его разным испытаниям. Все время находились какие-то поводы как для радости, так и для уныния. Чем больше он видел нового, тем любознательнее становился. Чем больше узнавал, тем сильнее тянулся к знаниям. При этом многое приходилось фиксировать. И тем временем дневники Рами превращались в разрозненные части будущего романа, с названием которого он определился еще в девятом классе: «Грозовая юность». «Я его напишу», – заявляет автор без тени сомнения. Если бы у юноши не было такой уверенности, он не переворошил бы тогда горы книг и не смог бы создать всего того, что создал. Много ли можно привести примеров, чтобы старшеклассник на протяжении нескольких лет скрупулезно, шаг за шагом, описывал все, что с ним происходило? Разумеется, Рами был не единственным среди сверстников, кто в школьные годы вел личный дневник. Но в том-то и дело, что речь идет не о простом ученике, а о человеке творческом, о его наблюдениях за литературным процессом, о формировании его мировоззрения и принципов, о приобретении первых опытов, в том числе опыта общения с состоявшимися писателями. Для башкирской литературы того периода это был, пожалуй, исключительный случай. Говоря о юношеских дневниках известных личностей, следует в первую очередь упомянуть тетради Шайхзады Бабича, который с малых лет тоже вел записи. Готовя к изданию книгу воспоминаний о нем современников, я написал об этом факте во вступительной статье и теперь позволю себе повториться, чтобы подчеркнуть некоторые моменты. В 16-м номере журнала «Яналиф» за 1929 год вышла статья Гумера Тулумбая «Первые шаги Бабича» о тетрадях поэта, которые были найдены незадолго до этого. Невозможно читать без боли то, что в ней написано: «У Бабича было довольно много дневников. И если даже допустить, что значительная их часть сохранилась, отыскать удалось пока лишь одну тетрадь. Она была написана в начале сентября 1913 года и представляет собой двенадцатую часть тех дневников. Место написания – Казахстан». Насколько радостная находка, настолько горькие потери! По свидетельству Сайфи Кудаша, одного из современников Бабича, тот вел дневники, начиная с десятилетнего возраста до самой смерти. А Шакир Сабиров, односельчанин Шайхзады, вспоминал, что он занимался этим, беря пример со своего отца, из чего следует, что до тетради, датированной 1913 годом, было одиннадцать. И нам остается только гадать, сколько поэт написал потом... К Гумеру Тулумбаю дневник попал через Фатиха Карима, побывав до этого в руках Мирсая Амира. Судить о его содержании мы можем лишь с его подачи. Самого же оригинала, к сожалению, уже нет. Бабича мы знаем как удивительную личность, представлявшую собой целый мир. А если бы сохранилось все его творческое наследие, этот мир был бы более масштабным и многогранным, вызывая у нас еще большее восхищение. Из приведенных Тулумбаем фрагментов дневника Бабича мы узнаем, что читал поэт о том, как, живя среди казахов, собирал их фольклор, какие у него были привычки, как он вел себя, подшучивал над своей внешностью. При чтении возникает ощущение, будто слышишь голос самого поэта. Еще бы, ведь дневники – это непосредственные очевидцы происходящего с человеком в разных ситуациях. Дневник – самый близкий друг, которому поверяются сокровенные тайны. Нет никого терпеливее, и никто другой тебя не поймет так, как он. Такие уникальные документы являются бесценными реликвиями. И это большая удача, когда они сохраняются. В лихие годы тетради Ш. Бабича были безвозвратно утеряны. Уцелел всего лишь один дневник – малая частица его наследия. В конце 20-х годов прошлого столетия, как мы уже знаем, он оказался по воле случая в руках Тулумбая, который успел его прочесть и написать о нем. Да вот, к сожалению, автор статьи стал жертвой политических репрессий, а тетрадь бесследно исчезла. Что касается школьных и студенческих записей Рами Гарипова, то они сохранились, к счастью, полностью. В детстве мальчишке из Аркаула наверняка приходилось слышать о Шайхзаде Бабиче, но только не как о великом башкирском поэте, а как о враге народа. И когда он решил завести дневник, даже не подозревал, что принимает от кого-то эстафету, продолжает прервавшуюся некогда традицию. Рами со всей серьезностью относился к этому занятию, во всех подробностях описывая свои будни и праздники, переживания и радости. К тому же он был настолько дотошен, что не ленился иной раз набело переписывать черновые места. Педантичность Рами Гарипова проявлялась также и в том, что он считал необходимым прилагать к своим дневникам кое-какие письма, пригласительные билеты и тому подобное. Причем делалось это регулярно, за счет чего у него скопилось в итоге несколько десятков тетрадей разной толщины. Сколько же мыслей и чувств, времени и энергии материализовано в них! Подобное наследие – довольно редкое приобретение не только для башкирской, но и для мировой литературы. Во-первых, далеко не все авторы практиковали такой своеобразный вид творчества, и он не стал традиционным. Во-вторых, даже то немногое, что оставили после себя наши литераторы, было безжалостно уничтожено в конце 30-х годов, за исключением лишь отдельных записей Саляма и Мухамедьярова, которые появлялись в печати. И, наконец, в-третьих. Известны случаи, когда некоторые из башкирских писателей вели дневники, начиная с 40-х годов прошлого века. Сохранилось также немало переписки. Только пока эти материалы, находящиеся в личных, семейных архивах не востребованы – не изучены и не опубликованы. К тому же нет среди них дневников, которые бы велись со школьных лет и отображали бы самое начало литературной деятельности, сопряженное с творческими исканиями. Поэтому мы должны с особым трепетом относиться к тетрадям Рами Гарипова, представляющим собой уникальнейшее явление башкирской литературы. В начале 80-х их изучил Гайса Хусаинов. В его публикации «Личность поэта» читатель может найти много интересной и полезной информации. Описываемые в гариповских дневниках события не придуманы. Все факты достоверны. Имена – тоже. Лишь изредка Рами менял их в силу каких-либо причин. Когда он писал о конкретных лицах, то старался руководствоваться этическими соображениями. «Из-за того что они сейчас в опале, мало портретных характеристик», – то и дело замечает он и даже помещает эти слова на обложке одной из тетрадей. С 1949 года он называл свои записи – ни много ни мало – «Частями будущего романа». Но под конец от «Грозовой юности» останется лишь «Юность», а сам автор из «Бабая» превратится впоследствии в Рами Салаватского. В канун последнего встречаемого в школе Нового года он торжественно выводит на обложке «Грозовой юности» надпись «1950 год нашей эры». Среди сочиненных им в те же дни стихов есть строфа, где он пишет о «золотом двадцатом веке», который нынче делится «ровно на две половины». Это новогоднее поздравление в стихотворной форме содержит общие фразы, но оно запоминается тем, как широко представляет автор течение времени. Он как бы предчувствует, что в этот переломный год в его жизни будут бури и грозы, причиной которых станет безнадежная любовь – грустное безответное чувство. Счастливой любви, наверное, больше, чем неразделенной. И дружные семьи, где подрастают замечательные детишки, – тому свидетельство. Зато литературные произведения, какой жанр ни возьми, являются в основном порождением несчастной любви. Кто-то заметил, что человек, потеряв деньги, петь о том не станет, а вот влюбленный, которому не отвечают взаимностью, воспевает свои страдания. Можно потерять любимого человека и при этом не лишиться любви к нему. Школьная страсть Рами так и осталась неразделенной, но ее пламя еще долго бередило его душу. Измученный ею, он проводил ночи без сна, осунулся и стал чахнуть на глазах. Будучи принципиальным и прямым по своей натуре, Рами Гарипов не боялся резать правду-матку в лицо, а в присутствии любимой девушки нередко терялся и робел. Испытываемые к ней чувства он доверял письмам и стихам, поговорить же откровенно, глядя ей прямо в глаза, не хватало смелости. Свое состояние Рами старался скрыть даже от близких товарищей. Между тем не только друзья знали причину его страданий, но и многие другие. И ни для кого из них не было секретом, что в «Грозовой юности» в образе Вахита он вывел себя, а под именем Айхылыу показал Марият. Как же соотносились между собой в его первом сильном чувстве мечта и реальность? Любовь Рами была, разумеется, искренней. Но не слишком ли он идеализировал ее объект? Может быть, парнишка чересчур высоко воспарил на крыльях своих мечтаний, оторвавшись от действительности, и витает в облаках? Такие вопросы вполне уместны, когда речь заходит о любви, и особенно о первом глубоком юношеском чувстве. Увы, можно привести сколько угодно примеров, когда без памяти влюбленные возносят любимых на пьедестал и, даже если те далеки от идеала, приписывают им несуществующие достоинства, наделяют всеми лучшими качествами, совершенно не замечая недостатков. Конечно, не стоит уподобляться авторам некоторых старинных манускриптов или ученым, считавшим это чувство чем-то вроде душевного заболевания. Признать это – значило бы лишить творческого человека источника вдохновения для создания прекрасных произведений искусства. Без пяти минут выпускник школы Рами Гарипов готов был ради своей любви на все – пойти в огонь и воду. Какую бы из тридцати частей «Грозовой юности» мы ни открыли, каждая звучит как ода обожествляемой автором Марият-Айхылыу. Двадцать с лишним страниц сплошь исписаны стихотворными строками. В них не встретишь каких-либо оригинальных мыслей, да и чувства не очень-то убедительны. Их захлестывает словесный поток, поскольку влюбленный не находит нужных слов. На это у него не хватает ни времени, ни терпения. Если уж Рами, который умел держать себя в руках, потерял выдержку, покой и сон, нетрудно понять, какое пламя бушевало в его душе. Он восторгался каждым движением девушки, вспоминал о ней всякий раз, когда брел по дорожке, по которой они проходили вместе. Бережно хранил и очень часто разглядывал ее фотографию, пытаясь себе представить, чем она занята в данный момент. Бывало, на него находила то беспричинная грусть, то беспричинная радость. «Вахит долго сидел. Когда он, закончив работу, вышел в коридор, чтобы пройти в свою комнату, внимание его привлек стол, за которым рядом с ним два часа тому назад сидела Айхылыу... Вахит неожиданно улыбнулся, достал из кармана ручку, схватился за стул девушки и, наклонив его, написал на нижней стороне сиденья: “1 марта 1950 года, А...” Сделав это, он подумал: “Когда-нибудь я покажу это Айхылыу и скажу, смеясь: “Это самый дорогой на свете стул!” Внимательно осмотрев его, чтобы хорошенько запомнить, Вахит пошел наверх, напевая потихоньку песенку из спектакля “Галиябану”: Рубашку из белого ситца То надену я, то сниму. Оттого что любимая не со мной, Страдаю я и горю... Через десять дней Вахит и Айхылыу отправились на выборы. Они вдруг встретились, как гражданин и гражданка, и в мгновение ока расстались. “Хорошо еще, что есть алфавит! В списке мы оказались рядом! – радовался Вахит. – Только жалко, что не разрешается голосовать вдвоем. Ох, уж эта демократия!” – с усмешкой подумал он». Искренняя вера, возвышенные мечты влюбленного романтика уживаются в нем с высокими духовными требованиями максималиста и с беспощадными вопросами, обращенными к самому себе: «Не погублю ли я, ненормальный, Айхылыу? Не обволокут ли ее счастливые дни рядом со мной черные тучи? Ведь жизнь у меня будет совсем не такой, как у других. Почему? Да потому что я буду трудиться без передышки. Таково веление судьбы. Сможет ли она меня понять? Не станет ли упрекать в равнодушии? Сколько же ей потребуется терпения, выдержки и воли!.. Сколько!.. Нет, я уверен, что она будет меня понимать. Потому-то я и лелею ее образ в своем сердце. Только она способна меня понять! Ей и самой будет приятно видеть, как я, представитель молодого поколения, отдаю всего себя борьбе во благо человека за строительство прекрасной жизни, как честно и самоотверженно тружусь во славу партии. Скучать и грустить ей не придется». Несмотря на то что героев зовут Вахит и Айхылыу, здесь каждая строчка навеяна чувством Рами к Марият. И то, что в списке избирателей их фамилии оказались рядом, – вовсе не выдумка, так было на самом деле: Гайсина Марият, Гарипов Рами. Ну а то, что молодой человек демонстрирует идейную подкованность, употребляя такие громкие слова, продиктовано ему не свыше. Рами свято верит в то, что вкладывает в уста своего героя. Его взгляды и убеждения, представлявшие собой результат постоянных внушений, массированной пропаганды, формировались на протяжении всех десяти лет ученичества. А примером, образцом для подражания, как в жизни, так и в любви, служил ему образ Павки Корчагина. Одной из самых почитаемых им книг был роман Николая Островского «Как закалялась сталь». И частенько собственные мысли Рами подкреплял переписанными из нее цитатами. Не пропускал он также стихов, которые были созвучны испытываемым им на переломе века чувствам. На обложке одного из дневников того периода можно видеть такую надпись: XXII («том»). 1950 (4). «Грозовая юность». («роман»). Дневниковые записи. Рами Гарипов. 9 января, 1950. Вдумаемся, что стоит за этими числами. Новый год едва начался, еще только 9 января, а Рами уже успел исписать три тетрадки, в общей сложности – семьдесят два листа. Закончив четвертую, сорокастраничную, 15 января он принялся за новую, в которой было уже сто семьдесят страниц. И до того, как начать 27 января шестую тетрадь, менее чем за месяц Рами написал, судя по данным на обложке, двести десять листов. Здесь, кроме текста, есть новые стихи, письмо Гайнану Амири, негативная оценка состоявшейся в редакции беседы, впечатления от других встреч и прочая информация. Вот с какой скоростью и размахом творил влюбленный по уши джигит! Казалось бы, ни на что другое у него уже не должно было оставаться времени. А ведь этот зимний месяц состоял не только из каникул. После них нужно было снова впрягаться в учебу и школьные дела. И чем бы Рами ни занимался, куда бы ни ходил, повсюду за ним следовал образ любимой девушки. Друзья и учителя были обеспокоены его худобой. А если бы они сами были на его месте... Как и большинство влюбленных, Рами идеализировал обожаемую им девушку и, в то же самое время, будучи верным сыном своей эпохи, был готов принести любовь в жертву политическим идеалам. Кто знает, может быть, юношеский максимализм, заставлявший его требовать от окружающих слишком многого, как раз и спугнул птицу счастья. Или, уносясь мыслями в запредельные дали, молодой человек напугал возлюбленную заумными рассуждениями, непостижимыми для разума простого смертного. Очевидно, девушка решила, что недостойна его. Быть может, ей были нужны нормальные человеческие отношения, хотелось услышать старые, как мир, и понятные всем слова. Ведь какой бы крылатой ни была любовь, корни ее в земле. И пусть мечты наши беспредельны, жизнь вносит во все свои коррективы, устанавливая, где ей надо, рамки и границы. Можно строить какие угодно версии. Но Рами пока не вникает в эти тонкости. Человек, сердце которого сжигает огонь любви, не в состоянии мыслить трезво и вести себя хладнокровно. Как же ему разобраться, где правда, а где вымысел? В любви Рами искал себе, прежде всего, единомышленника и задушевного друга, он мечтал о верном спутнике, который бы понимал его не только с полуслова, но и по взгляду. Еще вчера юноша был почти уверен, что его возлюбленная чувствует столь же искренне и мыслит точно так же, как он. Но сегодня все переменилось: казавшийся таким близким человек стал вдруг чужим, лучившиеся прежде глаза смотрят на него с ледяным равнодушием. И это повторяется уже в который раз. Похоже, девушка отвергла любовь Рами, растоптала его надежды. Почему же любовь столь мучительна и жестока?! В душу молодого человека невольно закрадывается подозрение, что Марият полюбила другого. Решив, что он лишний в образовавшемся треугольнике, Рами говорит себе: «Значит, я должен уйти со сцены!» Однако вскоре подозрения его рассеиваются, и мир вновь озаряется светом и радостью. Он любит и думает, что любим. Но это блаженное состояние продлилось недолго, вновь уступив место мучительным сомнениям: «Что-то не очень верится. Чую, что эта любовь закончится ничем». И все же Рами продолжает тешить себя надеждой: Я поверил бы, если б сказали, Что море высохло и теперь без воды. Но словам, что любовь проходит, Не верю. Нет дна у глубокой любви. Но потом, несмотря ни на что, наступил момент, когда мечты его рухнули и железная воля пошатнулась. То ли он сам не сумел как следует объяснить девушке, насколько сильны его чувства, то ли она демонстрировала безразличие в ответ на его многократные признания – так или иначе, но история эта имела печальную развязку и могла даже кончиться трагедией. В апреле 1950 года в интернате произошло ЧП: пропал Рами Гарипов! Все сбились с ног. Где только его не искали, в каких местах не побывали за несколько дней его отсутствия. Всю школу лихорадило. Рами совершил довольно безумный, однако не такой уж необдуманный поступок, о чем можно судить по следующим строфам: Напрасно искал я большой любви, Мне уже не найти такой. Неужто чистые чувства мои Похоронят вместе со мной? Так пусть же горем-злосчастьем моим Будет к счастью устлан твой путь. Вот так я ненавистью вместо любви Наказан за нежность свою. Ниже он приводит слова из Пушкина «Пускай умру, но пусть умру любя» и заканчивает свое стихотворение так: Сердце твое превратится в лед, Пылью стану я для тебя. С жизнью расстаться мне суждено. Пусть так, зато я умру любя. «Эх, Айхылыу!..» – этим полным укора обращением Рами предваряет свои стихи, а под последней строчкой пишет: «Эх ты, Айхылыу! Даже твоя ненависть мне люба!..» Сколько подобных признаний разбросано то тут, то там по страницам дневника! И сквозь эти слова слышится горестное восклицание: «Ах, Марият!» Этим стихам предшествуют переведенные им на башкирский язык строчки из популярной в те годы песни Степана Щипачева: Мөхәббәт ул Яҡшы йырға оҡшаш, Еңел түгел йырҙы сығарыу. Перевернув страницу, мы увидим полностью приведенное стихотворение «Нищий». Рами переписал его под впечатлением сделанного им открытия, насколько выраженные в нем чувства созвучны его личным переживаниям. Далее следует комментарий: «Эти стихи принадлежат Лермонтову. Мы с ним одинаково чувствуем. Только между нашими литературными судьбами огромная разница, как между каплей и целым океаном». В припадке отчаяния на память молодому влюбленному приходят строки из Пушкина и Лермонтова. Ссылаясь на их слова, он как бы оправдывается перед самим собой за то, что собирается осуществить. 12-13 апреля жизнь Рами была, что называется, на волоске: «Стыдно об этом писать. Вот и не стану этого делать (две строчки перечеркнуты. – Р. Б.). До какой же мерзости я дошел. Вернулся из Бугуруслана. Весь детдом гудит. Меня обыскались. Сколько же беспокойства причинил я воспитателям... но иного выхода не было. Я знал, что у меня ничего не получится и все же сорвался... Думаю, что как-нибудь справлюсь со своими чувствами к тебе, с годами смогу потушить их. Ты чиста душой. У меня нет права тебя любить. Я не позволю себе погубить тебя собою. Пускай меня поскорее выгонят отсюда. Да, как можно скорее. Не хочу позорить свою школу». Читая эти строки, невольно вспоминаешь слова Бабича: «Говорят, что я избалован, что испорчен и горяч, а грех мой – пыль, зато кара – как гора!» Для поэта самобичевание страшнее безвинного наказания. Пройдет некоторое время, и Рами, оценив написанное им тогда новым взглядом, добавит: «Сколько слез я тогда пролил». На другой день после покаяния юноша с горечью пишет: «Никому на земле не желаю испытать таких страшных мук, какие испытал я в те дни. Не стоит их описывать. Кому это нужно. Даже при воспоминании о том, что я пережил, у меня волосы встают дыбом. Я не ел. Не спал. Прижавшись грудью к буферу, я сотни километров проехал, свесившись вниз. Застудил ноги. Превратился в щепку. Но это ничто по сравнению с душевной болью. И пусть никому не придется изведать то, что изведал я, потерпев крушение после стольких лет безумной любви. Пусть я буду первой такой ее жертвой и последней». Увы, Рами – не первый и далеко не последний, кто терял голову из-за любви. Видно, это заложено в природе человека – взрывы страстей, которые способны породить такие великие произведения, как «Страдания молодого Вертера» Гете. Для одних подобные испытания оборачиваются целой трагедией, а других они закаляют. Но почему же все-таки так мучительна любовь? Привыкший побеждать, Рами, едва не ставший жертвой своего большого чувства, все равно вышел победителем. Пронесшийся ураган изрядно потрепал его, но не вырвал с корнем. Душа молодого человека ранима, так ведь и раны в юности затягиваются гораздо быстрее. Следы от глубоких ран остаются, конечно, на всю жизнь, но боль утихает достаточно быстро. В преддверии 20-й годовщины со дня смерти Маяковского Союз писателей решил провести вечер его памяти. Рами не стал пропускать это мероприятие, хотя желания общаться с кем бы то ни было у него не было. Несмотря на это, ему все же пришлось поговорить с Гайнаном Амири. Тот сам подсел к нему и, пожав руку, пригласил к себе домой. Мастерское исполнение стихов Маяковского со сцены произвело на юношу неизгладимое впечатление. Такое же мероприятие состоялось и у них в школе. Рами согласился выступить и прочитал посвящение поэту собственного сочинения. Ребята и учителя шумно поздравляли его с успехом. У парня, который еще совсем недавно хотел свести счеты с жизнью, будто заново отросли крылья: «О люди, бывают же люди, которые переживают за тебя всем сердцем!.. Так стало приятно на душе, и я все парил и парил над землей!..» Весенняя буря утихла, жизнь постепенно вернулась в свою колею. И то, что молодой человек уже спокойнее относился к отшумевшим «апрельским событиям», чувствуется по его стихам. Как доверчив я был. Как верил, Верил взглядам нежным твоим. И отравлен я был ими... Дал в беду себя я вовлечь. Даже радостью малой и той Хотел я делиться с тобой. Но увидев, как ты холодна, Я решил стать жертвой огня. Такого рода строфы, каковых в его записях немало, не выстроены в единой последовательности. Их объединяют испытываемые автором чувства, что придает его творчеству новое звучание. Если раньше в стихах Рами преобладала патетика, то теперь он привносит в них вдумчивость, неторопливость. Его четверостишия напоминают восточные рубаи. Не исключено, что это результат влияния «Семи планет» Алишера Навои. Настал момент, когда юноша решил поделиться с окружающими тем, что скрывал доселе в потаенных уголках своей души. Он стал более откровенным. 4 мая Рами побывал у Гайнана Амири. Его поразило не только обилие книг в доме поэта, но и дружеское расположение, желание помочь, а также рассказ хозяина о его большой и в то же самое время несчастной любви. Амири сказал ему: «Думаю, тебе суждено стать в нашей литературе очень примечательной личностью». Эти, ко многому обязывающие, слова заставили молодого человека всерьез задуматься. Он дарит на память старшему товарищу стихи, в которых тот выделил следующую строфу: Я мог бы счастливым себя считать, Будь моей спутницей Марият. Не суждено мне, видно, вновь Изведать такую большую любовь. Амири сказал, что стихи его прекрасны и пожелал юному другу, чтобы связь его с возлюбленной была такой же крепкой, как между рифмами. «Пускай она всю жизнь будет тебе помощницей и отрадой. И важнее всего, чтобы она понимала, каким великим и непростым трудом приходится тебе заниматься». Дневники, которые Рами вел исключительно для себя, он решил дать почитать другим. Ему важно было услышать чужое мнение о своих записях, представлявших собой заготовки будущего романа, и он скрупулезно зафиксировал отзывы. В основном они были положительными. Были высказаны также пожелания, и не обошлось без некоторых замечаний. «Твое настоящее чувство, как и ни с чем не сравнимая любовь к родине, которые заставляют тебя постоянно стремиться вперед! способны вдохновить и твоего читателя (я имею в виду себя), придать ему силы и энергии. Твой друг Рафаэль Сафин. 18.05.50». «Рамиль! Будь твердым, решительным, стойким, справедливым и морально выдержанным. Желаю успехов! 2.06.50». – Подпись неразборчива, но рядом – сделанная рукой приписка «Воспитатель». «Рамиль, я увидел, как в героях твоего романа формируются лучшие моральные качества, присущие только советским людям... твой друг Ренат. 1.08.50». «Рамиль! Я с большим интересом прочитала написанное тобой. Все дышит любовью к жизни, труду и к народу... Сагира. 6.08.50». «Рами! В том, что ты написал, ощущается любовь к жизни, труду и к народу... Вместе с тем нужно сказать: многовато нытья. Долгое непонимание не дает сразу раскрыть образ Айхылыу. Асхат. 8.12.50». Даже по этим небольшим выдержкам можно судить о свойственном людям той эпохи мышлении. А насчет нытья Асхат Ашрапов верно подметил. Ценные советы Рами получил от Мусалии Хайруллиной. Она написала ему по-русски: «Свой мир внутренний, свои чувства ты подчини разуму. Слишком много сентиментальности. И в этом вопросе будь решителен, объяснись, требуй и т. д. Робкое молчание что тебе дает? Если ты будешь все таить в себе, ты скоро станешь рабом своего чувства. А ты удовлетвори это чувство, поступай решительнее. Может быть, это простое заблуждение. Если бы ты добился своего, скоро бы наступил момент разочарования. Ничего не поделаешь, такова природа человеческая. Желаю тебе успеха в учебе, в труде и в личной жизни. Твоя учительница Г. М. Хайруллина. 13.05.50». К ее пожеланиям Рами сделал такую приписку: «Мусалия Галиевна! Какой это прекрасный Человек. Да, я очень мало о ней написал. А ведь она достойна самого большого уважения! Не научился я пока ценить людей». Ее отзыв оказался самым толковым среди тех, что были ему высказаны. По нему видно, что Мусалия Хайруллина была не только замечательным, талантливым учителем, но и тонко разбиралась в природе человека. Представив свою «Грозовую юность» на суд окружающих, Рами Гарипов как бы подвел черту под одной из драматических историй своей жизни. И, несмотря на то что буря в его душе улеглась, он помышляет о продолжении романа. Забегая вперед, следует сказать вот о чем. В августе 1950 года Рами счел необходимым дополнить последнюю тетрадь из серии «Юность», которая к тому времени уже не была «грозовой», вступлением и эпилогом. Предисловие выглядело так: «Моему читателю. Дорогой читатель! В твоих руках вторая книга романа “Юность”. Если в твоем горячем сердце бушует пламя юности, ты можешь ее прочитать. Если же ты взял в руки эту книгу просто так, от нечего делать, и ко всему безразличен, лучше отложи ее. А захочешь жить этим, то читай, думай, чувствуй вместе со мной, побеждай, будь открыт, внимательно вчитывайся в каждую строчку. Я был бы только счастлив от этого». В послесловии «От автора» говорится об Айхылыу и Вахите: «Возможно, им не придется видеться много лет. Но любовь их не кончится. Они еще встретятся... А о том, что будет с ними дальше, ты, мой читатель, сможешь узнать, ознакомившись с продолжением романа. Верь, я постараюсь, чтобы это произошло как можно скорее. Рами Салаватский. 1950 г. Горький (Н. Новгород), Сормово, Волга». Это значит, что Рами действительно собирался работать над продолжением. К своим записям он относился неоднозначно, иногда называя их «материалами для второй книги», но чаще -романом. Чем это можно объяснить – неопытностью или неуверенностью юного автора? Разумеется, написанное им не может считаться романом. Это всего лишь заготовки, которые, к сожалению, так и остались невостребованными. Они не пригодились в качестве основы для создания романа или произведения какого-либо другого жанра. Но тем не менее определенная польза от них была. Для Рами был важен сам процесс, приучивший его к самодисциплине, к систематической работе, и способствовавший приобретению им опыта, ибо занимаясь этим, он старался выйти за рамки самодеятельности, стремился к профессионализму. Последние страницы «Грозовой юности» были написаны летом 1950 года. Сладостные муки неразделенной любви Рами Гарипова постепенно уходили в мир грустных воспоминаний. ПОСЛЕДНИЕ ЭКЗАМЕНЫ А жизнь тем временем шла своим чередом. Даже сильные чувства, завладевшие всем существом молодого человека, не смогли отвлечь его от любимого занятия, заставить отказаться от творчества. Рами считал, что не только любовь должна была связывать его с суженой, но и общие интересы и цели. Он хотел, чтобы его девушка тоже любила читать и стремилась к знаниям. Чем больше Рами узнавал и шире становился его кругозор, тем выше поднимал он планку требований к себе. С каждым днем он ощущал в себе все большую потребность в новых знаниях, в совершенствовании и духовном росте. Подтверждением тому может служить эта строфа: С каждым разом все больше я понимал. Что постичь мне всего не дано. Мне казалось, я до небес вырастал, А топтался на месте одном. У Рами сложилась парадоксальная ситуация. Поклоняясь наукам, как Аллаху, ни при каких обстоятельствах не расставаясь с книгой, он в то же самое время игнорировал некоторые школьные предметы и не успевал по математике. А впереди – ответственнейшая пора выпускных экзаменов. Обеспокоенное возникшей проблемой руководство школы было вынуждено прибегнуть к радикальной мере, предложив разобрать персональное дело Рами Гарипова на заседании бюро комскомитета. В нем приняли участие директор школы Сажида Зайлалова, заведующая детдомом Юзефа Матвеевна, комсорг Шакир Янбаев и одноклассники Рами. Из райкома пришла Хэжэр-апай, которая ездила вместе с учащимися в экспедицию по донским степям. Заседание прошло в напряженной обстановке. Желающих высказаться было много. Все выступавшие в один голос отмечали трудолюбие Рами, что он честен, хороший товарищ, и пришли к единому выводу, что его перехвалили. Критика была суровой и резкой. Говорили о его чрезмерном увлечении литературой, что во время уроков он пишет стихи, а вместо рекомендуемых читает ненужные книги по философии, вступает в споры с учителями, пытаясь учить их уму-разуму и тому подобное. От Рами в первую очередь требуется, чтобы он был хорошим учеником, а не поэтом. Талант и творчество от него никуда не денутся, а на нынешний момент самое главное – учеба, достойное завершение десятилетки. Кончилось тем, что кто-то из присутствовавших предложил изъять и запереть тетради Рами с романом и стихами, чтобы у него не было соблазна ими заниматься. Эти разборки произвели на Рами удручающее впечатление. Его душили слезы. Выходя с заседания, он изо всех сил крепился, чтобы не расплакаться. Когда юноша спускался по широкой лестнице вниз, ему почудилось, что кто-то за ним следит. Он машинально огляделся по сторонам и его взгляд упал на стенгазету, с которой на него смотрел, пристально прищурившись, Ленин, словно хотел сказать ему: «Не унывай и стремись только вперед!» В тот самый момент школьный завхоз гонялся за мальчишками, чтобы заставить их разгрузить привезенное сено. Единственным, кто откликнулся, был Рами. Он не только перекидал, но и решил перетаскать сено в сарай. Вали-бабай не знал, как благодарить его. Тем временем сарай наполнялся ароматом скошенной на аэродроме травы, который навеял на парня приятные воспоминании о том, как он давал сигнал к посадке самолета, как взлетал после того, как рассеивался туман над покрытыми утренней росой лугами, и как бегал по земле, будто летал, как читал на полянке среди цветов книги и писал стихи. В пылу работы Рами вдруг почувствовал, как у него заработала голова, появилась потребность взяться за учебу и наверстать упущенное. Скорей, скорей, за уроки! В своих записях Рами любил повторять знаменитую фразу Галилея, который под напором инквизиции притворился, будто отступился от своих научных идей, но на самом деле не сдался, сказав перед самой смертью то, что на самом деле думал о планете Земля: «А все-таки она вертится!» Вот и он делает вид, что сдался, в то время как поэзия, литература продолжают в нем жить! И пусть его пытаются отвадить от любимейшего занятия, страсть к творчеству охватывает Рами с каждым днем все сильнее. Голова идет кругом при мысли, сколько еще надо прочитать. Да вот беда – нужные ему книги не так-то просто заполучить. В республиканке, например, не выдают Сергея Есенина, постоянно говорят, что он на руках. Похоже, специально укрывают его от читателей. А ведь как хочется упиваться настоящей поэзией! Особенно нравились Рами стихи, которые запоминаются сами собой. Но только в башкирской поэзии такие ему, к сожалению, не часто попадались. Юноша был очень придирчив. Все, что ни читал, он как бы пропускал сквозь мелкое сито. И если что-то было ему не по душе, говорил об этом без обиняков. Рами не боялся спорить с учителями по поводу их методики. Он выражал недовольство, когда теорию отрывали от практики, когда педагоги забывали об индивидуальном подходе к учащимся, не принимая во внимание их психологию. Бывая в редакциях, Рами спорил иной раз с сотрудниками, защищая собственное мнение. Точно так же, не церемонясь, он мог высказать автору отрицательное мнение о его новом произведении. Был, например, такой случай. На слете туристов Асхат Ашрапов рассказывал о походе учащихся школы № 9 по следам рейда Башкирской кавалерийской дивизии. После него взял слово Акрам Вали, подчеркнувший в своем выступлении, что писатели перед учениками в долгу. «Не только в долгу, но еще и виноваты перед нами», – с досадой подумал про себя Рами, вспомнив про давешний разговор с ним во время перерыва. Он позволил себе высказать Акраму Вали свои претензии: «После того как вашу книгу “Наши парни” напечатали в “Эдэби Башкортостан”, мы решили написать отзыв, где указали на недостатки и отнесли его в “Кызыл Башкортостан”. Обещали опубликовать, но так и не сделали этого, мол, у них нет места». Услышав такие слова, писатель насупился. А дерзкий мальчишка все не унимается. «Когда же мы попросили статью обратно, чтобы показать ее вам, нам сказали, что она уже в архиве. Вы бы хоть взяли ее оттуда и прочли», – заявил он, на что тот холодно отозвался: «Ладно, почитаем». И тогда, изумленный и возмущенный его равнодушием, Рами воскликнул: «Разве книги пишутся не для читателей?!» Перед выпуском он особенно часто общался с Гайнаном Амири, очень ценя его советы, заботу и требовательность. «Какой прекрасный человек!» – искренне восхищался Рами своим старшим товарищем. Он о многих так отзывался, а больше всего – об учителях. Молодой педагог Марьям Гималова учила Рами Гарипова всего лишь год – в десятом классе. Зато каким успешным в творческом плане и запоминающимся для него был тот год! Опубликовано его первое стихотворение, несколько стихов Бахти Гайсин, Рафаэль Сафин, Миннулла Давлетбаев (Даули) положили на музыку, так что теперь на вечерах исполняются его песни и марши. Есть чему радоваться. Так ведь и проблем в тот памятный год было немало: любовные муки, побег из школы, нарекания из-за неуспеваемости по математике. И в трудные моменты Рами выручала Марьям Гималетдиновна Гималова, понимавшая его как никто другой, за что и удостоилась звания «учительницы с поэтической душой». Перед экзаменами юноша собрал свою волю в кулак и все силы направил на то, чтобы преодолеть это испытание. Старания не прошли даром: он сумел выдержать все экзамены. Выпускной вечер останется в памяти Рами Гарипова как одно из самых ярких и счастливых мгновений в его жизни. В присутствии уважаемых людей – министра образования Сагита Алибаева, поэта Гайнана Амири, руководства города и журналистов – он прочел свои стихи «Получая аттестат», «Моей учительнице», «Друзьям». Прозвучала также сочиненная им песня – первый башкирский марш мира. Описывая в дневнике тот вечер и свой триумф, распираемый гордостью Рами назвал себя «Юным пилотом и зрелым человеком», после чего привел несколько строк из прочитанного им со сцены стихотворения, посвященного друзьям: Во всем мире нет ей равной, Родной моей стране! И тысячи лет было б мало Для жизни на этой земле... В самый разгар праздника Рами предается размышлениям о будущем. Мечты стать летчиком, скорее всего, так и останутся мечтами. А как насчет профессии врача? Вполне допустимо. Можно было бы также закончить пединститут и поступить после этого в аспирантуру. Как было бы интересно заниматься историей, фольклором, лингвистикой, археологией... Над этим судьбоносным вопросом Рами ломал себе голову еще задолго до выпускного вечера. «Мне нужна такая профессия, которая бы объединяла в себе все. Это будет самая мучительная и самая напряженная работа, требующая полной отдачи, не дающая покоя ни днем, ни ночью. Такую профессию не выбирают. Я уже пробовал избавиться от нее. Но не смог. Не я ее избрал, а она – меня. Сама жизнь принуждает меня к ней. Я не могу не писать. Если я буду лишен возможности это делать, жизнь потеряет для меня смысл. Быть полезным своему народу, как нужно ему и как хочется мне, я могу лишь с пером в руке... Да, с пером в руке... Только я волнуюсь, как никогда. Выйдет ли из меня писатель? Смогу ли я стать инженером человеческих душ?» Рами даже подчеркнул эти строки, написанные им еще в начале года. Он перечитывал их всякий раз, когда думал о своем предназначении. И сегодня молодой человек окончательно понял, что судьба его неотделима от творчества, от литературы. Получив аттестаты зрелости, ученики веселились от души. Под утро они отправились в сад Салавата Юлаева, чтобы встретить там рассвет. Какая восхитительная панорама открывается взору с крутояра над Агиделью! Загадочные дали так и манят к себе юные сердца. Пристально вглядываясь вперед, Рами вдруг представил себе родные места. И так захотелось ему увидеть Аркаул, Юрюзань, Каратау, поделиться своей радостью с матерью, с родными. С тех пор как деревенский мальчишка впервые ступил в лаптях на уфимские холмы, минуло четыре года. Как рвался он в этот город, который не удалось взять приступом войску его великого земляка. Все ли получилось так, как Рами когда-то задумывал? Сегодня он восемнадцатилетним юношей встречает вместе со своими однокашниками в столичном парке Салавата новый день. Именно сюда, в уфимскую крепость, после мучительного прогона по всему Башкортостану доставили скованного по рукам и ногам героя, чье тело превратилось в кровавое месиво от многочисленных ударов безжалостным бичом, и бросили его на каменный пол темницы. Каждый раз, возвращаясь в Уфу после каникул, Рами думал о трагической судьбе и страданиях, перенесенных батыром, и в душе ощущал тревогу, как будто откуда-то издалека доносится еле слышный его зов. Этим рассветом им владели те же чувства. Вспоминая орошенные кровью башкирских джигитов украинские степи и руины Сталинграда, он словно наяву слышал отцовский голос, взывавший его о чем-то. Сможет ли он исполнить заветы Салавата и отца, оправдать ожидания матери? Не обманет ли доверие односельчан? Сбудутся ли его лучшие чаяния и головокружительные мечты? Такими вот вопросами, волнениями и тревогами приветствовал юношу рождающийся день. Откуда ему было знать, что заканчивающийся ныне период, полный самых искренних чувств, чистых помыслов и надежд, никогда уже не повторится? Часть вторая ЗДРАВСТВУЙ, МОСКВА! В Москву, непременно в Москву! Из столицы родного Башкортостана в столицу великого Советского Союза! Когда Рами читал о беспримерном героизме панфиловцев, ценою собственной жизни отстоявших главный город страны под натиском фашистов, в память его врезались слова: «Назад дороги нет: за нами Москва!» Этот ставший крылатым боевой клич прозвучал на весь мир, превратившись в священный завет героев потомкам. И теперь, под размеренный стук колес поезда Уфа-Москва, Рами шепчет себе под нос перефразированные им на свой лад слова политрука Клочкова: «Назад дороги нет: впереди Москва!» Решение его бесповоротно, даже если найдутся причины для сомнений. Как говорил Лев Толстой, в первой половине пути путешественник думает главным образом о тех, кого покинул, а потом пытается представить себе, что ждет его впереди. Рами Гарипова некому было провожать. В те дни у каждого из выпускников были свои заботы. Ребята готовились к поступлению в разные вузы, кто – в Уфе, а кто – за пределами Башкортостана. Попутчиком Рами был его однокашник Асхат Ашрапов, вместе с которым он исходил немало дорог по донским степям по следам 112-й Башкирской кавалерийской дивизии. В Москве много известных учебных заведений, но друзья выбрали институты с непривычными для слуха названиями: Рами Гарипов мечтал поступить в Литературный, Асхат – во ВГИК. Сидя в вагоне, Рами торопил время, с нетерпением ожидая отправления поезда. Стремясь как можно скорее попасть в Москву, он в то же самое время скучал по матери, по близким ему людям, по неповторимым красотам родного края. Когда по окончании школы парнишка приехал в родной аул, односельчане, желая с ним пообщаться, уговаривали его погостить подольше. Но тот в Аркауле не задержался, снова упорхнул. Кстати, о полетах. Земляки, а особенно сверстники Рами, не могли надивиться, прослышав, что он посещает аэроклуб и даже летает в небе, как настоящий летчик. А после чтения «Записок пилота» изумились еще больше. «Так ты и взаправду летал?! И тебе не было страшно? Как же ты не разбился?!» – наперебой расспрашивали его. Оказавшись в родной деревне после целой череды напряженных выпускных экзаменов, Рами чувствовал себя так, как будто вынырнул наверх из-под толщи океана. Он наслаждался свободой, бегал каждое утро на Юрюзань купаться. Но, развлекаясь, – юноша не забывал и о книгах. Он продолжал читать роман Мухтара Ауэзова «Абай» и изучал наделавшую много шума статью Сталина о языке, напечатанную в «Правде» в конце июня. В этой работе было много непонятного для него. Но больше всего его поразила изничтожающая критика Сталиным учения Марра. Как выразился сам Рами, «Поднятый до небес Марр – совсем тар-мар». Сплавляясь на плоту до Каратау, парень открыл для себя немало интересного. Желая узнать названия всех частей этого древнего средства передвижения по воде, он беспрестанно теребил старших. А иной раз и сам их придумывал. Благословенное лето в родном ауле он описал в письме своей любимой учительнице Марьям Гималовой: «Как здорово, что здесь можно позагорать на солнце. А как дивна Юрюзань! Лицезреть ночной лес, алую маковую зарю, восход солнца, переговаривающиеся между собой, как в сказке, сосны, наблюдать, как встречают ласковый рассвет “осины-джигиты” и “березки-девицы” в красных одеяниях с серебристыми блестками росы – это уже само по себе счастье. Такое блаженство, как будто тобой сотворен какой-то необыкновенный, потрясающий стих! Усыпанные ягодами, словно накрытые красным чекменем лужайки, черемуха, сладкие вишневые заросли! Вдыхая до головокружения напоенный всевозможными ароматами чистейший воздух, ты валяешься среди полевых цветов и смотришь ввысь – в бездонное и безоблачное лазурное небо...» Все так живописно и убедительно, что читающий эти строки будто и сам пребывает среди описываемых красот. Преломленная в восприятии восторженного юного поэта природа Башкортостана предстает перед нами совершенно по-новому. Даже в быту Рами умудрялся находить общее с поэзией. Например, в том же послании он пишет: «Плот крепко-накрепко перевязывают, рифмуют, будто стихотворение, чтобы не разошелся» и приводит слова Маяковского: «...без рифмы стих рассыплется. Рифма возвращает нас к предыдущей строке, заставляет вспомнить ее, заставляет все строки, оформляющие одну мысль, держаться вместе». Все, что привлекает и волнует его в жизни, Рами привязывает к творчеству, сравнивает разные явления с теми, что имеют отношение к литературе. «Впечатление от сплава на плотах до Каратау у меня такое же, как от чтения стихов М. Карима», – отмечает он в письме к учительнице. Только истинный художник может сопоставить наслаждение, испытываемое им при созерцании прекрасного утра, с ощущением радости, которую доставляет поэту рождение нового стихотворения... Конечно, не исключено, что Рами прибегает к эффектным сравнениям намеренно, чтобы порисоваться перед учительницей, продемонстрировать лишний раз свою образованность и склонность к поэзии. Для молодого человека, готового душу отдать ради творчества, это вовсе не грех. В сознании Рами все перепуталось. Не поймешь, то ли он подыскивает поэтические строки и образы, то ли наоборот – стихи сами преследуют его. Но тем не менее парень даже не сомневается в том, чего хочет. А хочет он поступить в Литературный институт! Как же Рами выдержит вступительные экзамены? Хоть бы его хлопоты не оказались напрасными. По мере приближения к Москве такие думы тревожили его все чаще. И они практически не оставляли места другим мыслям. Представляя себе родные места, интернат, юноша то и дело задавался мучительным вопросом: «Если не поступлю, как же я буду смотреть в глаза матери, учителям, товарищам?» Нет, этого нельзя допустить. Он должен победить. Быть побежденным Рами не имеет права. Сдаваться не в его характере. Во имя цели ему придется приложить все усилия, подключить разум, знания и волю. Внушая себе это, юный путник преображался даже внешне: взгляд становился острее, губы сурово сжимались. Наконец-то вагон приходит в движение: поезд неотвратимо приближается к месту назначения. За окнами замелькали перроны пригородных станций. Люди суетятся, собирая вещи. А Рами на сборы времени почти не требуется. Он вспоминает, как летом 1946 года приехал в Уфу. Самым ценным в его котомке были дневники, первые стихи и баллада «Маленькие партизаны». Если он тогда не спасовал, почему же теперь не справится? У него накопилось множество тетрадей – целая рукописная библиотечка, в которой есть путевые заметки под названием «В донских степях», «Записки пилота», стихи и изречения мудрецов. В кармане – аттестат зрелости и паспорт гражданина СССР. Все это придавало ему уверенности и постоянно напоминало об ответственности, которую он на себя взял. Выйдя из вагона на Казанском вокзале, Рами Гарипов неторопливым, но твердым шагом пошел за толпой. Вступительные экзамены абитуриент сдал успешно. Четверку получил лишь по немецкому, а по всем остальным предметам – пятерки. Уложились в шесть дней. Уж сколько экзаменов пришлось Рами сдавать в школе, а все равно так, как в Москве, он там не волновался и не боялся. Говорят, лиха беда – начало. И пусть не дали времени на подготовку, пусть на экзамене его долго пытали, забрасывая вопросами, выпускник интерната вышел победителем. Не подкачал, не посрамил республику и своих учителей. Это ж надо было добиться такого успеха в самой Москве! Еще ни разу в жизни Рами не был настолько доволен собой. А чтобы узнать, что с ним было потом, заглянем во второе письмо, адресованное Гариповым Марьям Гималовой: «После сдачи последнего экзамена нас пригласили в комиссию. Двенадцать человек в упор смотрят на стоящего посередине башкира. — Какие у него оценки? – спрашивает директор у секретаря. — Это наш отличник, – отвечает тот. — Ты очень хочешь у нас учиться? – осведомился директор. — Иного пути у меня нет, – не замедлил с ответом я. Раздался смех. — Ты собираешься съездить домой? — Нет, на дорогу у меня нет денег. Поеду в какой-нибудь совхоз, поработаю. Но работа нашлась и здесь. Маляром! Ради заработка я с радостью согласился». Как видим, будущий студент не смутился перед солидными мужами, разговаривал с ними с достоинством. Так началась его московская жизнь. За десять дней Рами многое успел. Он общался со своими будущими сокурсниками разных национальностей. Слушал стихи на болгарском, карельском, молдавском и на туркменском языках. В большом зале консерватории имени Чайковского был на встрече с писателями из Кореи, повидал и послушал многих советских писателей. На том же вечере Рами повстречался с Гилемдаром Рамазановым, о чем написал в своем дневнике: «Для меня это был большой праздник. Мы с ним хорошо посидели и вволю наговорились по-башкирски. На другой день он прочел мою “Юность”, и мы подружились». Однако дальше складывалось уже менее благополучно. У Рами Гарипова не осталось денег не только на то, чтобы съездить в Уфу, где бы он мог поделиться радостью с близкими, но и на самое необходимое. Ломая над этим вопросом голову, студент в очередной раз вспоминает выпускной вечер, на котором читал свои стихи об учителе, о воспитателе и вызвал тем самым недовольство директрисы, ожидавшей, по-видимому, услышать посвящение себе. А ведь Рами очень уважал эту женщину, даже отметил в дневнике, какой она прекрасный человек. На поверку же директор оказалась не такой уж и хорошей. Юноша знал, что она могла ему помочь материально, но она не сделала этого. В результате в дальний путь тот отправился практически с пустыми карманами, по причине чего уже через несколько дней по приезде в Москву начал голодать. И ведь надо же было такому случиться, чтобы в самый нужный момент Аллах послал навстречу одинокому сироте Хызыр-Ильяса – ангела-спасителя в образе Федора Сухова. Сухов Федор Григорьевич (1923-1992) – поэт. Родился в крестьянской семье. Со школьной скамьи ушел на фронт Великой Отечественной войны. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Первая книга «Половодье» вышла в 1958 г. Затем выходили сборники «Малиновый звон» (1967), «Былина о неизвестном солдате» (1972), «Песня лета» (1978) и др. Лауреат Государственной премии РСФСР (Русская поэзия. XX век. Антология. М., 1999. С. 490). Федор был студентом третьего курса Литературного института. Летние каникулы еще не кончились, так что в общежитии молодой человек остановился, можно сказать, случайно, возвращаясь домой через Москву из творческой командировки в Крым. Прошедший через горнило Великой Отечественной войны, он отличался особой проницательностью и милосердием. Заприметив Рами, студент-фронтовик наблюдал за ним дня три и, вскоре поняв, что парень находится в бедственном положении, заговорил с ним. Федор нашел для Рами слова утешения, в которых тот так нуждался, и сумел уверить в том, что он будет хорошо учиться. Когда Сухов сказал: «Давай-ка пройдемся с тобой немножко. Люблю я хороших людей», над головой Рами Гарипова будто солнце взошло и весь мир озарился светом. Новый знакомый попросил его почитать стихи по-башкирски. Разница с ним в годах показалась Рами не такой уж и великой. Поэту-фронтовику было в ту пору двадцать семь лет. Юноша еще больше воодушевился, когда Сухов пригласил его в гости: «Давай-ка я свожу тебя к себе, на родину Горького. Сходим с тобой в музей, побываем в доме Каширина. До начала учебного года поживешь в нашей деревеньке. Там так хорошо пишется и читается. И яблок у нас навалом!» Побывать на родине Максима Горького! Посетить дом любимейшего писателя, походить по тропинкам, по которым бегал тот в детстве! О таком Рами и мечтать не смел. В самое трудное время Горький был для него опорой. С ним он постоянно вел диалоги на страницах дневника. Рами перечитал столько его книг! И теперь вот судьба преподнесла ему щедрый подарок – поездку не куда-нибудь, а в город и область, носившие имя писателя! Порою кажется, что многое в жизни происходит случайно. Если бы Федор не заехал в общежитие, он не встретился бы с Рами и не протянул бы ему руку помощи. И тогда не было бы той памятной поездки. Так неужели это всего лишь случайность? У судьбы свои законы и тайны, недоступные человеческому разуму и не поддающиеся разгадке. Не зря, наверное, говорят, что невозможно избежать того, что на роду написано. Среди писателей для Рами Гарипова не существовало, пожалуй, другого такого авторитета, как Максим Горький. На формирование его взглядов и жизненных принципов великий писатель оказал не меньшее воздействие, чем современная ему эпоха. Все творчество Максима Горького можно определить одной четкой принадлежащей ему самому фразой: «Человек – это звучит гордо!», в которой заложена главная суть его философии. Эти громкие, звучащие с пафосом слова порождены светлым гуманистическим отношением писателя к жизни и неподдельной его любовью к человечеству. Романтик и философ Максим Горький одухотворил мировую литературу, заставил человека поверить в себя. Этим он как раз и привлек к себе Рами, когда тот еще только начал знакомиться с его творчеством. Связь его с писателем укреплялась от книги к книге. Так что юному башкирскому поэту, по-видимому, суждено было, прежде чем вступить в новый этап жизни, побывать на Волге. Он должен был поклониться учителю и получить от него благословение. Разве можно считать столь замечательные факты совпадения случайными? Нам неведомо, задумывался ли над этими странностями судьбы сам Рами, но то, что он побывал на родине Максима Горького, безусловно, способствовало упрочению в его душе любви к писателю. Федор Сухов тоже почитал своего великого земляка и знал некоторые из его рассказов наизусть. Ему были даже известны такие подробности о жизни Горького, Маяковского, Блока и Есенина, о которых Рами никогда прежде и слыхом не слыхивал. Общаясь с новым приятелем, он понял, что, несмотря на изрядное количество прочитанных книг, своей осведомленностью он пока похвастаться не может. Многолетней привычке повсюду возить с собой дневники Рами не изменил и на этот раз. Отдыхая во Владимирове, в родной деревне Федора, он вновь возвращается к своей «Юности», дорабатывает ее и местами сокращает. Рами просиживал за этим занятием ночами. После окончания школы прошло совсем немного времени, а Рами уже видит слабые стороны своего произведения. Раньше он смотрел на него более благосклонно, а теперь безжалостно расправляется с записями, кажущимися ему слишком наивными. С той же решительностью перечеркивает Рами и кое-какие страницы со стихами. Ночью он, как завороженный, смотрел в темную высь, наблюдая за августовским звездопадом. Иногда издали доносились гудки пароходов, после чего вновь воцарялась полная тишина. Изредка падали на землю яблоки, каждый раз заставляя молодого человека вздрагивать. А тем временем по небосклону то и дело проносились, словно наперегонки, метеориты. Рами не сводил зачарованных глаз с усыпанного мириадами звезд ночного неба, не мог наглядеться на это волшебное зрелище. И вот еще одна яркая вспышка. Говорят, в момент появления на земле человека зажигается новая звезда. Как хотелось бы Рами узнать, которое из неисчислимого множества небесных тел ознаменовало его рождение. Да разве ж кто-нибудь ответит на этот вопрос... Окидывая взором черный бархатный свод, юноша вдруг задумывается: а по чьему велению зажигаются звезды на небосклоне поэзии, и что ждет в этом огромном мире его, Рами Гарипова, отправившегося в Москву постигать секреты творчества? Приглашая Рами в гости, Федор нисколько не преувеличивал, когда говорил, что у них в деревне полным-полно яблок. К тому же и год выдался яблочным. Ветви деревьев прямо-таки прогибались под тяжестью плодов. Яблоки – один сорт вкуснее другого, так и просились сами в рот. Рами насытился ими тогда впервые и, наверное, впрок на всю жизнь. Подобное случилось с ним однажды в Аркауле. С хлебом во время войны было очень туго, и как-то летом пасечник, накачавший много меда, расщедрился и угостил новым урожаем Рами и его товарищей, пускай, мол, хоть раз наедятся всласть. Как и следовало ожидать, голодные мальчишки не заставили себя упрашивать и набросились с жадностью на лакомство, будто стая ос. Наевшись, они в изнеможении попадали прямо в траву. Потом их еле-еле добудились. Вот так закончилось их пиршество. Теперь же он объелся яблок. Но в жизни есть нечто, кроме хлеба и воды, чем Рами никогда не пресытится. Это чудо называется поэзией. По возвращении с Волги новоявленный студент Рами Гарипов приступает к занятиям. О существовании Литературного института имени Максима Горького он узнал еще до похода по донским степям и, когда на обратном пути заехал вместе с ребятами в Москву, очень надеялся его увидеть. Мечтая поступить в это учебное заведение, в десятом классе Рами навел справки о нем в Союзе писателей. Там одобрили намерение многообещающего юного поэта. Председатель правления Ахнаф Харисов оформил Рами Гарипову направление и сам же напутствовал его. Московский Литературный институт был основан в 1933 году по инициативе Максима Горького, чье имя ему присвоили в 1946 году. Под патронажем Союза писателей СССР он находился с 1936 года. В разных сферах искусства уже с давних времен существовали всевозможные школы: консерватории, студии, институты, художественные академии. Некоторые из них добились мировой известности. Что касается литературы, то в этой области, ни в нашей стране, ни где-либо еще, не было прежде специализированного учебного заведения, которое готовило бы будущих писателей, если, конечно, не считать Высших литературно-художественных курсов, организованных в начале 20-х годов XIX века известным русским поэтом Валерием Брюсовым. Что и говорить, то было прекрасное начинание, однако для удовлетворения растущих запросов кратковременных курсов стало мало. Назрела необходимость в создании высшего учебного заведения со стройной системой обучения и четко разработанной программой. Таким учреждением как раз и стал Московский Литературный институт, открытие которого явилось поистине беспрецедентным шагом. Во главу угла здесь было поставлено не только изучение истории всемирной и русской литературы, обучение навыкам и приемам литературного творчества, но и всеобъемлющая гуманитарная подготовка, эстетическое воспитание и приобщение к основам искусства. Делалась также ставка на многочисленные столичные очаги культуры, посещение которых должно было способствовать углублению получаемых студентами знаний и формированию их вкусов. Из постановления Президиума ЦИК СССР от 17 сентября 1932 года: «В ознаменование 40-летия литературной деятельности Максима Горького Президиум Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР, отмечая заслуги Максима Горького в области воспитания новых писательских кадров из рабочих и крестьян, постановляет: 1. Основать в Москве Литературный институт имени Максима Горького. 2. Литературный институт им. Максима Горького организуется: а) как литературный учебный центр, дающий возможность писателям, творчески себя проявившим, и, в первую очередь, писателям из среды рабочих и крестьян, повысить свою квалификацию, получить всестороннее развитие и критически усвоить наследие литературного прошлого; б) как лаборатория для изучения художественной литературы народов Союза ССР. 3. В учебной работе вновь организуемого Института применять метод обучения, учитывающий особенности каждого работающего в Институте писателя, его творческие навыки и приемы». Литературный институт возник в самый разгар культурной революции. В тот период начали выходить такие журналы, как «Литературная учеба», «Литературный критик», «Литературный современник». Были образованы Союз писателей СССР, республиканские писательские организации и прочие творческие объединения. Оживилась деятельность большого числа открывшихся после Октябрьской революции 1917 года литературных музеев. Печатались многотомные литературные энциклопедии. На фоне проходившей по всей стране борьбе с невежеством и за ликвидацию безграмотности большое значение придавалось привитию народу любви к литературе, пропаганде книжной продукции. Наряду с этим в творческий процесс активно вовлекалась и учащаяся молодежь. В печати очень часто можно было видеть заметки юнкоров, селькоров, рабкоров. И одним из наглядных примеров того, из каких слоев населения складывались в те времена литературные силы, за счет кого обеспечивался сюда приток, были такие звания, как «рабочий-поэт» или «крестьянин-поэт». Столь повышенное внимание к сфере культуры со стороны партии и правительства вполне объяснимо. Оно было продиктовано стремлением держать творческий процесс под неусыпным контролем, не пускать его на самотек и задавать ему направление в соответствии с политическими и идеологическими установками. Безусловно, история не знает таких фактов, когда бы государство не довлело над литературой и искусством. Как в советские времена, так и в прочие эпохи творческий процесс не мог выходить за определенные рамки. Если бы только этим все ограничивалось, было бы еще полбеды, а то ведь сколько людей пострадало ни за что, ни про что во время политического террора 30-х годов, сколько судеб было исковеркано. И все же, нельзя огульно отрицать достижений культурной революции тех лет, включая рост национальной литературы и печати, а также внимание, оказываемое творческой молодежи. Каждый день Рами Гарипов не переставал удивляться. Он с упоением слушал лекции именитых профессоров, готовился по их учебникам. Языкознание у них вел, например, Александр Реформатский. Рами и прежде задумывался над магической силой языка, пробовал читать об этом кое-какие труды. А тут в школах повально стали изучать новую работу Сталина о языке, в связи с чем этой проблемой заинтересовалась вся страна, переживая целый бум. Реформатского башкирский студент готов был слушать неделями, не сходя с места. Внешне профессор напоминал ему Ленина. Его лысая голова блестела и словно излучала нимб. Рами смотрел на него как на солнце, а себя ощущал повернутым к светилу подсолнухом. Лекции по дисциплине «Теория литературы» читал автор одноименного учебника Геннадий Поспелов. А вечерами юноша брался за чтение «Теории литературы» Ахнафа Харисова. Он почти физически ощущал, как обогащается, насыщается новыми знаниями, и от этого чувствовал себя едва ли не самым счастливым человеком на свете. Рами уходил с очередной лекции обновленным и окрыленным, с неодолимым желанием воспарить над землей. Ему были интересны и поэзия, и проза, и критика. Но было еще нечто, что доставляло Рами огромное удовольствие, – это творческие семинары, во время которых студенты разбирали рукописи, обсуждали произведения друг друга. Они напоминали ему проводившиеся в школе-интернате заседания литературного кружка. Только здесь такие беседы происходили чуть ли не ежедневно и планки предъявляемых к авторам требований были гораздо выше. Творческие семинары проходили под руководством известных поэтов и прозаиков. Рами посещал семинар поэзии, которым руководил Сергей Васильевич Смирнов, сам учившийся до войны в этом институте. Такого шума и суматохи, как в школе, здесь не наблюдалось. Да и количество студентов было невелико, причем многие из них прошли войну. На бывших фронтовиков вчерашние школьники смотрели с благоговением. Присутствие рядом этих людей подтягивало их, обязывало быть более собранными и серьезными. В институте учились посланцы разных областей, республик и даже иностранцы. Рами Гарипов был среди них единственным представителем Башкортостана. Это накладывало на него большую ответственность. Юноша хорошо сознавал, что по нему будут судить о его народе и в целом о республике. А он не мог допустить, чтобы родина за него краснела. Общаться с многонациональным студенчеством Рами Гарипову нравилось. Дело тут было не только в интересе, но и в пользе, которую он от этого получал. И все бы хорошо, если бы не накатывавшая время от времени тоска по родному краю, жгучая потребность перемолвиться с кем-нибудь по-башкирски, почитать на родном языке стихи, ведь до сих пор в его жизни не было еще такого периода, когда бы он находился в отрыве от привычной среды, башкирского языка и песен. Вместе с тем, Рами понимал, что ему не обойтись без добротных знаний, которые можно было получить именно здесь, и насколько важен для его развития столь широкий и разнообразный круг общения. Зная по себе, как все это необходимо для творчества, он искренне желал, чтобы эту школу прошли как можно больше башкирских писателей, в особенности молодых. «Пускай скорее, скорее ко мне сюда приедут мои товарищи. Пускай приедут те, кто жаждет работать, засучив рукава!» – то и дело твердил Рами Гарипов, представляя рядом с собой своих друзей, с которыми он мог бы обсуждать написанное, делиться радостями. А пока ему приходилось довольствоваться лишь письмами. Литературный институт, располагавшийся в самом центре Москвы на Тверском бульваре, был средоточием творческой среды. И не только он, но и бывшее в ведении Литфонда СССР общежитие, находившееся в тридцати километрах от Москвы в дачном поселке писателей Переделкино. Рами с товарищами проживал там в двухэтажном деревянном коттедже. Эта дача была приспособлена под студенческое общежитие после кончины в 1945 году ее хозяина – лауреата Сталинской премии, автора пьесы «Любовь Яровая» Константина Тренева. Таких домов, приютивших молодых литераторов, в Переделкино было достаточно. А тем временем, совсем рядом, жили и творили на своих подмосковных дачах знаменитые на весь мир писатели. Рами частенько проходил мимо дома руководителя Союза писателей СССР, автора знаменитой «Молодой гвардии» Александра Фадеева и не один раз видел его самого. В поселке можно было встретить также Корнея Чуковского, Николая Тихонова, Бориса Пастернака и Мариэтту Шагинян. Всех не перечесть. Да Рами пока еще не всех обитателей поселка знал в лицо. Утром, прежде чем попасть в институт, нужно было прошагать до станции два километра, сесть в поезд и доехать до Москвы. После лекций и семинаров нередко приходилось заниматься в библиотеке или бегать по разным делам. Вечером снова нужно было спешить к Киевскому вокзалу, потом добираться на электричке до станции Переделкино... И такая вот круговерть каждый день. Из автобиографии Рами Гарипова: «Так началась моя учеба в Литературном институте имени М. Горького, в этом лучшем институте мира, где я был первым студентом из башкир среди студентов разных национальностей разных республик и разных стран и самым младшим по возрасту, т. к. на нашем курсе почти все студенты были фронтовиками. Я среди них был как “сын полка”. Это был самый интересный период литинститута, где все дышало прошедшей войной и где все кипело, горело спорами о послевоенной литературе. Здесь весь воздух был насыщен стихами... Творческими семинарами руководили тогда такие мастера слова, как Луговской, Сельвинский, Маршак, Антокольский, Коваленков, Паустовский, Катаев, Лидин, Ромашов, Крон, Перцов, Бялик, Озеров, Огнев и др. Своим творческим опытом делились Фадеев, Эренбург, Чуковский, Ауэзов, Злобин, Назым Хикмет, Неруда, Линдсей, Олдридж, Амаду и др. Я занимался в семинаре...» На этом запись обрывается. Но выше уже было сказано, что семинаром, который посещал Рами, руководил Сергей Смирнов. Будучи даже самым младшим по возрасту среди прошедших горнило войны товарищей, чем-то вроде «сына полка», в учебе Рами Гарипов никому не уступал. Уже на старте он показал себя усердным и способным, целеустремленным и не по годам серьезным юношей. А студенты там были самые разные. Опытные и эрудированные однокурсники вызывали у Рами восхищение и даже некоторую зависть. У них было чему поучиться, и он старался общаться с ними как можно чаще. Только таких, к сожалению, было немного. Не все устраивало его и в самом учебном процессе. Например, в группах нерусских студентов обучение русскому языку проходило по школьным учебникам. Это было вполне нормально для тех, кто недостаточно им владел. Но Рами такой уровень преподавания не удовлетворял. Он рассчитывал на большее, полагая, что «знания русского языка нужно требовать от каждого национального студента». Без этого молодой человек не представлял себе полноценного образования, впрочем, как и без самообразования. Рамки учебной программы были для него тесноваты. Когда, например, однажды в комскомитете обсуждали студентов, которые прочитали за весь год не больше двух-трех книг и ни разу не взяли в руки словарь, Рами Гарипов сказал свое веское слово. Он утверждал, что поэт не должен ограничиваться чтением одних стихов, а прозаик – читать исключительно прозу. Как видим, и тут Рами не оставался в стороне от общественных дел. Как активист и примерный студент, он удостоился за успехи в учебе повышенной стипендии имени Крылова и был избран в комитет комсомола института. При жестком режиме Рами выкраивал время и для занятий спортом. У него был девиз: «Чем быть первым среди плохих, лучше быть последним среди лучших». Даже находясь в Москве, он не изменял заведенной со школьных лет привычке вести дневник. Его студенческие записи были подготовлены к печати Танхылыу Карамышевой. В бытность заместителем главного редактора газеты «Йәшлек» она опубликовала их в сокращенном варианте. Этот материал впоследствии печатался с 1 января на протяжении всего 1990 года. Обнародовав его, поэтесса внесла существенный вклад вдело по увековечению имени Рами Гарипова. Публикация дневников отдельно взятого писателя – первый случай за всю историю башкирской литературы. Данные материалы вошли в изданный в 1998 году второй том трехтомного собрания сочинений Рами Гарипова. Дневники московского периода были начаты им в сентябре 1951 года. Этот факт вызывает сомнение, ибо трудно поверить в то, что Рами мог забросить любимое занятие на целый год. Он вел дневники не только ради констатации происходящего, но и для того, чтобы полемизировать как с самим собой, так и заочно с другими, чтобы размышлять о тех или иных явлениях, анализировать их. Поэтому столь длительный перерыв кажется просто неправдоподобным. Рами не мог допустить такого. Очевидно, его записи с осени 1950 года до второго курса были утеряны. С первых же дней Рами с головой ушел в учебу. Он внимательно слушал преподавателей, старательно записывая их лекции, добросовестно писал конспекты. Особенно много ему давали творческие семинары, где можно было получить ценные советы по поэтическому мастерству, где с дотошностью разбиралось чуть ли не каждое слово. Вместе с тем, по мере постижения премудростей литературного труда, росла неуверенность в себе. Для Рами Гарипова, давно уже решившего посвятить свою жизнь творчеству, поэзии, было счастьем оказаться в Москве и иметь возможность получить высшее образование именно в Литературном институте. Каждый день приносил ему новые знания и открытия. Он с удовольствием изучал литературу, историю, философию, искусство, самозабвенно слушал музыку Глинки, Балакирева, Римского-Корсакова, Чайковского, Глазунова, Рахманинова и, по-прежнему, много читал. Далеко не все из того, что Рами читал в учебниках или слушал на лекциях, он принимал безоговорочно. Невзирая на авторитеты, молодой человек мог спорить, высказывать и защищать собственное мнение. Не согласен он был, например, с трактовкой Пушкинской «Полтавы» Благого, читавшего лекции в МГУ, хотя тот и ссылался на самого Белинского. Рами считал, что берясь за героико-историческую тему, писатель не должен игнорировать личную жизнь человека. И во время обсуждения стихов о Сталине, которого к тому времени уже не было в живых, Рами Гарипов высказывал точку зрения, отличную от других. На его взгляд, большинство из них слишком общи и однообразны. Он позволил себе, например, резкие выпады в адрес произведений известных поэтов: «Стихотворение Берггольц “Сталину” имеет неудачную концовку и многословно. А у С. Маршака вместо стихотворения – чертеж. Много непростительной искусственности. Надо плакать без слез! Незачем суетиться! Хороши стихи у Суркова, Исаковского, Симонова, Самеда Вургуна, Гафура Гуляма, Мустая Карима». Больше всего Рами Гарипова, как и многих его однокурсников, интересовали наука и учеба, творчество и стихи. От студентов института требовались в первую очередь хорошая успеваемость и соблюдение дисциплины. Рами, отвечавший этим параметрам, зарекомендовал себя с наилучшей стороны. На начальных курсах у него были сплошь отличные оценки. Выслушав на экзамене его ответ по языкознанию, Реформатский даже воскликнул: «Молодец, Башкирия!» Экзаменовавший башкирского студента по логике аспирант профессора Асмуса Корчагин тоже остался доволен, промолвив с улыбкой: «Неплохо знаешь, Гарипов!» А на экзамен по фольклору Рами шел с особым волнением, так как его принимал известный специалист в этой области Виктор Михайлович Сидельников, с которым он подружился еще в самом начале учебы. В своем послании Марьям Гималовой юноша пишет: «Ни на одной лекции он не забывает упомянуть башкирский народ и его представителя». Для Рами Гарипова это было очень важно. Он и сам, по возможности, старался увязывать любую проблему с историей Башкортостана, раскрыть заявленную преподавателем тему с той стороны, которая была ему ближе. Вот конкретный тому пример. Когда проходили фольклор, ему поручили подготовить выступление по песенному творчеству Лебедева-Кумача. Об этом популярнейшем в то время поэте-песеннике было сказано и написано немало. Только найди то, что тебе нужно, и все дела. Ан нет, Гарипову подавай что-нибудь нетривиальное. Какой же прок от повторения чужих высказываний? А коли нечего сказать, так и незачем тратить на это время. Поэтому Рами предложил профессору свою тему «Башкирский фольклор и русские писатели». Вот уж действительно целина так целина! Именитый фольклорист, естественно, приветствовал встречную инициативу студента. Но эта работа требовала основательной подготовки: Гарипову пришлось поднять огромный материал и изучить его. Он был поражен, обнаружив, что до него никто всерьез за эту тему не брался. В итоге Рами подготовил к занятию не обычное выступление, а представил целый научный труд. Если бы он опубликовал написанный им в 1951-1952 годах доклад «Башкирский фольклор и Владимир Даль» как статью, для башкирской фольклористики это стало бы событием. Кстати, она не потеряла своей актуальности и поныне. Вот как начал студент второго курса свое выступление: «Мне очень хочется поговорить о своем народе. Но для этого надо много знать. Поэтому многого обещать не могу. Постараюсь коротко охарактеризовать башкирское устное народное творчество, несколько слов скажу о том, как собирал его, и остановлюсь на легенде-рассказе Владимира Даля “Башкирская русалка”. Башкирский народ, как и другие колониальные народы, под гнетом царского самодержавия, жил в нищете. Но он не был нищим духовно. Царские палачи отрезали языки свободолюбивым башкирам за произносимые ими слова “свобода”, “восстание” и “Салават”. Законом было беззаконие. Но народ не мог молчать. Он боролся. Кто борется, тот и творит. Письменной литературы при таких нечеловеческих условиях в такой отсталой окраине не могло быть. Зато у башкирского народа было своеобразное устное народное творчество – очень богатое, как по содержанию, так и по форме». Прежде чем взяться за эту работу, Рами добросовестно проштудировал то немногое, что было написано до него. «Я прочел статью Усманова. Но она поверхностна», – пишет Рами Гарипов. Между тем, в его собственных рассуждениях о письменной литературе в приведенном выше фрагменте ощущается влияние бытовавшей в то время ложной точки зрения на духовное наследие нерусских народов. А чего еще можно было ожидать от студента, не имевшего доступа к скрываемым от широкой общественности ценным образцам того наследия, к памятникам письменной литературы его народа? Откуда ему было знать об их существовании? Но то, что он смог проникнуть в почти не изученные слои устного творчества башкирского народа и попытался его проанализировать и оценить, говорит о масштабности его мышления: «У каждого языка есть своя красота, свойственная только ему. У каждого народа есть свои добрые черты. Много общего и много своеобразного, национального. Русские гордятся своим “Словом о полку Игореве”, армяне – “Давидом Сасунским”, французы – “Песней о Ролланде”, киргизы – “Манасом”, финны и карелы – “Калевалой”, а башкиры – “Салаватом Юлаевым”, “Акбузатом” и “Уралом”. Все они разные и хорошие. Потому что народ – самый великий поэт и самый великий философ». Перечисленные Рами Гариповым названия литературных памятников, считающихся жемчужинами общечеловеческой, мировой культуры, известны повсеместно. А вот о башкирском фольклоре, о выдающихся башкирских эпических сказаниях, к сожалению, пока мало кто знает. Каким же образом сделать их всеобщим достоянием? «Башкирский народ в своих песнях и кубаирах, легендах и эпических поэмах, сказках и баитах отражал тянувшуюся веками борьбу за свободу, мечты об облегчении тяжелой жизни, свои чаяния о возрождении. Если у армян были ашуги, у казахов – акыны, то у нас были сэсэны, которые свою общественную задачу видели в том, что выражено в следующих строках: Зла он не защищает, Врага не щадит. Добро он любит, Говорит о чаяниях народа, К бою он призывает, К восстанию зовет. В то же самое время сэсэны являются ревностными хранителями дорогого нержавеющего сокровища». Рами Гарипов хотел показать москвичам высокий уровень гражданской позиции сэсэнов, как и то, что судьбой башкирского народа, а также его фольклором интересовались многие русские писатели и ученые, включая Пушкина, Толстого, Аксакова, Рыбакова, Игнатьева и др. Но он предпочел выделить заслуги В. Даля, заботившегося о развитии в русской литературе гуманистических традиций. Рами даже вступил в полемику с глубокоуважаемым им преподавателем, записав в своем дневнике: «Когда у нас читал лекции А. А. Реформатский, говорил, что Даль – дилетант. Но, по-моему, это неверно. Даль – великий труженик, глубоко русский человек душой, хотя отец его был выходцем из Дании. Сам Даль свою национальную принадлежность определил так: «Кто на каком языке думает, тот к тому народу и принадлежит. Я думаю на русском». Даль не только думал, но и чувствовал по-русски. Великолепно знал все русское. С детства он любил русский склад ума, русскую речь, русский быт, русское народное творчество, русский народ. Поэтому великий Тургенев писал о нем, что русского человека он знает, как свои пять пальцев». В подготовленной работе Рами приводит высказывания о Владимире Дале Белинского и Гоголя, упоминает о дружбе его с Пушкиным, обращая особое внимание на оренбургский период их общения: «Такой глубоко русский человек, как Даль, не мог не интересоваться жизнью, языком и творчеством башкирского народа. Этому способствовала деятельность Даля в Оренбурге... Великий Пушкин слушал в этих степях о Пугачеве и о его сподвижнике Салавате Юлаеве, собирал материал для “Капитанской дочки”. Пушкину помогал в этих делах Даль». Как мы видим, еще будучи студентом начальных курсов, Рами Гарипов проявил склонность к серьезным научным исследованиям. Статья «Башкирский фольклор и Владимир Даль» стала для него первым опытом в данном направлении. Этот студенческий труд продемонстрировал недюжиные способности Рами к научной деятельности, глубину и силу его мышления. Вместе с тем следует признать, что некоторые наблюдения представлены здесь лишь схематично, как тезисы. По всей вероятности, он намеревался вернуться к своим выкладкам позднее и раскрыть их более детально. Этой работой Рами Гарипов не ограничился, написав в 1952 году статью «О судьбе стихов и песен Салавата Юлаева». Тем самым он сделал еще один твердый шаг вперед. К празднованию 200-летия со дня рождения Салавата в 1952 году в Башкортостане была намечена целая программа мероприятий, включавшая в себя торжества и научные конференции. В тот год вышла в свет книга «Салават Юлаев. Стихи и песни». И статья Рами Гарипова явилась своего рода откликом на нее. Она стала результатом скрупулезного исследования. В этом достаточно объемном материале Рами подробно описывает жизнь Салавата, размышляет о его судьбе, о его героизме и боевых подвигах, рассказывает о том, каким образом были обнаружены стихи, оценивает их значение и рассуждает о задачах, которые стоят перед переводчиками. Уже с первых строк читатель погружается в трагическую историю башкирского народа: «Кровавое зарево догоравших аулов приветствовало рождение Салавата. Еще дым сожженных царскими карательными отрядами башкирских аулов не рассеялся. Еще слышался звон цепей и кандалов, которыми царские палачи заковывали свободолюбивых башкир. Еще слышались стоны казненного народа, у которого был отрезан язык и были разодраны уши, чтобы он не мог говорить о борьбе против угнетателей-крепостников, слышать призывов и песен батыров, зовущих к борьбе за свободу. Колонизация башкирских земель усилилась. Народ был разорен грабежами. Все это видел мальчик Салават. Он рос на земле, пропитанной кровью и слезами его народа». Выявляя корни башкирского национального освободительного движения и истоки поэзии того времени, автор ссылается на работы русских исследователей XIX века Ф. Нефедова и Р. Игнатьева. Когда он приступал к анализу выпущенного к юбилею Салавата сборника, то прекрасно понимал насколько осложняло задачу его составителям отсутствие оригиналов, какого труда им стоило подготовить его к изданию при наличии множества вариантов стихов, сохранившихся в памяти народной, и подстрочных прозаических переводов на русский язык. Рами сознавал, какую ответственность на себя берет, решившись дать оценку этой книге, вступительную статью к которой написал кандидат исторических наук Ш. И. Типеев. Он же был редактором стихов, переведенных Владимиром Филовым. Студент намеревался выяснить, насколько успешно справились составители сборника с возложенной на них задачей. Удалось ли им привнести нечто новое в образ национального героя, поэта и воина? С высоты сегодняшнего дня трудно судить о степени новизны этой тоненькой книжицы со стихами Салавата Юлаева на русском языке, благо за последнее время появилось большое количество трудов о нашем национальном герое. После долгих дискуссий о дате рождения Салавата был утвержден 1754 год, и в 2004 году наша республика с невиданным доселе размахом и воодушевлением отметила 250-летнюю годовщину со дня его рождения. К этому юбилею было выпущено до двух десятков книг разных жанров. Увенчал же эту серию фундаментальный труд -энциклопедия «Салават Юлаев», представляющая собой уникальное явление не только в масштабах России, но и всего мира. В соответствии с указом, подписанным президентом Республики Башкортостан М. Г. Рахимовым, дни рождения Салавата отмечаются с тех пор ежегодно на государственном уровне. А в середине прошлого столетия празднества по поводу юбилея героя проходили намного скромнее нынешних, и поэтому выход книги его стихов в переводе на русский язык был воспринят как выдающееся событие. С особым нетерпением ожидал ее появления и Рами Гарипов, который был его земляком и подписывался под своими стихами не иначе, как Рами Салаватский. Однокурсники знали, до какой степени он этим гордился. Салават Юлаев прославился на всю страну благодаря школьным учебникам по истории и художественному фильму, снятому еще до войны. Поэтому у многих Башкортостан ассоциировался, в первую очередь, именно с образом этого героя. Теперь же Рами Гарипову предстояло рассказать студентам литинститута не только о жизни своего земляка-батыра, но и познакомить их с ним как с поэтом! С трепетом берет он в руки только что вышедший сборник, раскрывает его, вчитывается в первое стихотворение... И что же? – Восторг на его лице почти сразу же сменяется миной разочарования: книга не оправдала надежд молодого поэта. Он встревожился: если его коллеги из других республик ее прочтут, они могут потерять интерес к Салавату. Не переменится ли к нему отношение? Не перестанут ли считать его великой личностью? Нет, Рами просто не имеет права молчать! Некоторые переводы он нашел удачными, но понимал, что они не спасут положение. И чем скорее Рами заявит о недостатках, тем будет лучше. Чтобы не дать злопыхателям повода к разного рода нападкам, нужно заранее их пресечь. Нетрудно себе представить, какая буря поднялась в душе Рами Гарипова, который вырос с именем Салавата на устах. Но он не отдался на волю стихии эмоций. Сохраняя трезвость рассудка, Рами всесторонне изучил проблему, после чего написал основательную, хорошо продуманную статью. Отметив положительные моменты, он высказал претензии к переводчику Владимиру Филову, упрекнув его в недостаточной самокритичности. Заодно досталось и автору вступительного слова Шамгуну Типееву, который не проявил, по мнению Рами Гарипова, должной требовательности к переводу. «Есть удачные переводы, передающие настоящую душу салаватовской поэзии. Но есть переводы, которые идут не от Салавата, а от самого Филова, где много слов и мало поэзии. Совсем непростительным является перевод стихотворения Салавата «Урал»... Филову почему-то понадобилось делать стихотворение сухим, холодным и выдать свои крикливые строки за строки Салавата. Нет здесь и колорита. Нет салаватовской теплой задумчивости, мечтательной влюбленности в природу, глубокого лиризма Салавата и простора, широты. Величавая картина Урала филовским стучащим ритмом уничтожается: «Славен мой Урал Высотою скал. Гребни горных круч Блещут из-за туч и т. д. И как же “Гребни горных круч блещут из-за туч”? Несерьезно. Это пародия на Салавата». Очень резкие слова. Но они, определенно, имеют под собой основу. Критика для автора – не самоцель. Если бы данное издание было достойно похвал, Рами принял бы его всей душой. Он ведь возлагал на книгу столько надежд. И обманулся. Не видя иного выхода, студент решил высказать свое мнение о книге и предпринять все от него зависящее, чтобы оно дошло до читателя. Рами подробно проанализировал почти все вошедшие в сборник произведения, в том числе и стихотворение «Джигиту». В целом он оценил его положительно, но выразил недовольство вольным обращением переводчика с материалом: «Филов брал то, что принадлежит Салавату. Но последнюю строфу опять добавляет от себя, вытягивая мысль, как тесто, в то время как у Салавата она ясно и четко помещается в двух строках». Порою своеволие переводчика переходит все границы дозволенного, доходя до настоящего произвола. Так, например, стихотворение, подаваемое Игнатьевым под названием «Сеча», превращается у Филова в «Славу богатырей». Рами, не церемонясь, высказывает то, что о нем думает: «Это стихотворение Филова, а не Салавата. Мы отказываемся от таких подделок, написанных руками спекулирующего именем национального героя башкирского народа. В его стихотворении нет ничего, кроме неконкретных, нехудожественных строк с восклицательными знаками. Не было у Салавата таких стихов и песен, которые не являлись бы сильным оружием в борьбе за свободу... Нельзя же заниматься фальсификацией произведений Салавата, когда есть на башкирском языке стихи и песни, записанные у народа». Обвинения Филова в самоуправстве Рами Гарипов убедительно аргументирует. Выступая против вольного обращения со стихами, он в то же самое время не принимает дословного перевода и приводит в связи с этим высказывание Пушкина в адрес Жуковского: «Рабская верность может стать рабскою изменою». Рассуждения автора о параллелях с башкирским фольклором и об образной антитезе в стихах Салавата («Стрела»), о свойственном батыру-поэту «воинствующем гуманизме» говорят о том, насколько глубоко проникся он этой темой. Концовка статьи обращена к будущему: «Стихи и песни Салавата ждут нового переводчика, настоящего поэта, который должен хорошо знать Салавата, его время и историю крестьянской войны 1773-1775 гг., башкирское устное народное творчество и башкирский язык, на котором пел и писал бессмертный Салават». Выход книг башкирских писателей на русском языке в то время, в начале 50-х, был очень редким явлением. Поэтому сборник стихов Салавата не мог не привлечь к себе внимание как башкир, так и людей других национальностей, не говоря уже о местных литераторах, некоторые из которых наверняка должны были заметить явные промахи переводчика. Только публично никто даже не заикнулся о них – ни поэты, ни ученые. Чем объяснить данный факт – отсутствием вкуса, незрелостью литературного мышления или банальной беспечностью? Что бы там ни было, но поднять вопрос о недостатках отважился один лишь двадцатилетний студент по имени Рами Гарипов, проявивший невиданную для того времени принципиальность. Причем, для такого шага требовались не столько решительность и дерзость, сколько основательная подготовка, широта взглядов, интуиция, понимание сложности и своеобразия процесса поэтического перевода, но, самое главное – искренняя озабоченность судьбой родной литературы. К сожалению, в период его учебы в Литературном институте ни одна из двух статей не была напечатана. Может быть, автор сам не пожелал отдать их в газету или в журнал, заведомо зная, что никто не возьмет на себя смелость опубликовать эти материалы, особенно статью о сборнике стихов Салавата. В 60-е годы книги национальных поэтов на русском языке стали выходить уже чаще, а пик пришелся на 70-е годы. Между тем переводческая работа зачастую больше смахивала на ремесло, а не на искусство. Рами Гарипов забил тревогу по поводу недостаточной требовательности к качеству переводов уже за два-три десятилетия до этого. И пусть он даже не годился в прорицатели, но обеспокоенность его была вполне оправданной. Рами читал горы книг как русских, так и зарубежных авторов, находя также время для знакомства с творчеством великих композиторов, внимательно изучал и конспектировал произведения классиков марксизма-ленинизма, регулярно посещал творческие семинары и занимался научными исследованиями. Время от времени он представлял материалы в газеты. Готовя их, Рами старался выявить все детали описываемого. Например, чтобы написать очерк о Зое Космодемьянской, он несколько раз побывал в московской школе, в которой она училась, добирался лунной ночью на лыжах до деревни Петрищево, где фашисты казнили юную партизанку. Ему удалось разыскать двух женщин, видевших, как Зою допрашивали, били и пытали. Рами обошел места, где мучили героиню, побывал у мраморного памятника, поставленного ей посреди деревни. О Зое Космодемьянской было очень много написано, но Рами Гарипову хотелось самому всем сердцем прочувствовать то, что она пережила, чтобы донести это, в свою очередь, до читателя. И Рами со своей задачей успешно справился, сумев правдиво и живо передать увиденное и услышанное. Он описал местные дома и подворья, избу, в которой прошли последние минуты жизни Зои, заснеженную улицу, где происходила страшная казнь, и привел воспоминания очевидцев. Очерк Рами Гарипова был напечатан 15 марта 1953 года в газете «Совет Башкортостаны». Находившийся в то время в Уфе, Рами слышал о нем много добрых отзывов. Это был первый серьезный шаг, сделанный им в журналистике. Столь памятное событие молодой автор не преминул запечатлеть в своем дневнике: «Утром в витринах и на щитах уфимских улиц были размещены и расклеены экземпляры “Совет Башкортостаны” со статьей “Бессмертная девушка”. Я с восторгом наблюдал, как люди останавливались и читали ее. Купил целую пачку и раздарил друзьям, знакомым, воспитателям детдома и интерната». В послании Мустаю Кариму от 9.10.51 Рами Гарипов писал: «Нужно торопиться. Не успеешь и глазом моргнуть, как московские годы пролетят, а мне так и кажется, что я не успею научиться всему, что нужно». Вот он и прикладывал все усилия, чтобы повсюду успеть. Иногда Рами бегал в «Детгиз», где проходили интересные беседы о детской литературе. А однажды ходил в Московский университет специально ради того, чтобы почитать стихи известного турецкого поэта Назыма Хикмета в оригинале. Несмотря на все старания, объять необъятное Рами не мог. Ему не хватало на все времени. Однако Москва — на то и Москва, что здесь невозможно и дня прожить, не узнав и не увидев чего-нибудь нового. Театры, музеи, литературные вечера были Рами Гарипову, конечно же, не в диковинку. Все это было знакомо ему по уфимскому периоду, разве что в столице культурная жизнь происходила на ином уровне и в других измерениях. Студентам Литературного института предоставлялись в этом плане большие возможности. Их культурный досуг не ограничивался посещением всемирно известных театров и музеев, выставок и участием в творческих встречах. Организовывались также поездки и за пределы Москвы. Рами посчастливилось, например, дважды побывать в Ленинграде. Отправившись туда во второй раз, по пути он заехал с товарищами в Великий Новгород, где их возле памятника «Тысяча лет с Россией» застал дождь. Пока молодые люди отсиживались в укрытии, пережидая, когда кончится дождь, они старательно переписали сведения об истории создания памятника. В «северной столице» студенты осмотрели главные ее достопримечательности: Эрмитаж, Русский музей, Петропавловскую крепость, крейсер «Аврора». Своими впечатлениями Рами не замедлил поделиться с Марьям Гималовой, отослав ей письмо прямо из Ленинграда: «Такое ощущение, будто за неделю я поумнел... Многое узнал, закрепил то, что знал, и понял, что того, чего я не знаю, стало еще больше, и выяснил, чего мне еще не хватает. От этого становится как-то неловко и стыдно перед самим собой... И в то же самое время – радостно. В музее Пушкина я плакал, точно собственными глазами видел его смерть и слышал прощальную фразу: “Прощайте, друзья!”». Когда-то, будучи в интернате, Рами проплакал целую ночь над книгой о Тукае и теперь испытал настоящее потрясение при посещении дома, где прервалась земная жизнь гениального Пушкина. «Сегодня побывал в Петропавловской крепости. Незабываемый день! Когда-то сюда был заключен Радищев за свое “Путешествие”, здесь мучили декабристов. В этом жутком месте Чернышевский создал роман, который озарил лучом просвещения стольких людей, а в одной из сырых, холодных и темных камер харкающий кровью больной Горький за месяц написал “Детей солнца”... Если бы я всего этого не увидел, многое потерял бы. А мне нельзя ничего упускать. Нужно спешить. Ведь эти годы никогда ко мне уже не вернутся». Да, в день посещения крепости Рами как будто наяву повстречался со своими кумирами Чернышевским и Горьким, увидел, в каких условиях они, не теряя присутствия духа, творили свои знаменитые произведения. Подобные встречи выпадают человеку не часто, они не проходят бесследно. «И стыдно, и радостно, и горестно, и приятно», -пишет Рами. Такие вот несовместимые чувства рождаются и сталкиваются в его душе. Он стыдится, что многого еще не знает, и одновременно радуется самой возможности познания. Страдания великих болью отзываются в его сердце, и вместе с тем он несказанно счастлив оттого, что может, хотя бы немного, побывать в окружавшей их некогда обстановке, погрузиться в их мир и ощутить на себе исходящую от них энергетику. Что ж, затейливые игры противоречивых чувств свойственны поэтическим натурам, когда муки доставляют радость, а холод обдает теплом. Знакомясь с Ленинградом, молодой человек жадно впитывал в себя новую информацию, обогащая свой интеллект, и заряжался духовной энергией этого неповторимого города. Вместе с тем он ни на минуту не переставал ощущать силу притяжения родного Башкортостана. Еще до отъезда в «северную столицу» он записал в дневнике: «Зашел к Тихоновым, чтобы расспросить о Саляме. Но у них оказались гости. Тетя Маруся позвала его жену. Я сказал, что в Ленинграде умер Салям и что я хотел бы найти его могилу. Но хозяйка его не помнит. — В каком месяце он умер? – спросила она. — В июне или в июле 1939 года. Николай Семенович сам написал некролог для “Литературной газеты”. Видимо, он хорошо знал Саляма. Тот был очень большим поэтом...» (27 июня, 1953 год). Приехав в Ленинград, Рами в первую очередь наведался в Дом литератора, но и там не смог ничего разузнать. «Могилу Саляма я так и не нашел. Какая жалость. В Союзе не знают, где он похоронен, – пишет молодой следопыт. – От этого мне просто не по себе». Повторная поездка в Ленинград в 1955 году вдохновила Рами Гарипова на стихотворение «Белая ночь». В истории этого города поэт обнаружил следы башкирского народа: Обагрила их кровь поле этого боя - За родину павших башкир-героев. Вечной славой покрыли себя джигиты — Батыры, подобные Шагиту. О том, что студентов Литературного института возили по историческим местам, можно судить также по следующему факту: в сентябре 1954 года Рами в третий раз побывал в Ясной Поляне. Для кого-то хватило бы и одного раза. Но любознательный Рами Гарипов одним посещением не удовлетворился. По-видимому, великий писатель привлекал его прежде всего тем, что писал о башкирах. Особый восторг вызвал у него в последний приезд один любопытный предмет, привезенный Толстым из Башкирии. Это были ковш и прикрепленная к нему цепь, очень искусно вырезанные из цельного куска дерева. Подарок украшала арабская вязь. На вопрос писателя, что означала сия надпись, его секретарь Булгаков пояснил: «Графу Льву Николаевичу Толстому от Арслангали Султанова». В прошлый раз Рами почему-то не заметил этот экспонат. Ему очень хотелось узнать историю необычного подарка. Какая гармония! На душевное состояние молодого поэта повлияли два взаимосвязанных момента: во-первых, в Ясной Поляне Рами Гарипов еще раз убедился в причастности своего народа к Толстому, во-вторых, он сделал для себя вывод, что башкиры могли вдохновить великого русского писателя на написание некоторых философских рассказов. Радуясь этому, он проникался все большим уважением к его титаническому труду. Подобные поездки способствовали более глубокому пониманию значения сокровищ мировой литературы и были очень важны для становления его как поэта! Со своей стороны, эти благотворные взаимные связи содействовали развитию национальной литературы, расширяя ее границы. Неизгладимое впечатление произвела на Рами Гарипова библиотека: «Библиотека Толстого – настоящий клад! Одно только последнее издание его сочинений включает в себя 96 томов. Тридцать из них состоят из одних писем! В библиотеке Ясной Поляны 22 тысячи книг! Он читал на 12 языках! Просто поразительно!» Нет ничего удивительного в том, что библиотека писателя вызвала у молодого литератора такое восхищение. Еще бы, столько духовного богатства было сосредоточено в руках одного человека! Это казалось ему невероятным. Рами Гарипову, который сызмальства был помешан на книгах, хватило бы и малой толики от такого количества, чтобы чувствовать себя счастливым. На хорошую книгу он не пожалел бы последнего гроша. Уж сколько рыскал Рами по московским букинистическим лавкам в поисках многотомного собрания Даля и словаря Ушакова, но так пока и не нашел. Большинство посетителей толстовской усадьбы в первую очередь, наверное, волновал вопрос о количестве принадлежавших помещику крестьян. Рами же материальная сторона жизни писателя не трогала. Он пожирал глазами его книги, не переставая поражаться тому факту, что один человек мог написать почти сотню томов! А ведь сколько было среди них толстенных романов и повестей... Рами невольно задумался о незавидной доле родной литературы: после расправы над первыми романистами во время кровавого террора 30-х башкирские прозаики не создали пока ни одного романа. То ли стыдиться, то ли горевать по этому поводу? Да что толку – ни то, ни другое не поможет. Остается только надеяться на молодых. Если в Уфе Рами Гарипова больше всего привлекала республиканская библиотека, то в Москве таким же святилищем стала для него Московская Всесоюзная Государственная библиотека имени Ленина. Безусловно, она была несравнимо богаче уфимской, представляя собой бездонный и безбрежный океан. Башкирский студент проводил здесь порою даже не дни, а целые недели. И до того он, бывало, увлекался, что забывал даже про институт, о чем можно узнать, читая его дневник: «Не хожу на лекции, дни напролет сижу в Ленинской библиотеке, составляю словарь. Главное богатство языка народа хранят его прекрасные легенды, песни, пословицы и поговорки. Вот уже десять дней переписываю «Героический эпос». Записал также легенды «Мэргэн и Маянхылыу», «Юлай и Салават», «Карахакал» и «Акбузат»». Одним из самых любимых его занятий было копаться в толстых словарях, о чем читатель может судить по фрагментам его записей разных лет: «Самая актуальная для меня тема: слова, слова, слова! Это мои боги!» (18.03.52); «Вернувшись в Переделкино, принимаюсь за словарь. Я начал записывать башкирские слова, которые не употребляю и редко слышу, вместе с их толкованиями: названия камней и минералов, полезных ископаемых, трав, цветов, деревьев, товаров, тканей, животных, птиц, насекомых, разных болезней. Я очень много думал о том, как нам нужен толковый словарь башкирского языка» (27-04.53)»; «Единственное мое утешение – слова!» (1-10.10.53). «Слова поэта суть дела его», – говорил Пушкин. Вся жизнь литератора проходит среди слов. Но сколько же творческому человеку приходится испытывать потрясений и гореть, чтобы творить при помощи слов произведения, могущие запасть в душу читателю. СОМНЕНИЯ И ПОИСКИ На девятнадцатом «перевале» Рами Гарипов оказался на таком подъеме, что увидел, как горизонты вокруг него расширились и мир предстал его взору более ярким и насыщенным. Такое происходило с ним во второй раз. Впервые же Рами испытал подобное состояние в конце лета 1946 года, став учеником Уфимской школы-интерната, перед которым распахнула свои двери страна знаний, искусства и творчества. Оказавшись среди дарованных ему чудес, благодарный мальчик старался жить так, чтобы ни одного дня не тратить впустую. Но сколь бы отчаянно ни боролся человек, физические возможности его, увы, ограничены. Даже для тех, кто готов работать с полной самоотдачей, нет исключений. И все же настырный парень изо всех сил пытался обуздать судьбу, крепко-накрепко вцепившись ей в гриву. Подчинив своей цели ресурс времени, он выжимал его до последней капли. И вот теперь, оказавшись на новом витке спирали жизни, Рами должен был максимально использовать еще один предоставленный ему шанс, какой выпадает далеко не каждому. Почва для роста была самая, что ни на есть, благодатная. С тех пор как выпускник одной из уфимских школ был принят в Литературный институт, его окружала совершенно особенная, необыкновенная среда. Полный надежд, он радовался открывшимся перед ним перспективам, предчувствуя грядущие великие перемены. Общение с эрудированными людьми, содержательные лекции, увлекательные семинары, беседы и жаркие дискуссии с однокурсниками на всевозможные темы – все это захватило Рами Гарипова с самого начала. В неменьшей степени он был очарован самой Москвой, где улицы, площади и чуть ли не каждое здание имели свою историю. А театров и музеев было столько, что не счесть, и уж тем более – не обойти. Чего стоила одна только Ленинка! Даже если все дни напролет просиживать в читальных залах этой богатейшей библиотеки, не начитаешься. Ты можешь считать себя достаточно образованным человеком, но, попадая в круги столичной интеллигенции, начинаешь осознавать, насколько еще невежественен, и понимаешь, что тебе есть к чему стремиться. Только вот откуда взять столько сил и терпения, чтобы одолеть труднейшие задачи, которые ты поставил перед самим собой? Рами уже успел сделать несколько важных шагов по направлению к цели: приехал в Москву, поступил в желаемый вуз и, засучив рукава, принялся за учебу. Зарекомендовав себя с наилучшей стороны, он пользовался уважением не только среди студентов, но и преподавателей. От него многого ждали, на него возлагали большие надежды. Вопрос в том, сумеет ли Рами их оправдать? Верный ли избрал он путь? Сможет ли найти себя, занять достойное место и утвердиться в огромном мире литературы? Не прошло и двух месяцев с начала учебы в Москве, а парень уже в смятении, что видно из его письма Гималовой: «Марьям-апа, иногда мне, только-только вышедшему из-за парты, кажется, что я рановато явился в Москву. К тому же я здесь один. Думаю, что прежде чем поступать сюда, мне нужно было проучиться пару лет в нашем пединституте. Но в то же самое время, сознавая, что каждая прослушанная здесь лекция дает мне столько, сколько я знал до сих пор, я буквально схожу с ума от радости и восторга». В начале декабря 1950 года перед студентами литинститута выступил Илья Эренбург, рассказавший им о психологии творчества. Находясь под глубоким впечатлением от его блистательного выступления, Рами спешит поделиться им с любимой учительницей: «Марьям-апа! Если бы и вы побывали здесь! Какой это прекрасный человек – Эренбург! Я слушал его с еще большим трепетом, чем Фадеева. Это высокообразованный, эрудированный, в высшей степени культурный человек. Уж сколько писателей мы повидали, но такого, как он, я пока еще не встречал». Будучи студентом первого курса, Рами должен был чувствовать себя невероятно счастливым, слушая признанных во всем мире литераторов. Так оно и было, но это вовсе не мешало ему трезво и беспристрастно оценивать их выступления. У него была возможность сравнивать и делать определенные выводы. Как видим, из числа маститых писателей Рами выделил Илью Эренбурга. Но суть его письма Марьям Гималовой заключалась в другом. Вот его продолжение: «Однако эта встреча меня расстроила. Я ощутил себя вырванным с корнем растением. Как будто я ошибся в выборе института. Не имея достаточного жизненного опыта, я вдруг очутился в профессиональной среде. А ведь самая большая школа для писателя – это жизнь и постоянная работа над собой. Если бы Горький не закончил своих жизненных университетов, он не смог бы стать Горьким. И если бы Толстой не был очевидцем Севастопольских событий, то мир не имел бы «В.И.М.» («Война и мир». – Р. Б.). Главное для писателя – находиться в гуще жизни. Я же чувствую себя как в клетке. А ведь даже учеба в аэроклубе стала для меня большой жизненной школой. И сколько дал мне поход 1948 года! Я чувствую себя раздвоенным, как никогда. Даже каюсь за свое первое опубликованное стихотворение...» Далее сомнения юного поэта не только не рассеиваются, но еще сильнее одолевают его: «Знать бы, куда все это меня заведет... Боюсь, а вдруг ничего не получится и из меня не выйдет никакой толк... Прямо не знаю, что и думать. Кажется, в жизни моей наступает творческий кризис». Такая вот коллизия. С одной стороны – блестящие перспективы, возможность учиться, будучи студентом единственного в своем роде института, у именитых ученых – у авторов вузовских учебников, а также постижение секретов литературного творчества, общение с интереснейшими людьми и прочие пути духовного обогащения, с другой стороны – ощущение себя как в клетке, в отрыве от реальной жизни. До чего же переменчиво настроение у молодого человека, который беспрестанно стремится к росту и ежедневно чего-то добивается. Конечно, этот антагонизм не был столь трагичен, как ему казалось. Расколоть такую сильную личность он не мог. И вот Рами снова в главной библиотеке страны, где отвлекается настолько, что забывает об остальном мире. Да и на лекциях в институте не заснешь. Они были очень интересны и познавательны. А ведь Рами Гарипов только и делал, что заботился о наращивании багажа знаний. Между тем главенствующее место среди его приоритетов неизменно занимало творчество. Именно ради обожаемой им поэзии он так рвался в Москву, готовый положить на служение ей всю свою жизнь. Отсюда и усердие в учебе, желание расширить кругозор. Чтобы достичь высокого уровня профессионализма и мастерства, Рами жаждал как можно глубже проникнуть в мир литературы, овладеть необходимыми приемами и навыками, научиться смело и правильно излагать мысли, умело защищать свою позицию. Для творчества все это, безусловно, необходимо. Но было нечто более важное – это радость, которую доставляли ему собственные искания и открытия. Совсем как в школьные годы, особенно в старших классах. Если написанное тобой печаталось в республиканских изданиях, значит, поиски твои были вовсе не напрасными. Все так, но только здесь, в столичной литературной среде, ты уже иначе воспринимаешь свои прежние достижения, замечаешь недостатки и становишься еще более строгим, требовательным к себе. Стоит ли удивляться после столь безжалостной переоценки тому, что тебя начинают терзать сомнения. В течение первого семестра первокурсник Рами Гарипов занимался стихами, написанными в Уфе. Дорабатывал старые, добавляя к ним новые и в конце 1950 – начале 1951 года завершил цикл «От мечты – к реальности». В подборку вошли шесть его стихотворений: «После экзамена» («По улице Пушкина»), «Последняя ночь», «Покидаю тебя, Уфа», «Думы о столице», «Студенческая осень» и «Я – хозяин». Перечисленные стихи были навеяны в основном событиями последнего года в школе, прощанием с Уфой и мыслями о том, что его ждет Москва, мол, «Я к тебе еще вернусь, а пока я спешу в институт». В названии, которое Рами дал этому циклу, ощущается влияние такого распространенного в башкирской поэзии 30-40-х годов приема, как антитеза. Да, поэт не очень отклоняется от заданного курса, от истоптанной тропинки типа «Раньше было трудно, а сейчас легко», но темы, которые он затрагивает, уже сами по себе выводят его за рамки такого рода примитивных сравнений. И то, что выпускники башкирской школы, встречающие рассвет в уфимском парке имени Салавата, обсуждают на родном языке планы на ближайшее будущее, собираясь ехать учиться в Москву, является не только показателем, но и символом больших перемен, произошедших в судьбе башкирского народа. Пусть это нельзя назвать историческим событием, все равно данный факт говорит о духовном росте Башкортостана. И как же замечательно, что мы воспринимаем его с подачи поэта, воспитанного в той самой среде, о которой он пишет. Невольно начинаешь думать, что приход такого человека в нашу литературу был не случаен, а обусловлен временем, что в его появлении назрела объективная необходимость. Несмотря на то что название цикла «От мечты -к реальности» не отличается оригинальностью, вошедшие в него стихи интересны тем, что автор стремился выразить в них настроения и чаяния юного поколения, чему в башкирской поэзии до сих пор уделялось очень мало внимания. На первый взгляд кажется, что эти произведения вполне соответствовали требуемому уровню, но вместе с тем им явно не доставало конкретных деталей и ярких образов. Впоследствии подборка из четырех стихотворений этого цикла под названием «Дорога в жизнь» войдет в первый сборник Рами Гарипова «Юрюзань». По-видимому, поэт и сам понимал, что некоторым из его стихов далеко до совершенства, иначе бы он не занимался их переработкой, представляя в разных книгах в новых текстологических вариантах. Однако вернемся ко времени их написания, когда автор сообщает о том, что завершил свой цикл под названием «От мечты – к реальности». Он явился этапным – по сути дела итогом творческих исканий школьника Рами Гарипова. И теперь молодой поэт ставит перед собой другие задачи. Казалось бы, насквозь пропитанная живительным творческим духом литературная среда, включая институт и дачи, где жили студенты, будет постоянно вдохновлять его на создание новых стихов. Но это было не так. Очень много времени отнимали у Рами как учебный процесс, так и подготовка к занятиям. Такую нагрузку еще можно выдержать, как не привыкать к бессонным ночам и к трудностям. Только вот писать удавалось редко. Это обстоятельство удручало его больше всего. Конечно, нельзя сказать, что Рами был в полном творческом простое – новые стихи все же появлялись. Так, после цикла «От мечты – к реальности» Рами написал длинное стихотворение «Любимой». Бурная школьная любовь все еще напоминала о себе. И причиной этого творения была все та же Марият. Ее образ нет-нет да и встанет у него перед глазами, кольнет в сердце. Только где найти такие слова, чтобы пронять неприступное девичье сердце? Рами все еще не может избавиться от пафосных обещаний, заклинаний и от трафаретов типа: «Если бы эти руки годились для работы, я считал бы себя полноценным человеком и чувствовал бы себя счастливым», «Не могу освободиться от душевной пустоты и бродить вечерами, заглядываясь на девушек». Он и сам, наверное, чувствует, что эти строчки, как и словосочетание «полноценный человек» беспомощны, но у него рука не поднимается зачеркнуть их. Со временем Рами многое выбросит из этого стихотворения, последнюю строфу слегка сократит, а первую оставит. В итоге его длинное стихотворение предстанет примерно в таком виде: Коль скоро ценишь в людях ты Одну лишь красоту, Не надо мне твоей любви. Пусть красит человека труд. А будут искусны руки мои, Я сам себе счастье сковать смогу. Высока моя честь и чиста душа. Не ради любви я на свете живу — Любовь мне для жизни нужна. Все вроде бы складывалось хорошо – и учеба, и общественная работа. Только вот со стихами не ладилось. Московские впечатления выливались в какие-то отдельные стихотворные строчки, но дальше этого не шло. Предать их бумаге пока не получалось. Взять, например, стихотворение «На Красной площади». Казалось бы, строки зарифмованы, как надо, и слова на своих местах. Но написанное Рами Гарипова все равно почему-то не удовлетворяло. Как выразился он сам, нет того ощущения, которое испытываешь от хорошего стихотворения. Не берет за душу. Рождение стихотворения «Повестка» тоже не доставило поэту радости. Оно начинается словами о том, как вечером, вернувшись из института в общежитие, он обнаруживает на столе повестку с требованием явиться на следующий день в военкомат. Рами понимает, что нужны какие-то особенные слова, чтобы выразить состояние, вызванное у него событием столь знаменательным в жизни каждого молодого человека. Но начало не обнадеживает. Оно звучит, скорее, как сообщение. А если написать ту же строфу без соблюдения рифм, то это будет уже не что иное, как проза. 9 октября 1951 года Рами пишет письмо Мустаю Кариму: «Мустафа-агай! Прошу прощения за то, что так долго молчал и уехал, не попрощавшись. Причина в том, что я не хотел являться к вам с пустыми руками. Потому что ничего путного я не написал. Все лето промучился, сердце ныло. Когда получается хуже, чем раньше, я расцениваю это как преступление. А писать есть о чем. Как-то раз получил повестку, сходил в военкомат и, когда вернулся, быстренько накропал кое-что. Это была первая ласточка после долгого простоя. Но такой радости, как прежде, которая охватывала меня после каждого написанного мною стихотворения, я не испытал. Даже подумалось, что ничего из меня не выйдет. Прямо не знаю, что и делать. А учеба продолжается. Весело. В прошлом году, поддавшись сомнениям, я решил, что сильно ошибся. Это неверие в себя постоянно меня терзало. Я чувствовал себя так, как будто потерял что-то ценное, очень нужное мне. А в этом году мне хорошо. Только времени не хватает. Надо учиться, учиться и чему-нибудь научиться. Больше всего боюсь оказаться неучем». В том же 1951 году Рами написал стихотворение «Река счастья». Не исключено, что оно было навеяно посещением Горьковской области – родины Федора Сухова и впечатлениями от Сталинграда. Во время кровопролитной исторической битвы, происходившей на берегах Волги, погиб его отец. Сколько страшных картин представлял он себе, бродя вместе с другими школьниками среди развалин и пепелищ, сколько мучительных переживаний было связано у него с этим городом. Всего, что здесь когда-то происходило, не передашь ни в стихах, ни в поэмах, ни в романах! Впрочем, молодой поэт такую грандиозную задачу перед собой и не ставил. По всей вероятности, для него имело значение только то, что касалось лично его. Одним из самых ценных достижений в поэтическом творчестве считается умение добиться того, чтобы другие трепетали и думали, как ты, разделяли твои волнения и тревоги, чтобы вызвать у читателя и слушателя изумление и восхищение тем, что именно тебе удалось выразить чувства, которые они испытывали, но не смогли бы сами передать. Далеко не каждому такое под силу. А среди самых частых напастей в искусстве стихосложения – общие слова и фразы. Особенно грешат этим начинающие поэты, что видно по стихотворению Рами Гарипова «Река счастья». Это один из многочисленных образцов, порожденных шаблонным мышлением, тормозящим рост поэта. Уже само его название напоминает господствовавший в литературе того периода оптимистический принцип, исключавший трагическую развязку сюжета, дескать, «в нашей стране нет места несчастью». Следование этому принципу неизбежно приводило к бесконфликтности. Несмотря на то что официальная критика на словах осуждала это явление, все понимали, что иной подход был фактически исключен. Между тем в реальной жизни без конфликтов не обходится. Даже то, что изображалось в кинофильмах и в литературных произведениях, противоречило действительности. В то время как, например, колхозники, проливавшие в поле пот, жили впроголодь, на экране царила идиллия, зрителю показывали красочные столы, ломившиеся от всевозможных яств. Да и сами главные герои были, как правило, чересчур идеальны, мало напоминая реальных людей. Соответственно этому складывались у них личная жизнь и карьера. Произведения разных литературных жанров создавались словно по одной схеме. Между тем известные постановления ЦК ВКП (б) о журналах «Звезда» и «Ленинград» (от 14 августа 1946 г.) и о репертуаре драматических театров (от 26 августа 1946 г.) еще больше ограничили творческие возможности деятелей культуры. Получилась довольно-таки неприглядная картина состояния послевоенной советской литературы в целом и башкирской в частности. Возможно, мои рассуждения покажутся кому-то резковатыми, ведь мы постоянно только и слышали, что о поступательном развитии всех сфер нашей жизни и большинство из нас беспрекословно принимали навязываемую обществу позицию. Но вот наступило время, когда нам открыли глаза на то, что замалчивалось, скрывалось или выставлялось в ложном свете, однако это ведь не значит, что мы должны игнорировать положительные моменты нашего прошлого, коих тоже было немало, чернить и фальсифицировать, как нам заблагорассудится, советскую действительность. Нельзя, например, забывать и отрицать то прогрессивное, наряду с отрицательным, что дала Октябрьская революция башкирскому народу и другим нациям СССР. А насколько опасно беспамятство, история уже не раз доказывала. В каком бы трудном положении ни находилась башкирская литература в послевоенные годы, она не стояла на месте, продолжая накапливать опыт и потенциал. Ряды литераторов пополнили в то время Хаким Гиляжев, Гилемдар Рамазанов, Шариф Биккул, Муса Гали, Габдулла Ахметшин, Динис Исламов, составившие целую плеяду поколения фронтовиков, так сказать, «могучую кучку». В 1949 году стал выходить журнал «Эдэби Башкортостан». Наладило работу республиканское книжное издательство. Повысилось внимание к переводу. Росло количество переводимых книг, среди которых были не только уже известные, но и совершенно новые произведения, получившие высокую оценку как читателей, так и критики. Одержавший Великую Победу народ переживал в те годы небывалый духовный подъем. Всеобщая эйфория захлестнула в числе прочих и литературу. Наше советское общество создано исключительно для счастья, мы с уверенностью смотрим в будущее, нашим людям неведомы страхи, тревоги и сомнения, наш путь – путь победы, и каждое произнесенное великим Сталиным слово открывает перед нами новые горизонты – такие вот «непреложные истины» внушались людям, внедрялись в их сознание самыми разными способами. Этой цели должны были беззаветно служить, в первую очередь, деятели литературы и искусства, в немалой степени – киноискусства, образования и науки, в особенности, истории и философии. И многие из них, действительно, служили ей верой и правдой, отдавали этому делу свою энергию и талант. Некоторые даже удостаивались за рвение высоких правительственных наград, причем не по одному разу. В конечном итоге именно они стали задавать тон в искусстве и в литературе. На них, что бы эти деятели ни выдавали, должны были ориентироваться остальные. А творили они, как уже подчеркивалось выше, чуть ли не по официально утвержденному образцу. Этот примитивизм отравлял сознание представителей молодой смены, искусственность опутывала их, как паутина, ложный оптимизм въедался в плоть и кровь. Именно тогда и была написана «Река счастья» – стихотворение, которое не стало исключением в условиях, когда вся советская литература испытывала на себе влияние фальшивых ценностей. Ситуация не изменилась, и даже более того, во второй половине века декларативные призывы, подобострастные реверансы в адрес вождя, проклятия в сторону империализма достигли своего апогея. Поэтические опусы такого характера заполонили все центральные и местные печатные издания. Начинающим литераторам, разумеется, было трудно сориентироваться в обстановке засилья серости и уж тем паче найти в ней собственный путь. Рами Гарипов тогда тоже не был в состоянии избавиться от штампов и сказать в поэзии свое слово. Об этом можно судить по его студенческим стихам. Конечно, он привнес через них в башкирскую поэзию не характерные для нее детали, вроде метро и Тверского бульвара, но его мышление осталось прежним: воспевание все той же любви к труду и вечной весны, переживаемой страной. Если, например, в стихотворении «Мои маленькие друзья» заменить Москву на Уфу, а Тверской бульвар – на улицу Тукая, в нем ничего не изменится. У молодого Рами Гарипова были лишь готовые клише, а вот своеобразные люди, которых знал только он, его собственные поэтические образы и независимые суждения, к сожалению, пока отсутствовали. Рассуждая об этом, предвижу упреки, мол, зачем вести речь о ранних стихах, написанных первокурсником, и уж тем более заниматься разбором слабых. Дескать, неблагодарное это дело. Вместе с тем, я не исключаю и злорадных усмешек. Кто-то может воспользоваться высказанным мною мнением себе в оправдание: «Рами тоже не сразу раскрыл свой великий талант, вон какие у него были стишки». И те и другие предполагаемые оппоненты будут по-своему правы, однако я ставил перед собой задачу проследить весь жизненный и творческий путь поэта от начала до конца, в связи с чем посчитал необходимым уделить внимание каждому его произведению. Что же касается начального периода творчества Рами Гарипова, то я ни в коей мере не осуждаю его за огрехи, а наоборот, пытаюсь выявить их причину и оправдать. Даже талантливейшие мастера слова или гении не отважились бы назвать свои первые произведения совершенными. Удачи, несомненно, бывают, но они крайне редки и являются скорее исключением, чем правилом. Главное ведь заключается не в том, что ты проходишь этап ученичества, подражая кому-то и повторяя кого-то, а в самом результате – суметь преодолеть трудности и найти свой путь. Когда поколение Рами Гарипова искало свое место в поэзии, эти и без того нелегкие поиски усложнялись известными ограничениями, не допускавшими никаких отклонений от генеральной линии. Оглушенные риторическими призывами и громкими словами молодые были вынуждены блуждать в дебрях безжизненных штампов. Они пребывали в плену свойственных эпохе заблуждений и вместе со всем народом свято верили в ложь до тех пор, пока она не была разоблачена. Рами, как и остальные, жил идеей построения самого справедливого и передового в мире общества, искренне поклонялся зовущему на великие дела вождю. А иначе и быть не могло, ведь все это впиталось в его кровь чуть ли не вместе с колыбельными песнями. Примем во внимание два знаменательных, ставших достоянием истории страны события, которые произошли в год появления Рами на свет. Одно из них случилось на территории Башкортостана: в мае 1932 года рядом с башкирским аулом Ишимбай из вышки № 702 забил нефтяной фонтан, после чего слава о башкирской нефти распространилась по всему миру. Открытие этого нефтяного месторождения, способствовавшее подъему экономической мощи СССР, окрылило жителей Башкортостана и дало новый импульс башкирской литературе. Так что, когда Рами учился читать, вся печать была пропитана всеобщей гордостью за великие стройки века. Второе событие тоже имело отношение к Уралу: в сентябре 1932 года в деревне Герасимовка Тавдинского района кулаки убили пионера Павлика Морозова. Имя трагически погибшего от рук врагов советской власти мальчика было фактически канонизировано, из него сделали чуть ли не святого мученика. Его образ превратился в символ честного, убежденного пионера. На протяжении многих лет он эксплуатировался в качестве образца в деле воспитания школьников в духе верности идеалам коммунизма. В память о юном пионере-герое открывали музеи, о нем писали книги, слагали стихи и снимали фильмы. После Октябрьской революции минуло всего лишь пятнадцать лет, но за этот период успело подрасти и сформироваться поколение, не знавшее иной эпохи и, соответственно, иной политической системы. Молодых людей воспитали так, что они готовы были в любую минуту, если потребуется, пожертвовать собой во имя торжества новой жизни. Нетрудно себе представить, какие стихи заучивали, какие песни пели и каким памятникам поклонялись родившиеся в год гибели Павлика Морозова детишки. Огонь, зажегшийся в груди юного пионера-героя, передастся комсомольцу Олегу Кошевому, с еще большей силой воспламенившись в его сердце, и заложенная в те годы вера еще прочнее укоренится в сознании поколения Рами Гарипова. Москва же превратится для них в Мекку, Красная площадь и Мавзолей – в Каабу. Свидетельством тому строки, написанные Рами на втором курсе: Жить в одном городе с вождем!.. Я вначале не верил этому. И сегодня пишу вам письмо: Из Москвы шлю детдому приветы я! В этом стихотворении, названном «Привет детдому из Москвы», проглядывает сюжет, достойный целой поэмы или романа: воспитанный в детдоме мальчишка получает образование в Москве. И не где-нибудь, а в единственном на весь мир Литературном институте! «Из Москвы шлю детдому приветы я!» – чтобы произнести эти слова, чтобы подняться на такую высоту, сколько же нужно было стараться, сколько трудностей преодолеть, сколько помощи и поддержки потребовалось от окружающих людей! Как же тут не гордиться счастливой судьбой, как не благодарить любимое Отечество?! И благодарный юный поэт живет радостями и бедами своей страны. Его жизнь проходит в ускоренном ритме московской жизни. Из дневника 1953 года: «1 апреля, среда. Вся Москва сияет весенним светом. Лицо каждого лучится. Москвичи все куда-то спешат и спешат. Таких суетливых и торопливых людей больше нигде не увидишь. И я привык к этой спешке. Сам того не замечая, начинаю ускорять темп своей жизни... Люди останавливаются перед газетными витринами и с радостью читают о снижении цен на продукты и одежду». Несмотря на послевоенные трудности, жизнь в этом сияющем мире улучшалась, быт постепенно налаживался. А ведь еще совсем недавно Москва выглядела по-другому. После известия о кончине Сталина люди ходили с почерневшими от горя лицами. С тех пор прошел почти месяц. Рами вспоминает строки, написанные им в момент невыносимой боли от невосполнимой утраты: Медленно падает хлопьями снег, То не белый снег, а горе черное... Есть ли на свете беда страшней, Чернее этой и горше?.. Навеки мы потеряли друга Самого дорогого и близкого. Прочь слезы! Они не помогут Обратно его вернуть. Трижды в жизни я видел тебя, И на три жизни набрался силы. До последней капли ее теперь Готов я отдать за дело Отца. В стихотворении «Навеки вместе» нет ни капли искусственности. Не чувствуется никаких потуг и стороннего влияния. Оно исходит из самого сердца человека, который искренне поклоняется идолу и слепо верит ему. По прошествии стольких лет и событий чувства советских людей середины XX столетия могут показаться неправдоподобными. Их не понять молодому поколению начала века нынешнего. Но это не может служить основанием для осуждения прошлого. И уж тем более мы не имеем права судить паренька, который признается, что трижды видел Сталина и каждый раз получал от этого мощный заряд, как и за то, что он называл вождя Отцом. Если уж мы дойдем до этого, то не исключено, что найдутся люди, которые подвергнут сомнению и многочисленные факты подвигов, совершавшихся нашими воинами, шедшими в атаку со словами: «За Родину, за Сталина!» С этим кличем с львиной яростью бросались наши герои на вражескую амбразуру и против танков, отдавали жизнь во имя спасения Отечества. Поэтому нельзя допускать извращения высокого смысла героической гибели. Впрочем, это уже происходит. И обиднее всего, что среди тех, кто осмеивает наши исторические ценности, встречаются и соотечественники. В середине прошлого столетия, когда Рами писал свои патриотические стихи, мало кто из советских людей представлял себе жизнь без веры и преданности идеалам. Если бы начинающему поэту Рами Гарипову сказали, что наступит время, когда вера, которой они жили, пошатнется, что их идеалы будут растоптаны и оплеваны, он испытал бы глубокое потрясение. А пока его московская жизнь шла своим чередом. Целебная сила времени заживляет раны, притупляет боль, облегчает страдания. Быстрее всех оправляется от горя живущая будущим молодежь, открытая для перемен, для обновления. Вот и Рами, взбудораженный звенящей весной, приходит в себя после целого месяца переживаний: «1953 год. 5 апреля, воскресенье. Отдых. У русских Пасха. День солнечный, и я не смог усидеть в комнате, вышел в поле. Переправился через речку, улегся под стогом сена и принялся за стихи. Жаворонки в голубом небе заливаются радостными песнями. Порхают первые бабочки. Снега почти не осталось. Земля источает живительные соки». Знать бы, какие стихи слагал он в тот благословенный апрельский день. Может быть, именно тогда обласканный приветливым весенним солнцем, Рами совершил одно из своих поэтических открытий? Душистое теплое сено должно было пробудить в душе деревенского парня ворох дорогих и приятных сердцу воспоминаний. А под пение сладкоголосого жаворонка он не мог не представлять себе голубизну бездонного неба родного края, тропинки, помнившие следы его детских ног, берега Юрюзани, мать и родных. Не о них ли писал Рами? Не в этот ли день его многолетние, беспрестанные искания начали давать добрые плоды? 1953 год стал поворотным в его творческом развитии – годом первых настоящих открытий и откровений. Именно в то время из-под его пера появлялись стихи, под которыми он мог бы с гордостью поставить личную подпись со словами: «Я – произведение Рами Гарипова!» По мере образных открытий разгорался и его творческий азарт. Сомнения, тревоги все еще не оставляли молодого человека, но они уже не могли остановить его, подавить в нем задор и устремленность к цели. О том, что волновало Рами летом 1953 года после окончания третьего курса можно узнать из записей, которые он сделал во время поездки в Ленинград: «28 июня. Автобус подали только в 5 часов. Мы тронулись. Москва – в рассветных лучах. Выехали на площадь Пушкина и помчались по улице Горького. Горделивый поэт проводил нас, а когда мы проезжали мимо Белорусского вокзала, появился Горький со шляпой в одной руке и с тросточкой – в другой. Я с каким-то безотчетным волнением думал о них обоих. Это ведь мои самые любимые учителя. Только я их слишком мало знаю. Мне столько еще нужно узнать и работать так, как работал Бальзак! Надежды мои велики и все крепнут. Я должен писать. Мне так хочется творить, писать стихи и поэмы, рассказы и романы, пьесы и сценарии, критические статьи о фольклоре. Задумал написать о жизни и творчестве Саляма. А времени так мало. Срок короткий. Мне уже двадцать. А я пока ничего не совершил! В моем возрасте Добролюбов столько сделал! Тукай сочинял великие стихи! Я же, как мне кажется, потухну, так ничего и не успев сотворить. Этого я как раз боюсь... Надо торопиться, торопиться, торопиться жить!» Какая целеустремленность, понимание ценности каждого мгновения жизни! Время торопит, но Рами как будто и сам старается его ускорить. У внешне сдержанного и невозмутимого парня воля собрана в кулак, душа неустанно трудится, пребывает в движении. И вот он берется уже за более крупные вещи. Произведение «Салават-батыр» Рами отправил в журнал «Пионер». Он назвал его зачем-то сказкой. Впрочем, трудно судить о жанре без наличия рукописи. Но то, что с образом Салавата в тот период были связаны его творческие поиски, очевидно. Задумав сделать свой первый сборник, Рами отобрал наиболее удачные, на его взгляд, из имевшихся у него стихов и переписал их в отдельную тетрадь. Зимой, будучи на третьем курсе, Рами Гарипов проходил практику в уфимской редакции и ближе познакомился с творческой средой. Зайдя как-то в Союз писателей, он долго беседовал с Мустаем Каримом, прочел ему своего «Салават-батыра». Из дневника: «Сказка ему не понравилась. Только язык хорош, говорит. Посоветовал глубже продумать. А насчет стихов сказал, что у них узкая тематика. Посоветовал отнести в газету те, которые ему понравились». Рами так и сделал. Редактор газеты «Совет Башкортостаны» Гафаров ознакомился с его подборкой и высказал свое мнение. Ему не понравились кое-какие места, и в качестве образца он привел стихотворение народного поэта Мажита Гафури «Ленинизм – мой маяк». Однако Рами мыслил иначе, утверждая, что оно тяготеет к риторике. У Гафури можно и нужно учиться, считал молодой поэт, но не мог не отметить некоторой узости этого произведения. Они долго спорили с Гафаровым. Рами категорически был не согласен с позицией редактора, который, трясясь за свое место, уверял, что стихи должны быть в первую очередь правильными. Под конец же раздалось зловещее предостережение: «Ох, и упрямый же ты, однако, кустым. Это ни к чему хорошему тебя не приведет». После этого разговора Рами Гарипов четко сформулировал свои требования к литературе: «Стихи на страницах газет не должны отпугивать читателей. В виде пугала они могут лишь внушить отвращение к поэзии. Не потому ли в последнее время появился термин “газетный язык”? А ведь есть еще и “газетные стихи”, которые читатель не признает». К тому времени Рами уже понимал, что распространившаяся в послевоенной башкирской поэзии риторика уходила корнями в 20-30-е годы, и не принимал считавшееся классическим произведение «Ленинизм – мой маяк». А между тем поэт-студент и сам этим грешил. Разве не он писал еще совсем недавно, скорбя о кончине Сталина, что все силы отдаст до последней капли задело «Отца». Стихи Гафури и Гарипова написаны в одном ключе, они созвучны друг другу, причем последний даже перещеголял народного поэта, ибо его стихотворение представляет собой не что иное, как клятву. Одно дело – понимать, что риторика – это не очень хорошее явление, и совсем другое – избавиться от нее. Попробуй-ка выбить догмы из головы, напичканной ими с ранних лет. Во время вакханалии, творившейся в стране под видом «перестройки», когда множество светлых идеалов, которым советский народ поклонялся несколько десятилетий, втаптывались в грязь, когда рушились духовные опоры, нашлись те, кто поспешил развенчать авторитет Павлика Морозова, объявить его доносчиком и предателем. А ведь мальчик был убежден в своей правоте и, когда погиб, ему было всего лишь четырнадцать лет. В этом возрасте легко сбиться с толку. Что касается Мажита Гафури, который видел и пропустил сквозь собственное сердце принесенную революциями и войнами трагедию, то ему уже было пятьдесят два года, когда он, доведенный до крайности несправедливостью, воскликнул с горечью и болью, заставив содрогнуться весь мусульманский мир: «Видно нет тебя, Аллах!» В 1932 году написал такие строки: Я бесконечно предан Родине, Но с тем условием, Чтобы Родина эта была Советской. Враг Советов – мой враг, Если даже он – мой отец!.. Уж коли проживший на свете полвека, умудренный жизненным опытом народный поэт был способен объявить врагом отца, если бы тому вдруг вздумалось выступить против Советов, что уж там требовать от четырнадцатилетнего фанатика? Любая идеология, особенно та, что зиждется на классовом антагонизме, использует любые средства, чтобы подчинить себе волю человека. И даже если попытаешься отклониться в сторону, это будут лишь тщетные потуги. Опутанный по рукам и ногам и облепленный репьями, ты не сможешь двинуться ни вправо, ни влево. Где и когда эти колючки к нему пристали, Рами и сам не заметил. Ими пестрят не только его уфимские, но и московские стихи. Тем не менее он упорно продолжал искать себя, а препятствия как будто сильнее закаляли его. При этом случались критические периоды, один из которых был запечатлен им в дневнике: «1953 год. 1-10 октября. Такое ощущение, будто мне чего-то не хватает. Словно я потерял что-то очень и очень дорогое. Лишь одна мысль питает мою надежду: я должен писать и я смогу писать. Только вот не знаю, смогу ли я жить, как прежде. В сердце нет былого огня. Оно не горит и не трепещет от волнения. Чего-то жду, что-то ищу – но что именно? И сам не пойму. Раньше горел, чувствовал и никогда не испытывал того, что со мной сейчас происходит! Ночами не сплю. Все думаю и думаю». Эта запись производит тяжелое впечатление. Но сколь бы ни был откровенен человек наедине со своим дневником, все равно он не в состоянии передать словами всю гамму своих ощущений. И мы можем только догадываться, какое отчаяние владело молодым человеком на самом деле. В чем же все-таки причина его тревог и связанной с ними бессонницы? Какие могут быть у студента проблемы, если новый учебный год еще только начался? Летние каникулы Рами провел в родных местах, что уже само по себе должно было оказать на него благотворное влияние, утроить силы и энергию. Он уже преодолел больше половины пути, поднявшись на четвертую ступеньку. Казалось бы, учись, живи себе в удовольствие! Да где там! Душа его в смятении, внутри происходит какая-то мучительная борьба, голову снова одолевают сонмы вопросов и сомнений. Но кто сказал, что душа поэта должна быть умиротворенной? Разве для пытливой, ищущей личности это не нормальное состояние? Неспроста же перед мысленным взором Рами уже в школьные годы постоянно маячил одинокий жаждущий бури парусник. А теперь его мятежный дух еще больше неистовствует, обрастая крыльями для полета в бескрайние дали. И чтобы достичь совершенства в поэзии, он постоянно мечется в поисках каких-то новых форм и слов. Когда же вдохновение отсутствует, молодой поэт проводит бессонные ночи за чтением. В такие периоды книги были для Рами Гарипова единственным утешением. Овладевая всем его существом, они отвлекали его от тягостных переживаний, будоражили воображение. Очень помогали молодому поэту также внутренние диалоги и споры с авторами тем, что подталкивали его к творчеству, позволяли озвучить мысли и более четко обозначить планы. Так, прочитав в начале октября рассказы Николая Крашенинникова, Рами пишет: «Только не нравится мне, что он все время старается изобразить башкир покорными, безропотными. Башкиры у него задавлены, унижены, смиренны. Они не выказывают своего недовольства. Это – однобокий подход к башкирской истории... Слишком однобокий!» Здесь Рами Гарипов выступает не только против позиции отдельного писателя, но и против официальной концепции, которой придерживались в то время все советские историки, представлявшие дореволюционную действительность в искаженном виде. И очень похвально, что в то время, когда об этом нельзя было говорить открыто, поэт рассуждал столь объективно и здраво, демонстрируя свою осведомленность в данной области. Важно также и то, что в процессе этой дискуссии он пришел к мысли глубже изучить литературу, связанную с историей Башкортостана. И то, насколько Рами Гарипову было необходимо чтение подобных книг, подталкивающих к полемике, видно из следующего фрагмента: «Между тем рассказы эти мне многое дали для создания поэмы о Салавате. Пришлось еще раз пересмотреть планы. Я понял, что нельзя опираться на одни лишь легенды... Мой Салават должен быть новым, грандиозным и полновесным. Пока я не в состоянии его таким сделать. Но он все равно не идет у меня из головы. Нет ни одного дня, когда бы я не думал о поэме». Возможно, это и было основной причиной его тревожного состояния. Заботясь о своих будущих творениях, поэт вместе с тем размышляет над задачами, стоящими перед всей башкирской литературой: «Если вдуматься, сколько же произведений можно было бы написать об истории Башкортостана и его людях! Взять, например, борьбу с ханом Батыем, поход против польских интервентов в составе ополчения Минина и Пожарского, участие башкирских полков в войне 1812 года и взятии Парижа, в Семилетней войне вместе с войсками Суворова, Пугачевское движение, в котором башкиры были едва ли не главной ударной силой, участие башкирских воинов в защите Севастополя в Русско-турецкую войну, в боях, происходивших в Петрограде в дни Великого Октября... Можно было бы рассказать о жизни Шагита Худайбердина, о рейде Башкирской кавалерийской дивизии и о генерале Шаймуратове, о Тагире Кусимове, Байгуже Саитгалине, о Батыре Нафикове, Зубае Утягулове, о Мусе Гарееве и многих-многих других ярких представителях башкирской нации. Все это наша замечательная история! И как же нам ею не гордиться?!» Сколько важных и масштабных тем приходят в голову студенту, в то время как уже состоявшиеся писатели даже не заикаются о них. На прошлое своей нации он смотрит не только глазами поэта, но и историка. И это при том, что Рами никогда не изучал историю Башкортостана ни в школе, ни в институте. Он сам до всего доходил. А если бы ему удалось довести свои замечательные идеи до общественности уже тогда, то, кто знает, может быть, башкирские литераторы прислушались бы к юному коллеге и сделали надлежащие выводы. Впрочем, несмотря на то что целый ряд заявленных им когда-то захватывающих дух тем уже успешно реализован, своей актуальности они не потеряли и поныне. Продолжая рассуждать об истории своего народа, Рами Гарипов пишет: «Мы, конечно, ею гордимся, но ничего не делаем. Беспечно относимся к своей истории и к лучшим представителям нашего народа. Не собираем прекрасные образцы народного творчества, не изучаем их и не обрабатываем. Обвиняем пылких патриотов в национализме и губим, не оказывая им никакой поддержки. Нам не хватает знаний, умения чувствовать себя и быть хозяевами, не достает чести, решительности и настойчивости. Мы занимаемся мелкими делишками, в то время как народ ждет от нас больших дел. Он тоже хочет, наравне с другими народами, гордиться своими сыновьями. А мы не можем показать как следует даже то, что имеем. Нам не хватает единства. Мы не способны радоваться успехам друг друга и не помогаем ближним. Не умеем сопереживать». Перед нами один из великолепных примеров башкирской публицистики середины XX века. Эти мысли высказаны двадцатилетним парнем, всей душой болеющим за свой народ. В отличие от авторов парадных статей, изобилующих напыщенными общими фразами и лозунгами, этот юноша мыслит столь глубоко, что докапывается до самой сути, и озвучивает то, о чем многие думают, но сказать не смеют. Нам же остается лишь сожалеть, что его размышления так и не вышли за рамки дневника... Человек подчас недооценивает себя. Возможно, как публицист, Рами Гарипов созрел раньше, нежели как поэт, что как раз и подтверждают многие его дневниковые записи. Он вполне мог бы опубликовать их в виде отдельных статей. Но прежде чем сокрушаться по поводу того, что их не использовали в таком качестве, подумаем над тем, насколько это было возможно в 1953 году. Предположим, что статья написана, автор предлагает ее к публикации. И что же? Трудно себе даже вообразить, чтобы кто-то взял на себя смелость напечатать в то время материал крамольного, по всем канонам тогдашней идеологии, содержания. Выше уже говорилось о том, что в споре с молодым поэтом редактор газеты «Совет Башкортостаны» призывал его равняться на стихотворение Гафури «Ленинизм – мой маяк», которое на самом деле представляло собой наивную политическую декларацию. Рами не пожелал прислушаться к наставлениям, принять за основу навязываемую ему готовую схему. Но, несмотря на то что он решительно ее отмел, выразить свою принципиальную позицию публично не отважился и вряд ли об этом даже помышлял, ибо в те годы не принято было брать под сомнение, обсуждать и оспаривать партийные установки, которые довлели над всеми сферами искусства и литературы. Поэтому таким произведениям, как «Ленинизм – мой маяк», было несть числа. Их проходили и заучивали школьники многих поколений. Рассуждения об историческом сознании и национальной гордости в годы, когда немалому числу башкирских литераторов было предъявлено обвинение в национальной ограниченности только за то, что они прославляли родную землю и свой народ, были непозволительны даже для личного дневника. Когда еще до окончания войны в январе 1945 года вышло постановление ЦК ВКП(б) «О состоянии и мерах улучшения пропагандистской и агитационной работы в партийных организациях Башкирии», ревнители благонадежности с поспешной готовностью бросились выискивать в произведениях башкирских писателей политические ошибки, с пристрастием проверяя на этот предмет чуть ли не каждое слово. Для некоторых эта кампания обернулась настоящей трагедией. Пострадали Мухаметша Бурангулов и Баязит Бикбай, которым вменялось в вину искажение истории башкирского народа. Первому из них присудили десять лет наказания в виде лишения свободы, а второго исключили из партии. Не избежали несправедливых обвинений также Кадыр Даян, Рашит Нигмати и Джалиль Киекбаев. Вот как откликнулся на это Рашит Нигмати, выступая на республиканском собрании писателей Башкирии в 1951 году: «Товарищ Чанышев, хотите вы того или нет, нравится вам это или не нравится, но мы, башкирские писатели, будем писать и об Урале, и о Деме. И не только мы, но и те, кто придет после нас. В любом случае, вам не удастся положить этому конец. Это не местничество, а патриотизм». Столь резкие слова раздавались не часто. Позволить себе произносить их могли лишь такие непоколебимые правдолюбы, как Рашит Нигмати. В том же духе формировались творческие принципы, политические и эстетические взгляды Рами Гарипова. Избрав это направление для своих поисков, он подготовил твердую почву для будущего роста. МОСКОВСКАЯ ШКОЛА Как мы уже знаем, Рами Гарипов, поступивший в 1950 году в Литературный институт имени Горького, оказался единственным представителем Башкортостана, если не считать учившегося заочно драматурга Габдуллу Ахметшина, проторившего туда дорогу до него. Рами надеялся встретиться в Москве с молодым поэтом Маратом Каримовым, после того как его приятель отслужит в армии. Но тот находился пока на Дальнем Востоке. Зато когда он перешел на третий курс, в литинститут поступили сразу трое его земляков – Рафаэль Сафин, Шакир Янбаев и Раис Низамов. Дахи Бабичев учился тогда на втором курсе. Вполне естественно, что у них образовалось землячество и Рами Гарипов уже не чувствовал себя таким одиноким, как вначале. Было с кем перемолвиться словечком, поговорить на родном языке по душам. Друзья читали новые стихи, после чего обсуждали их. Свой восторг по этому поводу Рами выразил в дневнике: «Как здорово, что нас здесь столько! Стало веселее! Мы объединились! Упиваюсь радостью живого общения, а то ведь раньше единственной отрадой для меня были письма. Уже месяц, как здесь, со мной, мои земляки. Интересные ребята. Они такие разные. Но каждый из них хорош по-своему». «Дахи подготовил к завтрашнему дню доклад. Он собирается рассказывать о втором издании “Молодой гвардии”. Читали и изучали книгу вместе» (2.10.53). После ужина товарищи частенько собирались в столовой у рояля. Играл на нем Рафаэль. Он же пел своим красивым, мелодичным голосом. Друзья засиживались допоздна, слушая башкирские, татарские и русские песни. Бывало, запевал и Шакир. К нему присоединялся иной раз под настроение Раис. А Рами подпевал им. Родная музыка сплачивала молодых людей. Но больше всего крепила их дружбу, конечно же, литература, творческие идеи и замыслы. В это учебное заведение каждый из них пришел своим путем. Самым старшим среди выходцев из Башкирии был Шакир Махиянович Янбаев, родившийся в 1925 году в деревне Бикбулатово Кугарчинского района. В 1943 году его, ученика десятого класса, забрали в действующую армию, где он прослужил шофером до окончания войны. Так что жизненный опыт у него, как у бывшего фронтовика, оказался богаче, чем у остальных. В общении с окружающими Янбаев отличался учтивостью. По пустякам не раздражался. Был спокоен, сдержан, не расточителен. А для студента это очень даже немаловажные качества. Вернувшись с войны в родные края, Шакир учительствовал, затем поступил в музыкальное училище в Уфе, работал на башкирском радио диктором и одновременно редактором. Радиослушателям Янбаев полюбился своим проникновенным голосом, мягким тембром. Шакир великолепно владел родным башкирским языком, разбирался во всех его тонкостях и более всего был склонен к прозе. Рафаэль Сафич Сафин, родившийся и выросший на берегах реки Ай в деревне Йыланлы Кигинского района, тоже окончил уфимское музыкальное училище. Он писал стихи и начал печататься еще до отъезда в Москву. Раис Гильметдинович Низамов был ровесником Рафаэля, но по сравнению с ним успел набраться к тому времени немалого жизненного опыта. Родился он в Альшеевском районе в ауле Ташлы, что близ озера Асылыкуль. После окончания в 1949 году Уфимского речного училища Низамов работал на пароходе сперва кочегаром, потом -помощником машиниста. Стихи он начал писать, будучи учеником Башкирской школы-интерната. Некоторые из них были опубликованы в республиканских газетах. Рами от всей души радовался появлению всех троих в Москве. Он давно их знал. И в том, что они сюда приехали, была отчасти и его заслуга: каждый раз, приезжая на родину, Рами рассказывал своим товарищам об институте, уговаривал последовать его примеру. Они переписывались. Ранее уже говорилось о том, что Шакир Янбаев, возглавлявший комсомольскую организацию школы-интерната, присутствовал на том самом собрании, когда разбиралось дело Рами Гарипова, чрезмерно увлекшегося стихами в ущерб учебе. В преддверии выпускных экзаменов руководство и учителя встревожились по поводу того, что такой примерный ученик – гордость всей школы – начал вдруг отставать. Он часто вспоминал, как Шакир Янбаев внушал тогда: «Сейчас самое главное для тебя – учеба». Рами, Рафаэль и Раис были одногодками. Наверное, поэтому они лучше всех понимали друг друга, легко находили общий язык. Друзья любили вместе проводить досуг, читать за пивом стихи или рассуждать о любви. «Близкие отношения связывают нас с Раисом еще со школьных лет, – писал Рами в октябре 1953 года. – Жизненные наши пути во многом схожи. До школы он учился в профессиональном училище, после чего работал на пароходе. В школьные годы начал писать стихи для выпускаемого мной журнала. Нас обоих радует, что теперь мы снова вместе, учимся в одном и том же институте. Я могу высказывать ему свое мнение, критиковать, давать советы. Когда же речь заходит о моих вещах, он ничего не говорит. Знай себе, повторяет “Хорошо!” да “Хорошо!” Стихи у него пока слабоваты. Приехав сюда, Раис стал намного серьезнее относиться к литературе. Он, конечно, старается, но работает не в полную силу. Как в человеке, я ценю в нем открытость, простоту и радушие». Поначалу Раис смотрел на Рами, словно ученик на учителя. Так повелось у них со школы. К тому же теперь их разделяли два года учебы. Может быть, именно поэтому ему нечего было сказать о стихах друга, кроме слов одобрения. А когда Рами его критиковал, долгое время обдумывал сказанное. Подобные разговоры нисколько не вредили их дружеским отношениям. «Раис – человек открытый, простой, естественный. Он – не позер. Я испытываю постоянную потребность делиться с ним всем, что наболело, накипело на душе, исповедоваться перед ним». Объединяло их также то, что оба выросли без отцов, которых у них отняла война. И это нашло отражение в их творчестве. Попробовав себя в поэзии, Раис Низамов, в конце концов, поймет, что это не его стихия, и всерьез переключится на прозу. Диплом он защитит по написанной им повести «Сын солдата», получившей высокую оценку известного поэта Владимира Луговского. Однако самым близким другом Рами, с которым он постоянно общался, был Рафаэль. В Уфе они часто встречались. К некоторым стихам Рами Гарипова студент музыкального училища Рафаэль Сафин сочинял мелодии и, бывало, сам же исполнял написанные в содружестве песни. И вот судьба снова свела их. Разве это не счастье – вместе заниматься творчеством! Они ходили вдвоем в кино и на вечера, зачитывались стихами одних и тех поэтов. «Сегодня мы с Рафаэлем были на Арбате, где купили в киоске 1-й том Лермонтова. Целый день радовались этому, как дети» (26.11.54). И таких вместе пережитых приятных мгновений случалось у них немало. Тем не менее, несмотря на взаимную симпатию, когда дело касалось сочиняемых ими стихов, они могли не только хвалить друг друга, но и высказывали порою нелицеприятное мнение. Годы учебы в Литературном институте для Рами Гарипова и Рафаэля Сафина – это время самого тесного их творческого общения и взаимного влияния. Этот этап в их жизни можно назвать периодом московской школы. В послевоенные годы связь нашей республики со столицей переросла в новую стадию. Москва оказывала благотворное воздействие на духовную жизнь Башкортостана, став настоящей кузницей молодых национальных кадров. В процессе такого плодотворного сотрудничества сформировалась, в полном смысле, московская школа. Русская литература, культура, просвещение и наука и прежде играли прогрессивную роль в судьбе башкирского народа. Находившаяся на протяжении многовековой эпохи под влиянием восточной мусульманской культуры – арабской и персидской – с конца XIX века башкирская нация все больше подпадала под власть духовных традиций русского народа. Столетия и тысячелетия, прожитые среди степей и гор, соединяющих Европу с Азией, ужасные потрясения, пережитые башкирами в ходе перемещения через их земли полчищ многочисленных племен, уже сами по себе способствовали их сплочению. Существовать изолированно друг от друга бытовавшие на просторах Евразии этносы не могли. Движение с востока на запад и наоборот, с юга – на север и с севера – на юг, то активизировалось, то ослабевало, но никогда не прекращалось. И то периодическое массовое переселение не могло не сказаться на судьбах целых народов. Одним этносам удавалось сохранить на чужбине самобытность, другие на новом месте рассеивались кто куда, и их следы безвозвратно исчезали. Кто-то, несмотря ни на что, выживал, а кто-то растворялся, поглощаемый чужеродной средой. Башкирский народ многократно подвергался испытаниям. Сколько раз удавалось ему противостоять захватчикам, отстоять свою самобытность и сохранить за собой священный Урал, в котором глубоко проросли корнями бесчисленные поколения его племен. В разные эпохи наш народ поддерживал связи с другими этносами на разных уровнях. Эти контакты были более или менее регулярными. Описываемая в древнейшем из мировых эпосов «Урал-батыре» история начинается с семейной жизни Янбирде и Янбики и доводится до благородной и святой идеи защиты родины. Здесь утверждается торжество вечной жизни, символизируемой бьющим из-под земли источником живой воды, и будущее народа. Сказочные батыры, набравшись силы от родной земли, отправляются в дальний путь и, одолев чужеземных силачей, становятся настоящими героями, защитниками своего отечества. Следование девизу «Движение – есть жизнь» обусловливает существование как отдельного индивидуума, так и целых стран. За последние четыре-пять веков судьба Башкортостана накрепко сплелась с судьбой Российского государства. Дороге, проторенной послами – главами башкирских племен от Урала до Москвы с целью переговоров с Белым царем и заключения международного договора, было суждено стать для нашего народа путем прогресса. На московской дороге, соединившей Башкортостан с Россией, бывало разное. Этим путем приходили на башкирские земли добрые люди и умные книги. И сколько раз в том же направлении спешили вооруженные до зубов каратели, чтобы пресечь, потопить в крови очередное из многочисленных восстаний за освобождение Башкортостана. Обратно по этой же великой дороге текло в царскую казну награбленное – несметные сокровища башкирской земли. Много чего видела московская дорога – как хорошего, так и плохого. Но как бы там ни было, мы не можем отрицать тот факт, что именно она обеспечила выход Башкортостана в мир. Она во многом определила историческую судьбу нашего народа, его будущее. С интенсивным развитием капитализма в Российской империи в конце XIX века оживились международные связи. И хотя основы древнего уклада жизни в мусульманских колониях оставались в ту пору еще достаточно прочными, новые веяния проникли и туда, вызвав разной силы движения. Башкортостан же был одним из первых регионов, где это движение зародилось. «Башкиры мои, нам нужно учиться и учиться!» – призывал своих соплеменников мудрец Мифтахетдин Акмулла, желавший покончить со старой жизнью, заставить их взглянуть на нее по-новому, расширить кругозор: Не бойся постигать науки, К совершенству стремиться. Учись говорить не только по-русски, Но если надо, и по-французски. В те времена, когда в башкирских и татарских аулах владеющих русским языком невозможно было найти, что называется, днем с огнем, до многих эти слова Акмуллы еще не доходили. Но время доказало правоту поэта-просветителя. Поставившая своей целью воспитать человека в благочестии, в соответствии с нравственными канонами ислама, в то же самое время, когда речь шла о науке, просветительская литература отстаивала право на более смелое и широкое внедрение новых методов обучения. Так, к столетию Пушкина Мухамметсалим Уметбаев первым перевел на язык тюрки «Бахчисарайский фонтан». Если прежде связи с русской литературой и культурой, а через нее – знакомство с духовным богатством Европы и всего мира осуществлялись лишь эпизодически, по сути дела случайно, то в XX веке они уже приобрели систематический характер. В тюрко-язычном пространстве Российского государства, а именно в Азербайджане и Татарстане, эти процессы особенно активизировались под влиянием революции 1905 года. В Башкортостане тоже были сильны революционные настроения, ощущалась тяга к новой жизни. В то время в Уфу, где находились Центральное духовное управление мусульман и резиденция главного муфтия России, устремилась увлеченная наукой молодежь. С каждым годом крепнул авторитет уфимского медресе «Галия», в котором практиковались современные методы обучения. Именно тогда Мажит Гафури написал свое известное произведение «Сибирская дорога», пропитанное духом жажды перемен. Этапным на пути к обновлению и своего рода программой для башкирской литературы на тот период стало его стихотворение «Аурупа – Азия». Ставя во главу угла вопрос о всестороннем развитии народа, через диалог между двумя континентами поэт призывал соотечественников решительнее вступать на путь прогресса. Спустя без малого полвека, в 1954 году, вышла в свет книга почти с тем же названием с циклом стихов Мустая Карима – «Европа – Азия». За это время в нашей республике произошли необратимые изменения. Башкирский народ добился заметных высот как в социальной жизни и образовании, так и в эстетическом плане. То, к чему в 1906 году призывал народный поэт Мажит Гафури, к середине XX века стало реальностью. Добрые перемены коснулись и башкирской литературы, прежде всего, поэзии. Если появившееся в начале прошлого столетия стихотворение «Аурупа – Азия» считалось событием за счет заявленной в нем едва ли не впервые проблематикой, то с высоты 50-х годов оно воспринималось уже несколько иначе. Стало очевидно, что это произведение не дотягивало до уровня эстетических требований. Если сравнить с ним сборник Мустая Карима, то можно заметить, что он выгодно отличается не только содержанием, но также образной структурой и оригинальным построением. В этой книге обрисована грандиозная поэтическая панорама, рефлексы которой ощутили даже национальные литературы других народов. Сопоставляя произведения двух народных поэтов, нельзя, однако, не учитывать, во-первых, своеобразие того и другого, во-вторых, имеющиеся у них возможности. Каждый из авторов судит о мире, отталкиваясь от своей эпохи, исходя из занимаемой им позиции, и выражает мнение, соответствующее его собственному мировоззрению. Что касается Мустая Карима, то он оценивает судьбу личности и народа с философской и евразийской точек зрения. На такой уровень его поднял личный талант в соединении с эстетическим опытом, наработанным всей башкирской поэзией. Немаловажен и временной фактор. Между книгой «Европа – Азия» и стихотворением Мажита Гафури, как уже отмечалось, был интервал в полсотни лет, за которые наша страна вместе со всей планетой успела очень многое пережить. Мир сотрясали революции и войны. В России, а вслед за ней – в целом раде стран, сформировалась совершенно новая политическая система, и, таким образом, судьбы отдельных народов и наций оказались в еще более тесной связи между собой и с судьбой всего человечества. В 30-е годы в Москве и Ленинграде среди посланцев всех советских республик значительно возросло число молодых людей из Башкортостана, многим из которых предстояло стать видными деятелями науки и искусства. Тогда же закладывалась система перевода на башкирский язык шедевров русской литературы и – через посредство русского языка – зарубежной. Одновременно пополнялся произведениями мировой классики и репертуар молодого башкирского драматического театра. Обращение к этим общепризнанным образцам способствовало обогащению театрального искусства республики ценным опытом. И все это оказалось возможным благодаря московской школе. Каждая нация воспринимала ее по-своему. Но пути, пройденные большинством входивших в состав Советского Союза народов, были схожими в главном: первый этап обучения происходил зачастую в процессе простого калькирования, либо осмысленного творческого заимствования, затем переносимое и перенимаемое приживалось в национальной среде настолько, что уже становилось своим. Однако без взаимного влияния в таких случаях не обходится. Со своей стороны, никоим образом не может подвергаться сомнению, что нерусские народы России тоже внесли значительный вклад в развитие всей страны. Известно, например, что стремительному росту горного дела в России в XVIII веке немало способствовали не только природные богатства исконных земель башкир, но и их умы. Наиболее проявил себя в данной области организатор разработок месторождений Исмагил Тасимов, по чьей инициативе в Петербурге было открыто учебное заведение, которое должно было готовить специалистов горного дела. В том же столетии Надир Уразметов ходатайствовал о разрешении на закладку нефтяного завода. Он стал первым, кто на государственном уровне известил о наличии нефтяных месторождений на территории Башкирии. Да, в многонациональном государстве есть все предпосылки для обоюдного влияния народов и взаимного обогащения. Вместе с тем, мы не можем закрывать глаза на обусловленные противоречивой сущностью советской идеологии факты. С одной стороны – массовый довоенный политический террор, уничтоживший великое множество граждан страны, в том числе цвет национальной творческой интеллигенции, с другой – бодрый лозунг «Кадры решают все!», призывающий к подготовке новых специалистов. А дело было, главным образом, в том, что государству потребовались силы, которые бы верно служили официальной политике и безропотно выполняли любой приказ сверху. И чтобы получить послушных марионеток, нужно было сделать так, чтобы процесс воспитания молодежи проходил в установленных рамках и при помощи определенного набора догм. Только вот в реальной жизни, увы, далеко не все удается держать в узде. Действительность оказывается нередко сильнее ограничений и запретов. У каждой нации есть ядро, способное продержаться в тяжелейших условиях и пробиться через какие угодно препоны. Парадоксы случались даже в советскую эпоху. Взять, например, основоположников башкирской советской литературы Даута Юлтыя, Афзала Тагирова и Булата Ишемгула. В 1938 году всех троих расстреляли, а их дочери в военные и послевоенные годы учились в Ленинграде и в Москве. Если Нинель Юлтыева и Майя Тагирова завоевали себе славу как талантливые мастера балета, то Клара Ишемгулова добилась ученого звания и стала автором целого ряда книг. Им повезло, а ведь сколько семей выдающихся людей, жертв репрессий, были обречены на хождение по мукам. Так что можно сказать, что известный сталинский принцип «Дети за отцов не в ответе» срабатывал лишь в исключительных случаях. В 50-е годы, как и в 30-е, в учебных заведениях Москвы было немало представителей Башкортостана. Со многими из них Рами был знаком. Кирей Мэргэн, Гайса Хусаинов, Гилемдар Рамазанов и Мидхат Гайнуллин учились в аспирантуре и собирались защищать диссертации по башкирской литературе. В тот же самый период Загир Исмагилов работал над своей ставшей впоследствии классикой оперой «Салават Юлаев». Из дневника: «В консерваторию мы с Рафаэлем опоздали. Впустили нас только после защиты диплома, когда Исмагилова уже поздравляли. Там было очень много наших парней и девушек – студентов и аспирантов. Ахнаф Кирей расспрашивал нас о съезде. Мы очень жалели о том, что не смогли послушать “Салавата”» (8.06.54). Хусаин Мажитов тоже учился в консерватории. Чтобы послушать, как он будет петь на дипломном экзамене, земляки решили вместе сходить туда. Там же обучался и Рафик Сальманов. Асхат Ашрапов, с которым Рами приехал в Москву, учился во ВГИКе на кинооператора. А другой одноклассник Рами – Диккат Буракаев – собирался стать геологом. Особенно много ребят из республики обучались в технических вузах. Выходец из той же деревни, что и Рами Гарипов, Акрам Закиров защитил диплом на «отлично». Этот его труд, посвященный башкирской нефти, удостоился высокой оценки московских ученых. И в ГИТИСе, куда выпадает счастье попасть лишь избранным, проходила подготовку для работы на башкирской сцене специально укомплектованная группа талантливых юношей и девушек. Благодаря мудрому решению республиканского руководства, заботившегося о завтрашнем дне национального искусства, коллектив башкирского драматического театра обогатится целой плеядой звезд. Ильшат Юмагулов, Гюлли Мубарякова, Хамит Яруллин, Зинира Атнабаева, Муллаян Суяргулов, Виль Каримов, Роза Каримова, Амир Абдразаков, Фардуна Касимова и другие таланты ярко проявят себя не только на сцене, но и в других областях, включая ту же литературу или педагогическую деятельность. Студенты Литературного института частенько наведывались в общежитие ГИТИСа. Когда Рами вместе с Сафиным и Янбаевым пришел впервые к будущим артисткам, он поначалу смущался. «Хорошо еще, что Шакир такой разговорчивый! – пишет он в дневнике. – Язык будто отточенный. Что бы ни сказал, все к месту». А когда он появился в общежитии во второй раз вдвоем с Диккатом, то чувствовал себя уже не столь скованно и сумел разглядеть, что собой представляли Гюлли, Фардуна и Зинира. В дневниковых студенческих записях Рами сохранились словесные портреты юных в ту пору красавиц. В Первопрестольной земляки жили дружно, всегда старались держаться вместе и отмечать в шумной компании праздники. Между тем повсюду, где есть молодежь, нередко дело доходит до свадеб. На одном из таких мероприятий, куда Рами Гарипова пригласила односельчанка Рагида, близко знакомая ему по детдому и интернату, он решил прочитать сочиненные им стихи. Рами записал их в свой дневник. В книги же то стихотворение вошло потом в основательно отредактированном варианте. Кстати, на свадьбе своих учеников присутствовала и бывшая директор уфимской школы-интерната Мусалия Галиевна Хайруллина, учившаяся в то время в Москве в аспирантуре. 2 мая 1953 года молодые люди ходили ватагой в Измайловский парк на встречу с татарской диаспорой. В дневнике Рами Гарипова зафиксирован следующий эпизод: «Давайте их удивим, – предложил Хусаин. – Начнем бороться, и все к нам сбегутся... И вот мы разделись и затеяли с Хусаином почти нешуточную борьбу. Он оказался прав: в мгновение ока нас облепили со всех сторон. Мы сбились в одну кучу с татарами. Ох, и разошелся народ! Просто оторопь берет от их количества... Их песни нисколько не похожи на те, что поют у нас». В конечном варианте стихотворения, которое Рами Гарипов прочел на свадьбе, звучит такое пожелание: «...где б вы ни были, пускай никогда не покидает вас московская весна». А как же иначе? Для молодых людей, выучившихся здесь, получивших специальность в самых разных областях, проведенные в Москве годы навсегда останутся символом высоких духовных устремлений и интеллектуального развития. Говоря о «московской школе», я отнюдь не имею в виду образование в отдельно взятом вузе. В это словосочетание я вкладываю значительно более емкое и сложное понятие. В последнее время нередко раздается мнение, будто бы русские оказали на другие народы, мягко говоря, не самое лучшее влияние. Это неверная точка зрения; но в любой ситуации необходим объективный подход. Исторические судьбы народов – многогранное явление, и их нельзя изменить волевым решением или по чьей-то прихоти, точно так же, как немыслимо повернуть вспять течение реки. Мы не можем отрицать характерную для исторического развития непреложную истину: немногочисленные нации, поддерживающие духовную связь с великой культурой, приобщаясь к древним и вечным ценностям человечества, обогащаются, многого достигают в своем развитии. Безусловно, у каждой нации есть своя основа, свой потенциал, обеспечивающий ей поступательное движение вперед. Только в таких случаях, при наличии прочной базы, культурное взаимодействие может принести народу пользу, дать ей силы и стать импульсом для дальнейшего его развития. На протяжении веков башкиры приобщались к мировой культуре посредством арабского и фарси. Еще до начала XX столетия эти источники продолжали подпитывать их умы и оказывали на них мощное влияние. Так, например, мать и дед великого историка, основателя Башкирской республики Ахмет-Заки Валиди воспитывались в башкирско-тюркской и арабско-персидской традициях. Однако, если бы Валиди, повторив их путь, ограничился лишь восточной культурой, он вряд ли смог бы добиться столь выдающихся успехов в политике и в науке, приобрести всемирную известность и признание. В стремлении пробиться к новым очагам знаний, мальчишкой он даже отважился на побег из родного дома. Овладев русским языком, Заки Валиди принялся изучать написанные на нем научные труды, познакомился с самыми видными востоковедами России, принимал участие в археографических экспедициях в Среднюю Азию. Это позволило ему, в свою очередь, выйти на другие источники. Изучая труды таких выдающихся историков мусульманского мира России, как Шихабетдин Марджани, молодой ученый смог значительно расширить не только свой кругозор, но и сферы научной деятельности. Одни малочисленные народы постигают сокровища мировой культуры через английский язык, другие – через французский. Судьбоносные перемены в жизни башкирского народа, усвоившего общечеловеческие духовные ценности при помощи арабского языка, привели к росту значения русского языка. Поскольку дороги к восточной школе были перекрыты, связи со знаменитыми учебными заведениями Бухары и Каира прервались, функция центра просвещения перешла к Москве. В ту пору, о которой идет речь, очень многие представители башкирской молодежи проходили московскую школу. И в своем стихотворении «Родные места», сочиненном в 1953 году, Рами Гарипов высказывает важную мысль: «Хоть и рожден я на Урале, в Москве родился я умом». Здесь, разумеется, присутствует поэтическая гипербола. Что бы там ни писал Рами, умом, душой и телом он обязан родному Уралу. А Москва подарила ему, уже без преувеличения, второе рождение. Основную часть знаний и источников, которые были доступны ему в Уфе, он усваивал бессонными ночами в интернате и проводя целые дни в Республиканской библиотеке. Но не менее важным для Рами было пребывание в московской благотворной среде. Круг общения, который он имел, учась в столичном Литературном институте, он бы ни на что другое не променял. Не потому ли поэт вынужден был признать, что, как личность, он родился и сформировался в Москве. Тем не менее в том же самом стихотворении он пишет: Москва – рукой подать! Но я в твоих лесах уральские березы воспеваю. Эта строчка перекликается с выдержкой из его дневника: «До чего же я тоскую по Башкортостану! И этому чувству меня научила Москва» (26.03.55). В одной башкирской песне поется: «Чужбина нас научит, что почем...» Сказано это не ради красного словца. Данная фраза подразумевает один из важных принципов системы народной педагогики. Издревле наши предки придерживались мудрого жизненного правила: посещая другие места, нужно быть восприимчивым к чужой культуре, уметь перенимать полезные идеи и применять их у себя дома. Действительно, оказываясь в непривычных для нас условиях, мы что-то узнаем, набираемся опыта и в то же самое время начинаем видеть вроде бы привычные для нас вещи и явления по-другому, как бы с иного ракурса. Вот и московская среда открыла молодому башкирскому парню мир, расширила перед ним горизонты, подарила возможность познать жизнь с разных сторон. Москва приучила Рами Гарипова быть еще более взыскательным по отношению к себе, постоянно работать над повышением своего духовного и творческого потенциала. А между тем, жизнь на чужбине научила его, как он сам признавался, еще больше ценить родной язык и народные напевы, сделала его более восприимчивым к неповторимым красотам родного края. И в то время как одноклассники Рами Гарипова начинали наперебой превозносить свое наречие, свой район и его природу, сам он, находясь в Москве, демонстрировал гордость за весь Башкортостан. Рами лелеял в себе это чувство, год от года все сильнее осознавая ответственность за данное ему право представлять его перед студентами из других республик и иностранцами. Он ощущал себя своего рода послом, глядя на которого окружающие должны были судить о всей республике. Если он талантлив, умел и трудолюбив, значит, соответствующее представление сложится у них и о его родине. И если он, будучи башкиром, окажется надежен, значит, можно будет доверять и другим его соплеменникам. Рами отчетливо понимал, что здесь непозволительно вести себя неподобающим образом, иначе это непременно скажется на репутации твоей родины. Такая вот ответственная миссия выпала на долю молодежи из Башкортостана, обучавшейся в Москве и других крупных городах за пределами республики. Конечно, не все студенты придавали этому такое значение, как Рами Гарипов. Но они были в меньшинстве. Все остальные старались вести себя достойно. Сумев сохранить и укрепить в душе, пребывая на стороне, национальный дух, верность своему народу, они вернулись в республику дипломированными специалистами с добротной профессиональной подготовкой и сплотились в силы, которым будет доверено будущее родного края. ДРУЗЬЯ И НАСТАВНИКИ Приехавшее в литинститут из Уфы пополнение с трудом привыкало к московскому шуму и суете: молодые люди ходили, будто оглушенные. Зато они достаточно легко привыкли к распорядку. Рами уже не чувствовал себя одиноким, как прежде. Теперь было с кем поделиться и радостью, и переживаниями. Зажил он с земляками душа в душу. Судя по тому, как учились его товарищи, они отлично сознавали, с какой целью сюда прибыли. Ребята очень старались, и краснеть за них Рами Гарипову не приходилось. Все, как на подбор, симпатичные, обаятельные, задорные, музыкальные и открытые, они покорили многих. Рами, один из самых молодых студентов, проучился в институте к тому времени уже два года и за счет усердия успел проявить себя с наилучшей стороны. И вот теперь радом с ним его земляки. Не подкачали ребята. В институте к ним относились с почтением, мол: «Вот они какие, башкирские джигиты!» Рами Гарипов с малых лет отличался дружелюбием. Слабых защищал. В любую минуту мог, не колеблясь, протянуть руку помощи. И по сей день есть кому вспомнить, как он несколько раз бросался в воду, чтобы спасти утопающего. Один из таких случаев произошел в свое время на Деме, когда Рами спас тонущего в реке одноклассника по имени Расул Калмурзин. После того случая Расул дал себе слово стать моряком и сдержал его. Он прослужил на морском флоте тридцать шесть лет, пройдя путь от простого матроса до капитана. Асхат Ашрапов, хорошо знавший Рами Гарипова еще по интернату, рассказывает в своих воспоминаниях «Наш Рами», что, возвращаясь в Уфу, они первым делом спешили в родную школу. В один из таких приездов молодые люди отправились к Агидели, на берегу которой интернатовские питомцы косили сено. Младшие ребятишки купались в озере. И когда одна из девчушек вдруг стала тонуть, Рами тут же бросился в воду и спас ее. Он многим помогал в трудную минуту. С другом мог поделиться последней копейкой. Чужую радость воспринимал как свою и иной раз радовался за других едва ли не больше, чем они сами. Рами Гарипова восхищали отношения Шакира Янбаева и его нареченной Хадисы: «Какая у них красивая, большая любовь! Шакир просто опьянен своим чувством! Какой восторг вызывает у нас их любовь. Особенно у меня. Как будто я сам Шакир» (2.10.52). Такое признание дорогого стоит. Подобные чувства доступны лишь тем, кто жизнь готов отдать за друга. Об этом не говорят громко, это можно только осознавать. Такой же искренности, отдачи и преданности Рами ждал и от своих друзей. Поэтому любой наговор, неосторожно оброненное обидное слово сильно задевали его, ранили до глубины души, тем более что сам он без причины обычно ни на кого не нападал. Однажды Рами описал в своем дневнике такой случай: «Шакир говорит мне: “Ты пишешь ради денег!” Эти слова близкого друга меня сразили, как будто он кинжалом нанес мне удар в спину. Если бы их произнес кто-то другой, мне было бы не так больно. Но это сказал именно Шакир. Наверное, даже враг не посмел бы меня в том обвинить, ибо я что угодно готов отдать, только своих никогда не сдам». И далее: «Я уже не могу говорить с Шакиром по душам, как прежде... Ведь я любил его по-детски искренне и относился к нему с большим уважением и теплотой... А таких, как его Хадиса, на свете мало. И теперь мне так неудобно перед ней. Мне кажется, если бы она узнала о том, что произошло между мной и Шакиром, то очень расстроилась бы» (1.10.53). Увы, настоящая дружба тоже подчас подвергается испытаниям. Но Рами не был мстителен. Дружбой он умел дорожить, как никто другой, и боялся терять друзей. А чтобы заслужить звания друга, нужно было соответствовать следующим требованиям: быть единомышленником, иметь ту же цель, уметь радоваться успехам ближнего, как собственным, и рука об руку преодолевать трудности. В студенческие годы лучшим в этом смысле был для Рами Рафаэль Сафин. Как уже говорилось, они знали друг друга со школьных лет и Рафаэль, в бытность студентом музыкального училища, даже сочинил на стихи Рами Гарипова несколько песен. Однако на поверку оказалось, что литературу он любил все-таки больше. Поэзия победила музыку. А их творческие контакты, начатые в Уфе, переросли в московский период в крепкую творческую дружбу. «То, что я рассказываю иной раз Рафаэлю, доверить дневнику я бы не решился», – признавался Рами, показывая тем самым, в каких тесных отношениях они были. Ему первому читал он только что написанные стихи и первым оценивал новые произведения Рафаэля. Бывало, беседы у них превращались в жаркую дискуссию, например, когда речь заходила о Лермонтове. Об этом можно прочесть в дневнике Рами Гарипова: «Он считает, что поэта из Лермонтова сделал Кавказ. Дескать, если бы тот не побывал на Кавказе, то вряд ли бы смог создать “Героя нашего времени”, “Демона”, “Мцыри”, “Беглеца”. Я же уверен: Лермонтова сформировали эпоха и общество. Основа его творчества – русская действительность. А Кавказ сыграл в его творчестве лишь вспомогательную роль. Главный герой Лермонтова – русский человек». Рафаэль тоже был по-своему прав. Будучи и сам романтиком по натуре, он воспринимал поэзию Михаила Лермонтова, прежде всего, с романтической стороны. Рами же смотрел вглубь, стремился докопаться до сути стихов поэта. «Такие споры у нас происходят едва ли не по каждому поводу, – продолжает он. – Пускай Рафаэль собственной рукой записывает в мою тетрадь свое мнение. Я тоже мог бы фиксировать свои мысли в его дневнике. Да вот только нет у него такой заветной тетрадки. Когда же я после наших споров начинаю Рафаэля в чем-то упрекать, тот говорит, что я веду себя, как ребенок, что я слишком мнителен и обидчив. Да как он не понимает, что дело не в обиде. Просто меня не устраивают некоторые его черты. Я расстраиваюсь из-за этого, так как боюсь, что в дальнейшем они могут перерасти в крупные недостатки. Мы должны работать над собой и стремиться к росту оба. А как же иначе, ведь ближе его у меня никого нет!» (13.12.53). Стоило Рафаэлю серьезно заболеть, Рами не отходил от него ни на шаг. Вместе они строили грандиозные планы на будущее, намереваясь ездить в экспедиции по Башкирии и собирать фольклор, рассуждали о новаторстве, мечтали о создании таких произведений, которые могли бы поднять башкирскую литературу на новую ступень и прославить ее на весь мир. На летние каникулы Рафаэль и Рами ездили друг к другу в гости в деревню. Но даже там главной темой их бесконечных разговоров была поэзия. Одно из стихотворений, которое Рафаэль читал Рами, лежа на крыше родного дома в Йыланлы, впоследствии превратится в поэму. И не исключено, что этому способствовало его общение с другом. Бывали они и в Аркауле, где Рафаэль повсюду таскал с собой баян. Впечатлением об одном из таких визитов делится братишка Рами Гарипова Равиль: «Как-то раз нас пригласила к себе в гости в Идельбаево (Бадрак) одноклассница брата Вариза-апай. Отправились мы туда втроем пешком. Рядом с аулом Махмутово есть переправа через Юрюзань, а лодки не видно. Решили перейти вброд. Мы с братом приготовились, а Рафаэль и не думает раздеваться. “Нельзя мне в воду”, – говорит. Сперва мы опешили. И тут брат вдруг сообразил: “Давай мы тебя вместе с баяном на руках перенесем”. После этого он обратился ко мне: “Равиль, ты посильнее меня. Пускай Рафаэль держится за твою шею, а я понесу баян и буду поддерживать его сзади за ноги”. Так и сделали. Мне до того хотелось в гости, что я без лишних разговоров взвалил себе на спину Рафаэля, и мы двинулись вперед. Так и добрались до противоположного берега. Но мучились не зря. Хорошо провели время, весело. Много песен в тот вечер звучало, и я впервые услышал, как поет мой брат. Его песня называлась “Караван-Сарай”. Он очень ее любил и везде пел. Других песен в его исполнении я не слышал». Много дорог исходили вдвоем верные друзья. И где бы они ни были, повсюду их сопровождали мысли о литературе – о новых книгах, о стихах. И вот что поразительно: в 50-е годы проживающим в Москве башкирам были доступны башкирские газеты, они могли читать их каждый день и даже покупать книги на башкирском языке. Точно так же обстояло дело с книжной продукцией и периодикой на языках других республик. В столицу их доставляли регулярно. Из дневника: «Выхожу на бульвар (Тверской бульвар. — Р. Б.), беру “Совет Башкортостаны”, атам — стихи Назыма Хикмета в переводе Шамиля (Шамиль Махмутов. – Анак. – Р. Б.)1 Просто здорово! Я так радовался, словно они были мои. И тут, переведя взгляд вниз, я увидел свою статью “Встреча с Назымом Хикметом”. Прочел. Как будто и не я писал. Вся выхолощена. Сухой газетный текст. Я очень расстроился» (2.06.52). «Занял 25 рублей и пошел на Кузнецкий мост, в Книжную лавку писателей. Хотел подарить на день рождения Мусалие Галиевне (15 декабря) “Избранное” М. Карима. А книги уже нет. Удивительно – оказывается, и в Москве много читателей! Купил роман Ахмета Файзи о Тукае, II том Г. Камала, сборник X. Такташа и книжечки молодых татарских поэтов» (13.12.52). Да, были ведь времена, когда периодические издания, выпускаемые в национальных республиках, бесперебойно поступали в Москву. Да и в самой Уфе вроде бы не так давно можно было увидеть на улицах стенды с развернутыми республиканскими газетами, с которыми мог ознакомиться любой проходящий – и стар и млад. Новое поколение «пепси», скорее всего, даже слыхом не слыхивали о том, что у нас существовала такая добрая, нужная людям традиция. А что касается башкирских книг, то ныне их продают в Уфе лишь в нескольких точках, тогда как до районов и других городов нашей республики они и вовсе не доходят. Стоит ли после этого удивляться, что количество желающих читать национальную литературу с каждым годом сокращается? Произведения студентов Литературного института разбирались на семинарах. Но больше всего Рами и его товарищи дорожили часами, проводимыми в беседах с земляками. «Позвонил Гайсе (Гайса Хусаинов. – Р. Б.). Тот оказался дома! Мне надо было почитать ему последние стихи. Пошли с ним в столовую, поговорили. Я позвал его, чтобы прочитать поэму Рафаэля. Договорились встретиться как-нибудь вечерком, посидеть» (7.12.53). Особенно молодые авторы прислушивались к мнению аспирантов Гайсы Хусаинова, Гилемдара Рамазанова, Мидхата Гайнуллина. Ведь они были профессионалами и к тому же готовились к защите своих диссертаций, общались со столичными учеными. Студентам хотелось услышать авторитетное мнение о своих произведениях. Хусаинова Рами знал еще со времен интерната и к советам его прислушивался. «Первый мой критик – Гайса Хусаинов», – заявляет он и вспоминает, какие слова тот записал в его тетрадь: «Над стихами надо работать основательно. Чем так писать, лучше вообще не писать. Нечего даже с этим возиться, тратить время». Вот как доставалось Рами Гарипову от старшего товарища! Но взыскательная критика молодому поэту была лишь на пользу. Она не подавляла в нем желание творить, а, наоборот, еще больше раззадоривала его. Рафаэль знакомил Рами с каждой новой частью своей поэмы. И тот по-детски радовался успехам друга: «Замечательно!.. Каждая строчка как будто проходит перед моими глазами, словно я сам их пишу...» (7.12.53). Произведение, у которого даже не было пока названия, Гайса Хусаинов слушал вместе с Мидхатом Гайнуллиным. Оба одобрительно о нем высказались. Разумеется, больше всех волновался Рами. И не только потому, что автор – его ровесник и ближайший друг. Просто такая уж у него была натура – широкая и великодушная. Обсуждения произведений среди поэтов и прозаиков – дело обычное. Заканчиваются они порою серьезными стычками или полным разгромом. Не обходится и без славословий, чему в истории литературы сколько угодно примеров. Но кто еще, кроме Рами, мог столь восторженно приветствовать новое детище своего товарища? «Вчера мы ходили к Мидхат-агаю, чтобы почитать поэму Рафаэля. Названия пока нет. Зато поэма есть. За последнее время никому не удавалось написать ничего подобного. Уж как рождалась эта вещь, я хорошо знаю... Каждая ее строфа мне знакома от начала до конца. Пожалуй, там нет ни одной строчки, которая не была бы прочувствована и выстрадана. Даже беспощадно критикуя Рафаэля, в душе я радовался за него. Еще четыре года тому назад я и предполагать не мог, что он так вырастет. А вчера Рафаэль предстал передо мной состоявшимся поэтом. Многие поняли его поэму, но, к сожалению, не прочувствовали. Я же больше воспринимаю ее не умом, а сердцем. Как раз этим-то она и ценна. Молодые пока еще не умеют писать таким языком. Это язык народа, простой, красивый и мудрый. Хотя бы ради того, чтобы насладиться им, стоило бы послушать поэму лишний раз. Я получил истинное наслаждение! Такая вот сила у его творения! Рафаэль совершил свой первый большой шаг как поэт. Перед ним – блестящие перспективы. Только бы он не остановился на достигнутом, только бы не отступил назад. А Рафаэль лежит рядом и спит. Он еще не знает, как знаю я, какой он поэт. Его нужно лелеять, оберегать, растить (я совсем расчувствовался, вот-вот заплачу). Но ему самому надо жить с оглядкой и не опьяняться успехами. Как только закружится голова, пиши – пропал. Тебе уже никогда не подняться. Вот чего я опасаюсь... Жизнь и литературу я знаю лучше, чем Рафаэль. И образование у меня поглубже. Однако поэтом я себя пока не считаю. Он – поэт!» (26.03.54). В 1954 году Рами Гарипов написал стихотворение «Пожелание», которое посвятил Рафаэлю Сафину. Подобно тому, как молодая мать Радуется первенца рождению, Ты полон сладостных чувств К каждому своему творению. Он готов был сделать все от него зависящее, чтобы друг его мог творить, и даже отказаться от поэзии, чтобы тот состоялся как поэт. Во имя и ради литературы Рами способен был пожертвовать чем угодно! А ведь произведение Рафаэля «Веление судьбы», которое анализировали критики, и в самом деле явилось своего рода событием, как в масштабах его собственного творчества, так и в жанре башкирской поэмы. Это стихотворение следует считать этапным, ибо в последующие годы Сафин всецело оправдал возлагавшиеся на него надежды, получив высокое признание как поэт и как драматург. А вот опасения Рами насчет «звездной болезни» оказались, к счастью, совершенно напрасными – Рафаэль сумел ее избежать, тем более что неудачи у него тоже случались. О творчестве Сафина много написано. Но как бы то ни было, первым, кто дал ему объективную оценку еще до того, как он издал свою первую книгу, был не кто иной, как Рами Гарипов, не скрывавший ни своего восторга, ни озабоченности. Через три дня после предыдущей записи о поэме друга он сообщает: «Написал Марату, чтобы он приехал в институт. А то ведь его сватают, уговаривают поступать в ЦКШ. Надо бы его как-то убедить. Рафаэль тоже ему написал. Я рассказал ему, что мы должны сколотить свой сильный литературный коллектив» (30.03.54). Однако Марату Каримову так и не суждено было присоединиться к друзьям. Он окончил ЦКШ – Центральную комсомольскую школу и лишь годы спустя – Высшие литературные курсы, которые существовали на базе Литературного института имени Горького. Среда была та же. Это значит, что и Марат Каримов прошел московскую школу, ощутил на себе ее благотворное влияние. Несмотря на то что Каримов учился в другом учебном заведении, столица сблизила его с Рами и Рафаэлем еще больше. Этой троице талантливых поэтов предстояло внести в башкирскую поэзию существенный вклад, обогатить ее новыми формами и содержанием. И неоценимую роль в формировании их эстетических взглядов сыграли столичное образование и приобретенный в Москве опыт. Что касается упомянутых Высших литературных курсов, то они тоже заслуживают нашего внимания. Это была школа, где советские писатели – представители разных национальностей и поколений – имели возможность совершенствовать свое мастерство и в то же самое время устанавливать между собой творческие контакты. Проведенные здесь годы стали для многих из них стартом для выхода на всесоюзный, а то и на мировой уровень. Именно отсюда началась звездная карьера одного из самых выдающихся писателей XX столетия Чингиза Айтматова. Очень важную роль сыграли литературные курсы и в творчестве таких известных башкирских писателей, как Нажиб Асанбаев, Муса Гали, Асхат Мирзагитов, Абдулхак Игебаев, Газим Шафиков, Наиль Гаитбаев, Рашит Султангареев, Галим Давлетов, Тимер Юсупов, Аниса Тагирова, Маулит Ямалетдинов, Туйгун и др. Все они тоже прошли московскую школу. С Москвой связали свою судьбу Ахияр Хакимов, Азат Абдуллин, Талха Гиниятуллин, Ильгиз Каримов, Юлай Аминев, каждый из которых внес свою лепту в расширение международных связей башкирской литературы. Но московская школа подразумевает не только учебу или проживание в столице. Скажем, Мустай Карим в Москве не учился, но проводил там очень много времени, что составило в общей сложности значительную часть его жизни. И это, по большому счету, определило его судьбу, позволив перерасти рамки республики и даже страны. Вернемся, однако, к герою нашего повествования. Рами находил себе единомышленников и среди студентов других вузов. Показателен в этом смысле следующий фрагмент: «Декабрь и январь так нас вымотали. И мы решили устроить себе передышку. Пять дней я ничего не читал. Заходил Диккат Буракаев из МГУ. Мы провели с ним вместе три дня. Вдоволь наговорились... Обсуждали мы с Диккатом и национальную проблему. Это самый щекотливый политический вопрос. И ошибки здесь недопустимы. Поэтому действовать нужно крайне обдуманно и осмотрительно. Иначе можно из самых лучших побуждений наломать таких дров. Сколько умнейших, величайших людей пострадали из-за этого вопроса» (6.02.55). Общение Рами и Дикката, впоследствии известного ученого-геолога, будущего автора научно-популярных книг, продолжится и после Москвы. Словно предчувствуя, каким нападкам будут они подвергаться из-за своих взглядов, в национальном вопросе приятели старались соблюдать осторожность. Сокрушаясь по поводу того, сколько великих и умных людей пострадали из-за своей неосмотрительности, Рами еще многого не понимал и не знал, простодушно полагая, что суровому наказанию подвергаются лишь отдельные люди за допущенные ими в данном вопросе ошибки. Пусть и нечасто, но во время пребывания в Москве Рами иногда мог себе позволить несколько дней кряду ничего не читать, однако полностью расслабляться себе не давал. Он с удовольствием встречался и общался с земляками и не только с ними. Здесь, как и дома, в родной деревне, Рами тянулся к старшим, к более взрослым и опытным мужчинам, охотно учился у них уму-разуму. Таким авторитетом был для него участник войны Сухов, которого он иногда упоминает в своем дневнике: «В институте состоялась защита дипломов. Я так радовался за Федора Сухова. У него собственное видение окружающего. Мир он воспринимает сердцем» (13.05.54). Благоговея перед такими людьми, Рами подчас вел себя с ними на равных. Стараясь понять других, он в то же самое время умел уверенно отстаивать свое мнение и пытался донести до сознания окружающих свои взгляды. Довольно часто Рами Гарипов общался с однокурсником Егором Исаевым. Они любили вспоминать о стычке, произошедшей между ними в первый год. «Когда начинаешь с драки, быстрее находишь общий язык», – сказал Егор. Рами не нравилось, что во время собраний Исаев чуть ли не больше всех шумел, громко к чему-то призывал, а потом вдруг резко остывал и замолкал. Он никак не мог взять в толк, отчего тот так странно себя ведет. Может быть, период затишья у будущего лауреата Ленинской премии и Героя Социалистического Труда был связан с творчеством, с мучительными поисками, увенчавшимися созданием крупного произведения. Не там ли, в стенах Литературного института, вынашивался им замысел поэмы «Суд памяти»? А если им обоим было о чем поговорить, это значит, что бывший фронтовик воспринимал младшего товарища всерьез, прислушивался к его мнению. Не зря же Рами воспроизводит в своем дневнике одну из их бесед (а ведь он фиксировал далеко не каждую): «Вечером мы очень долго проговорили с Егором Исаевым. О песнях, о природе (о траве, способной пробить асфальт), о жизни и литературе, о естественности и притворстве, о любви и глупости, о лошади и самолете, о генеральшах, о море и лесе, о “Тихом Доне” и “Поднятой целине”, об умении ценить жизнь. И пришли к таким выводам: — Человек должен формировать свой характер, кипя в самой гуще жизни и в борьбе. — Глупость всегда очевидна и выпрыгивает каждый раз, словно лягушка, тогда как ум залегает глубоко и не кричит о себе. — Когда ищешь добро, чаще натыкаешься на зло (я рассказал, как искал к Новому году хорошую елку, но мне попадались в основном плохие). — Любящий человек мелочей не прощает. Даже маленький недостаток в любимом видится ему большим. — Гораздо легче выглядеть хорошим, чем быть им. — Машина не может заменить лошадь. Ее нельзя отрывать от человека. — Мающимся от безделья генеральшам и море – что ванна. Их жизнь – сплошной комфорт. И горести, и радости у них мелки. — Человек, у которого нет молодости души, писателем стать не может. Писатель – тот, кто всякий раз открывает для себя что-то новое, умеет удивляться и т. д. Это всего лишь схема нашей беседы, которую мне очень трудно описать. Это надо чувствовать» (26.01.55). Свои записи Рами иногда давал почитать Рафаэлю. К занятию друга тот относился снисходительно. А ведь как было бы замечательно, если бы каждый писатель, хотя бы изредка, запечатлевал то, что видит и чувствует. Сколько ценных свидетельств у нас скопилось бы! Дневники творческого человека – живое зеркало его жизни. И никто из современников, очевидцев и даже близких друзей их не заменит. Некоторые доверяют дневникам интимные переживания, самые потаенные мысли и сокровенные тайны. Благодаря им мы можем следить заходом мысли человека, узнавать о превратностях его судьбы. И в данном случае, отслеживая жизненный путь Рами Гарипова, мы не можем обойтись без ссылок на его собственные записи, представляющие собой самый надежный источник информации о нем. Кто бы еще мог с такой достоверностью расписать не только по годам, по месяцам, по дням, а то и по часам, что происходило в душе поэта, как не он сам. Назавтра записи Рами о его разговоре с Егором Исаевым были дополнены такими строчками: «Вчера приехал Равиль (братишка. – Р. Б.). Я проводил его на электричке, а уже со следующей вернулся обратно. Пока ехал, наблюдал за людьми. Интересно – если я какое-то время никуда не выхожу, у меня появляется потребность видеть людей. Еду в электричке вроде бы без определенной цели. А такое впечатление, будто что-то нахожу» (27.01.55). Даже если поэт не отдает себе отчета в том, куда и зачем он едет, это никоим образом нельзя считать праздным времяпрепровождением, ибо его мозг беспрерывно работает, душа не ведает покоя. Такую вот жизнь вел Рами в Москве. Конечно, не обходилось без простоев. Но это вовсе не означало, что он мог позволить себе расслабиться. Его воля всегда была, что называется, наизготовке, подобно натянутой тетиве лука. И даже в моменты затишья, случавшиеся в насыщенной до предела, бурлящей жизни студента, взор его был устремлен к заветной цели, он не сворачивал с ведущего к ней пути. На этом пути Рами Гарипов постоянно приглядывался к маякам – своим наставникам и учителям. И главным учителем и образцом для подражания как в жизни, так и в творчестве оставался для него Максим Горький, которого он считал самым великим и мудрым среди писателей. Даже на некоторых очень известных и талантливых поэтов Рами смотрел глазами своего кумира: «Еще никому не удавалось охарактеризовать Блока столь просто и ясно, как Горькому. Рафаэлю Блок не нравится. А если бы он почитал Горького, тот ему наверняка понравился бы. Да и самого Горького Рафаэль пока еще недопонимает» (24.02.54). В течение ряда лет он собирал книги о творчестве и произведения любимого писателя. Узнав о том, что Рами одолжил деньги на покупку нескольких томов собрания сочинений Горького (с 23-го по 27-й), поэт Аржан Адаров из Горного Алтая изумленно воскликнул: — Что за человек! Вот разбойник! Гарипов был даже польщен, а Рафаэль в шутку заметил: — И кому же достанутся эти книги после твоей смерти? — Все тома Горького я оставлю тебе! – парировал тот, после чего друзья пустились в долгую философскую дискуссию. Рами и сам недоумевал, отчего так сходит с ума по книгам. Складывается впечатление, будто никто, кроме него, не проникся столь глубоко словами Горького о них. Книги для него – самое дорогое и святое. И, наверное, поэтому молодой человек считал их лучшим подарком для близких, о чем можно судить по следующему отрывку: «Купил Рафаэлю “Избранное” Назыма Хикмета. А то ведь он просил, чтобы я подарил ему свою книгу. Я еще сказал тогда: “Рафаэль, для меня это все равно, что отдать любимую девушку”. И когда я специально купил для него такую же книгу, он очень обрадовался» (29.12.53). Вот до какой степени дорожил Рами своей личной библиотечкой! Причина, по которой Рами Гарипов выделял Максима Горького, кроется, по всей вероятности, в том, что тот сумел, несмотря на выпавшие на его долю жизненные невзгоды и испытания, сохранить в себе чувство милосердия и вознести человека на пьедестал. «Горький будет со мной до конца моих дней! Он открыл мне глаза... Когда в 7-м классе мне попалась его книга “О литературе”, я впервые задумался о том, что есть литература, что есть жизнь и Человек. Он привел меня в Уфу. Он же позвал меня в свой институт», – вспоминает поэт. В то время, когда он об этом писал, во всех уголках мира можно было встретить людей, читавших Горького еще при жизни писателя и поклонявшихся ему. Но был ли среди них хотя бы один, кто произнес бы как завет: «Если удастся мне стать человеком, пусть мне поставят памятник в виде книги из белого мрамора и напишут на нем такие слова: “Сын Горького – поэт Рами”» (24.02.54). Эти слова насквозь пропитаны чувством верности избранной цели и свойственным людям той эпохи максимализмом. Со временем восхищение Рами Гарипова творчеством Горького перерастет в глубокое его осмысление. На последнем курсе он изучит самое сложное произведение «пролетарского» писателя – «Жизнь Клима Самгина». «Я пять лет готовился к прочтению этой книги. В ней вся жизнь вывернута наизнанку. На первом курсе я вряд ли бы ее понял», – признается он (17.02.55). Рами много дней и ночей потратил, чтобы постичь глубину и масштабность суждений великого классика. «Ура! Я теперь знаю, какая у Клима Самгина жизнь. Прощай, Самгин!.. Ты мне мешаешь жить. Ты возвел себя на высоту, да только там, наверху, не видно такого муравьишки, как ты. Спасибо Горькому. За эту книгу я перед ним в вечном долгу» (26.03.55). По произведению «Жизнь Клима Самгина» Рами подготовил к семинару специальный доклад. А поскольку он не привык трудиться поверхностно и спустя рукава, работа над ним превратилась в целое исследование. Наблюдения студента, его замечания о мещанстве говорят нам о явной его склонности и способности к научной деятельности. Подготовленное к семинару выступление было представлено им как основательный труд, который будет опубликован лишь через несколько лет после того, как Рами вернется в Уфу. Знакомство с «Жизнью Клима Самгина», работа над статьей «Что такое мещанство» стали для Рами Гарипова поводом вернуться к произведениям русских писателей и ученых о Башкортостане, заставив его всерьез задуматься о судьбе своего народа. Тревожась за его будущее, тогда, в год окончания института, многое из того, что должно было произойти через несколько десятков лет, он, конечно же, не мог предвидеть. Отведя Максиму Горькому центральное место, Рами в то же самое время считает необходимым учиться и у других писателей. «Я решил, что после Шолохова надо перечитать Макаренко. По своему значению он для меня третий писатель после Горького и Шолохова» (28.01.55). С уроками, полученными в московской школе, Рами Гарипов и его собратья познали много секретов творчества, открыли для себя сокровища всемирной литературы. Они с увлечением изучали историю становления русской литературы, культуры русского народа и постигали прочие науки. Для тех, кто хотел получить фундаментальное образование и прикладывал для этого все усилия, в институте были созданы оптимальные условия. Очень важным моментом проходившего здесь процесса обучения было то, что перед студентами нередко выступали признанные во всем мире мастера слова, живые классики, о чем большинство начинающих писателей не могли даже мечтать. Находившийся в постоянном поиске, чрезвычайно требовательный к самому себе, Рами четко обозначил творческие принципы этого учебного заведения, представлявшего собой своего рода обособленное государство – страну литературы. Их формулировки встречаются на разных страницах дневников. А в одном месте сосредоточены похожие на прописные истины правила, выработанные поэтом лично для себя и которые он обязан был неукоснительно соблюдать (24.04.53). Записи за 1953 год завершались «Раздумьями» (30.12.53), где Рами Гарипов зафиксировал суждения, поучения, рекомендации, предназначавшиеся не столько для других, сколько для себя самого. В ходе рассуждений автор скрупулезно подыскивал нужные слова, изобретал новые средства для самовыражения, намеренно пытаясь избавиться от привычных форм. Вместе с тем он продемонстрировал ограниченность своих воззрений, безоговорочно следуя канонам господствующего общественного строя. Вот первая цитата из «Раздумий»: «Схоластические книги ислама ничего не привнесли в развитие башкирского языка. Зато на русский язык книги по христианству оказали очень большое влияние». С этим утверждением нельзя не согласиться. Христианская религия, действительно, сыграла неоценимую роль в развитии русского языка. Сколько поколений русских впитывали через родной язык религиозные постулаты благодаря переводам «Библии» и «Евангелия». Главной же священной книги мусульман «Коран», которую в первую очередь подразумевали атеисты под «схоластическими книгами ислама», на башкирском языке в то время не было. Большинство трудов религиозного содержания в России писались по-арабски. И башкирский язык в числе прочих обогащался за счет заимствований из арабской лексики и фарси. Но этим влияние на него мусульманского мира не ограничивалось. Историческое, судьбоносное значение ислама состоит в том, что он сформировал духовность башкирского народа. Записи Рами об истории ислама 2 октября 1954 года носят лишь схематический характер. Сравнивая свою религию с христианской, он пишет: «Коран напоминает Евангелие тем, что проповедует непротивление злу насилием. И Коран, и Евангелие призывают своих последователей любить тех, кто их угнетает...» Даже советская идеология не сумела вытравить из воспитанного комсомолом поэта сформированный народной педагогикой национальный дух, равно как и его моральные принципы, заложенные религиозными традициями. По его высказываниям видно, что нашему народу, в основе своей, удалось, несмотря ни на что, сохранить привитое исламом нравственное начало. Свои рассуждения о Коране и Евангелии Рами завершает так: «Я считаю, что на зло надо отвечать не злом, а добром. И разве не о том же гласит народная мудрость, выраженная поговоркой “Протяни хлеб тому, кто запустит в тебя камнем”?» Все советские нации и приверженцы бытовавших на территории СССР религиозных конфессий подвергались попыткам отлучить их при помощи атеистической пропаганды от накопленного за сотни веков великого духовного достояния. В литературе безбожие героя считалось едва ли не одним из главных его достоинств, тогда как откровенное глумление над священнослужителями поощрялось и культивировалось. Одновременно с преследованием духовных лиц в Стране Советов шло наступление и на духовные ценности народов. Сколько прекрасных, добрых обычаев и традиций были объявлены «пережитками прошлого», а большая часть дореволюционной истории и народного наследия перечеркивалась или искажалась в угоду классовой теории. Ни одному этносу не удалось избежать изуверства и разорения. Послереволюционная официальная идеология, долгие годы активно насаждавшаяся в СССР по отношению к мусульманам, главным образом, к тюркским народам и конкретно к литературам, формировавшимся на протяжении столетий в духе восточных традиций, оказалась страшна тем, что радикальным образом изменила их судьбы. Ориентация на русскую литературу, а через нее – на западную, положила начало приобретению этими народами совершенно нового эстетического опыта. Эти изменения происходили на фоне и за счет искоренения древних традиций, осушения живых родников, а затем и принесения в жертву, физического и морального уничтожения подготовленных за годы советской власти сильных национальных кадров. В итоге получилось так, что московская школа, наряду с оказываемым ею положительным воздействием на литературы тюркских народов, волей-неволей вытеснила близкую им по духу Восточную школу, способствовала прерыванию тысячелетней связи. Добрые и злые дела вершились одновременно. Не зря говорят: «Нет худа без добра», а некоторые при этом еще и присовокупляют: «Добро без худа – тоже чудо». Отрыв нашего народа от традиций, глубоко и прочно укоренившихся за многовековую историю в укладе его жизни и сознании, не мог не сказаться на творчестве новых поколений башкирских литераторов, лишенных доступа к благодатным источникам. Это существенно ограничивало их возможности, тормозило развитие. И в последующие годы Рами Гарипов, как никто другой ощущавший эту зияющую пустоту, приложит все усилия, чтобы вернуть башкирской поэзии утраченное влияние Восточной школы. Чувствуя, что ему не хватает чего-то очень важного, он еще в бытность студентом литинститута обращался к родным истокам и делал это все чаще и чаще. «Никогда не отрывайся от народного творчества», – звучит одно из правил поэта. Некоторые из поставленных перед самим собой целей он определяет в своих «Раздумьях» таким образом: «Начинающий поэт должен озадачить себя следующими проблемами: изучать народное творчество и язык.., равняться на сэсэнов, акынов и ашугов; учиться у всех классиков, у братских народов...» Какие благие намерения и замыслы, благородные помыслы и порывы! Только в этой общей декларации отношение к утерянным восточным традициям окутано туманом. Молодой человек пытается разглядеть самые древние слои поэтической природы своей нации в произведениях народного творчества. Стремясь приобрести качественное образование, добротные знания, он старается постичь поистине огромный мир русской литературы, усвоить секреты ее выдающихся мастеров, как можно ближе познакомиться с западной культурой. И только горизонт со стороны великого Востока пока еще сокрыт от его ищущего взора непроглядными густыми облаками. После второго курса, во время летних каникул, Рами Гарипов объездил восточные районы Башкортостана, побывав во многих аулах, где встречался с местными сэсэнами и собирал фольклорные материалы. Научившись дорожить метким словом народного сказителя и мудреца, он с еще большим трепетом стал относиться к башкирской литературе. Появление в поэзии новых звезд и талантов становилось для Рами праздником души. И не случайно первый из своих студенческих дневников он начал с уважительного обращения: «Мустафа-агай!» Несмотря на то что в московской школе у молодого поэта было много учителей, общение с Мустаем Каримом, равнение на созданные им в ту пору произведения тоже служили ему источниками вдохновения. МАТЕРИНСКИЕ РУКИ Есть снимок, на котором мы видим подростка Рами Гарипова рядом с матерью в период учебы в школе-интернате. У них просветленные лица, открытый, доверительный взгляд. Посмотришь один раз – заметишь налет грусти. В другой раз кажется, что они вот-вот улыбнутся. И при этом оба как будто наполнены чувством гордости друг за друга. Словно Рами всем своим видом хочет сказать: «Смотрите, какая у меня мама!» Ата, со своей стороны, радуется: «Вот такой у меня подрастает замечательный сынок Рами – моя опора. В Уфе учится!» В связи с этим на память приходит запись, сделанная Рами Гариповым в один из знойных летних дней 1946 года в дневнике, заведенном им в школьные годы: «Улучив момент, скрылся от матери-старушки на крыше, чтобы дописать этих самых “Маленьких партизан”. И закончил!» А «матери-старушке» было в ту пору, ни много ни мало, всего лишь тридцать три года. Овдовела же Гюльмарьям-апай еще раньше, оставшись одна с четырьмя детишками на руках. Снимок, на котором шестнадцатилетний Рами запечатлен в школьной форме с матерью, западает в душу с первого раза, вызывая потребность возвращаться к нему снова и снова. Это ценная реликвия – напоминание об одном из самых тяжелых послевоенных лет – о 1948 годе. Такие карточки, сделанные дяденьками-любителями или заезжими фотографами, деревенские жители берегли как святыню, помещая в рамки под стекло и вешая на самое видное место в доме. Делая надписи с обратной стороны, они дарили их или посылали друг другу с письмами. И не раз бывало, что от близких и дорогих тебе людей не оставалось ничего, кроме этих фотоснимков. Поэтому следует радоваться тому, что они вообще сохранились. А то ведь нередко случалось так, что образы погибших запечатлевались лишь в памяти. Когда же вдруг найдет на тебя грусть-тоска и до боли захочется заглянуть в родные глаза, сделать этого ты уже не сможешь. Сколько же детей выросло, даже не зная, как выглядели их отцы, дедушки, братья!.. Тридцатипятилетняя вдова со своим шестнадцатилетним сыном. И еще трое сирот за кадром. Едва ли не самый распространенный в СССР штамп того времени – сочетание из двух слов «семья погибшего», коих по всей стране развелось бесчисленное множество. Как правило, это были молодые женщины с целым подолом ребятишек. Изображенный на снимке подросток и мать, на плече которой покоится его рука, друг для друга – самая крепкая и надежная опора. Государство им в помощи, конечно же, не откажет, но не надо забывать, что у него и без того миллионы круглых сирот. А где же сам Ягафар? – Уважаемого всеми главы большого семейства Гариповых нет в живых уже пять лет, – с тех пор, как воин-фронтовик сложил голову под Сталинградом в сражении, принесшем славу Советской армии. И ответственность за судьбы обездоленных детей целиком и полностью лежит на хрупких плечах Гюльмарьям, готовой ради потомства взяться за самое трудное дело. Ее главный помощник, на которого она, как на самого старшего, возлагает большие надежды, – это Рами. Несмотря на то что снимок сделан в пору царившей в стране всеобщей разрухи и великой нужды, по лицам изображенных не догадаешься, как тяжко им было на тот момент. Эта женщина в платке с пробором в волосах и ее подросший сын преисполнены воли, решимости и, в то же самое время, излучают доброту. Несмотря на перенесенные лишения и испытания, души их не зачерствели, вперед они смотрят без страха и с верой. Эти люди не из тех, кто способен причинить кому-либо зло, но вместе с тем они умеют, когда надо, и постоять за себя. Дорогу в будущее мать с сыном торили и мостили самоотверженным и честным трудом. Собственными силами, за счет трудолюбия и хозяйской хватки, им удалось в лихолетье сохранить себя и своих близких. Такие вот мысли приходят в голову, когда глядишь на эту сохраненную для потомков старую фотографию. В дневниках, которые Рами вел, учась в школе, а потом и в институте, он часто упоминает свою мать. Из детства ему вспоминаются разные моменты, в том числе минуты радости и безобидные мальчишеские шалости. Только вот в самую счастливую и беззаботную пору в их жизнь ворвалась война. 22 июня 1952 года Рами решил описать то страшное событие. Наступит время, когда день начала войны будет запечатлен во многих произведениях башкирских писателей в различных жанрах. Некоторым из них удастся воспроизвести его мастерски. Но именно в то время таких произведений не было еще и в помине. Когда на нашу страну обрушилась черная беда, Рами было девять лет. Поэтому читать о том, что он пережил тогда, любопытно вдвойне. Его отличающиеся документальной достоверностью воспоминания стоят того, чтобы привести здесь это бесценное свидетельство. «Ровно одиннадцать лет тому назад мы с родителями и маленькой сестренкой поднялись спозаранок и, после того как отец запряг в телегу колхозного жеребца-айгыра, отправились в райцентр Салаватского района на сабантуй. Рассвет был в то утро такой красивый, что словами не описать. Я сижу впереди за кучера. Рыжий жеребец, пофыркивая, быстро движется мягкой иноходью вперед. Родители впервые взяли меня на сабантуй, уступив моим слезным мольбам. Это был невероятный праздник. Тут тебе и скачки. И борьба. Всевозможные игры. Чего только не придумает народ! У всех было радужное, праздничное настроение. А после обеда взрослых как будто подменили. Лица у всех были мрачные. Свалившаяся на берега Юрюзани нежданная весть превратила вдруг людскую толпу в бушующее море. Праздника как не бывало. Шум, слезы и вопли. Многие мужчины сразу же помчались в военкомат. В глазах у всех – растерянность, тревога, отчаяние и ненависть. Народ понемногу стал разъезжаться, подавленный, как после похорон. Дорога стала похожа на черную реку. Это всеобщее тревожное состояние передалось и окружающей природе. На синеватые вдалеке горные леса как будто опустились вечерние сумерки. А все окрестности залили кроваво-красные солнечные лучи. Фырканье лошадей. Верещание детей. Женские рыдания. Неизмеримо глубокое море скорби. Поток переправлявшихся вброд через Юрюзань был столь велик, что казалось, будто реку перекрыли плотиной. Местами разыгрывались настоящие трагедии, когда лошади, оступаясь, проваливались под воду. Отец в тот день так и остался в военкомате. Делать нечего, я, как единственный мужчина, посадил мать с сестренкой в повозку и стал править лошадью, задав ей бег трусцой. По сей день я все так отчетливо вижу вплоть до мелочей. Именно так начиналась для нас Великая Отечественная война, тяжесть которой легла и на наши детские плечи. Отец, в первые же дни добровольно ушедший на фронт, не вернулся. Так что первый мой сабантуй оказался последним пережитым вместе с ним событием. Я буду вечно помнить, как на рассвете он разбудил меня, поднял сонного на руки, крепко прижал к своей груди и, поцеловав, промолвил с улыбкой: “Ну что, сынок, оставляю колхоз на тебя. Слушай мать, будь малышам настоящим старшим братом. Ты ведь у нас уже большой. Учись прилежно. А уж мы вернемся с победой”. Место на моей щеке, куда упала крупная слеза, скатившаяся с грустно улыбавшегося лица отца, как будто и теперь жжет. Эта капля пламенем прожгла мое детское сердце. И это пламя никогда не потухнет. Оно будет гореть во мне вечным огнем памяти омоем отце. То, как он жил, трудясь дни и ночи, не покладая рук, пользуясь всеобщим уважением и любовью и оставаясь при этом скромным, сдержанным и немногословным, навсегда останется для меня примером». На какие мысли наводит данный фрагмент? – Думается, если бы Рами Гарипов взялся за прозу, он мог бы стать весьма своеобразным писателем. По его дневниковым записям мы можем судить о том, что он, прежде чем взяться за стихи, посвященные родителям, родным и землякам, близким и дорогим ему людям, любимому Башкортостану, неоднократно обращался к их образам в прозе. Кроме того, эти документы ценны тем, что в них проявилось его умение тонко чувствовать, ощущать глубину, оттенки значения и вкус слова. Такие опыты очень важны, и они пригодились ему в дальнейшем при создании сильных поэтических, в полном смысле, произведений и стали для поэта отличной школой. Будучи девятилетним мальчиком, Рами запомнил и впоследствии воспроизвел в рассказе прощание с отцом, последнюю и, возможно, даже единственную жгучую отцовскую слезу на своем лице. На всю жизнь его имя останется для сына святым, тогда как воспоминания будут постепенно тускнеть и стираться, а сам образ, облик живого человека превратится в мифический. Зато его мать-инэй находилась рядом. Рука об руку они вместе решали житейские проблемы, преодолевали трудности. Подобно миллионам советских женщин тех лет, Гюльмарьям была для своих детей больше, чем мать. Она вынуждена была обращаться с ними не только по-матерински ласково, но и по-отечески строго, сурово, а когда и поругивать. Ох, нелегкая это ноша – в одиночку тащить на себе груз ответственности за многодетную семью! Поэтому Рами приходилось разделять с матерью ее обязанности, то и дело подставлять под эту ношу свое еще не окрепшее плечо. Немалая часть хлопот по хозяйству доставалась именно ему. В тяжелые времена не до сюсюканья, и взаимоотношения у них в семье не могли быть нежными. Впрочем, башкирскому народу, несмотря на его музыкальность, душевность, радушие, в целом не свойственно выставлять свои чувства напоказ. И если иные женщины порою голосят, рвут на себе волосы и чуть ли не вгрызаются в землю от горя, то башкирки, как правило, переносят страдания стоически молча. Такому терпению и выдержке мусульманок приучают каноны ислама. Общаясь друг с другом, они не выворачивают душу наизнанку, их не заставишь расчувствоваться. Отправляясь в дальний путь или вернувшись домой издалека после долгой разлуки, длившейся месяцы, а то и годы, башкирский сын не бросится к своей матери в объятия, и та, стараясь не выказывать своей радости, позволит себе в знак приветствия лишь слегка похлопать его по спине. А ведь кто-то, кому все это непривычно, может неверно истолковать такое поведение, принять сдержанность за равнодушие. Люди, которые в военное лихолетье страдали от голода и дрожали зимой от холода в неотапливаемых домах, носили латаную-перелатаную одежду и получали с фронта похоронки, научились загонять эмоции внутрь. Но тем не менее беды не разъединяли, не отталкивали их друг от друга, а только сплачивали. В связи с этим невольно приходят на память строки из стихотворения «Цветы на камне» Мустая Карима. Наверное, трудно было бы найти более подходящую метафору для благородных чувств, которые ты сохраняешь к любимой, даже когда жестокая война превращает тебя в камень. Так и кажется, что эти стихи таят в себе еще более глубокий смысл, чем вкладывал в них автор. Поэт сравнивает чувства к любимой с венком из выросших на камне цветов. Но разве не сродни таким цветам душевная чистота, человечность и милосердие, которые удалось сохранить и укрепить всему советскому народу, несмотря на миллионы жертв, которых стоила ему война, несмотря на потерю своих сыновей и дочерей, невзирая на кипящую ненависть и жажду мщения. Скуповатый на эмоции и нежные слова, наш народ, закаленный испытаниями, выпавшими на его долю в 40-е военные годы, научился сострадать, познал цену дружбе, верности, бескорыстной помощи и самоотверженности, проявляемой как на фронте, так и в тылу. Вот и Рами Гарипов – уже в детстве прошел он эту школу выживания и таким вступил в творческий мир. Поначалу его стихи изобиловали общими фразами. Так ведь этот этап неминуем. Как признавался он сам, чтобы научиться хорошо писать, ему приходилось заниматься этим сутками, «до умопомрачения». Драгоценные семена, которым предстояло дать добрые всходы, покоились еще тогда на дне его души. А для того чтобы они проросли и вырвались наружу, поэту требовалось время на глубокое осмысление сущности жизни и своего предназначения. Последнюю часть «Раздумий» (30.12.53) он заканчивает так: «Если бы детство мое пришлось не на военные годы, я бы вряд ли начал писать стихи. Война оставила в моем сердце столь глубокий след, что я просто не мог не писать. И если я рожден для литературы, то родила меня именно Великая Отечественная война. Та война забрала и отняла у меня отца, оставила мать одну с четырьмя ребятишками, заставила нас голодать, по несколько дней кряду не видеть пищи. Все это наполнило мое маленькое сердце великим познанием жизни». В дневниках эта жизнь представлена в виде множества живых картин. Только вот передать их в стихах, чтобы они заиграли, молодому поэту пока не с руки. Рами почитал и любил свою мать не только за то, что она одна, без отца, вырастила и подняла на ноги четверых детей. Гюльмарьям Гарипова была первым свидетелем того, как он сочинял свое первое стихотворение, и самым первым его читателем. Вот как он описывает событие, с которого начался его «творческий путь»: «Учился я тогда еще в пятом классе. Однажды учительница по литературе задала нам на дом сочинение на тему “Лунная ночь”. А я взял и написал “Лунную ночь” в стихах. То стихотворение было убогим и хромым и состояло лишь из простейших фраз и рифмованных словечек. Но ведь я трудился, потратил на него силы. Невозможно передать, как я радовался, когда его закончил. Мама мыла в тот момент полы. Поставила стол и стулья на нары и вовсю шурует. А я сижу на столе, корпя над листком. Прочту и, если не понравится, зачеркиваю. Снова читаю и снова зачеркиваю. Чтобы написать три куплета, я перевел пять листов бумаги. И вот уже самый последний вариант... Какой восторг! До чего же дорог мне этот “труд”! Радость переполняет меня до такой степени, что уже невтерпеж. И я сам не заметил, как опрокинулся вместе со столом и грохнулся прямо в тазик с грязной водой... Вода расплескалась по полу!.. А мать как разозлится: — Ты что, ошалел, шайтан?! – заорала она и хватила меня по лицу большущей грязной тряпкой да так, что сбила с ног... Не дожидаясь повторного удара, я, как был, босиком, выскочил на улицу. Пребывая в диком восторге, я даже не почувствовал, что стою босой прямо в снегу. Так и простоял с листком в руках, не зная, что делать, пока мать не вышла. — А ну заходи быстрее! – крикнула она, и я тут же прошмыгнул мимо нее в открытую дверь. Затаился и жду, что будет. А когда мать зашла, сказав со смехом: “Ох, и шальной. Настоящий шайтан!” – у меня будто гора с плеч свалилась. — Инэй, ты уж не сердись на меня, – попросил я, заглядывая матери в глаза. – Я ведь стих написал, как Тукай. — Тогда почитай... И, воодушевившись, я начал читать. А как закончил, мать говорит: — Хорошо написано. Только зачем было из-за этого в таз прыгать? – Сказав это, она велела мне вымыть пол. И “шагир-абзый” играючи это сделал! Мать больше не сердилась. Так как и сама любила стихи. Обучая меня чтению (еще в пятилетием возрасте), она пыталась заставить меня выучить два стихотворения Тукая – “Перед черной доской” и “Акбай”. Читать я выучился быстро. На следующий день, после того как был написан стишок, я явился в школу ни свет ни заря. Самси-абей еще только собиралась топить печку. — Ты чего пришел, полуночник? – спросила она. — Просто так, – только и ответил я. До начала занятий как будто целый год прошел. Я успел за это время переписать стихи в тетрадь. На следующий день я показал ту тетрадь матери. Увидев оценку “отлично”, она воскликнула: “Ах, ты мой шайтанчик!..” – и прижала меня к своей груди. Моя мать была нам вроде старшей сестры. Она играла с нами, смеялась. Учила моих братишек Равиля с Уралом читать». Вот так Рами начал писать стихи. До боли знакомая картина – деревенская изба и военной поры мальчишка, в маленьком сердечке которого вспыхнуло пламя страсти к поэзии! Такое впечатление, будто он рассказывает именно о тебе. Пристрастившись к творчеству, Рами просиживал за столом ночами. А когда мать напустилась на него, мол, «керосин кончаешь», стал прятаться на печи. Вместо занавески – шаль, перевернутое корыто – вместо стола. Вся ночь в его распоряжении! В сердце пылает поэтический огонь, а дом освещать нечем. Так приходили в литературу дети войны... Молоденькие мамаши-вдовушки были им и сестрами, и задушевными подружками. Вместе преодолевали трудности, а бывало, игру затеют, словно ровесники. Мать – и глава семьи, и учительница, и слушательница твоих первых стихов. Но суждено было Рами прожить подле самого дорогого для него человека всего лишь четырнадцать лет. И это тоже знакомо многим творческим людям. Что поделаешь. Зато за эти немногие годы успели сложиться и закрепиться главные жизненные устои юной личности, была заложена основа его жизненной философии. Творчество вдохновляет и заставляет быть настойчивым. И кто знает, может быть, неуступчивость, упорство, гордость и обостренное самолюбие перешли к иным поэтам от их матерей. А то, что многие посвящают именно им свои стихи, нельзя объяснить недостатком тем. Дело вовсе не в этом. Если бы молодые поэты не писали о своих мамах, им бы недоставало искренности. Когда пишешь о той, что тебя родила и вырастила, то и утверждаешься как духовная личность. И пусть вот уже на протяжении многих лет ты видишься с матерью лишь во время каникул, даже за тысячи верст невозможно отделаться от ощущения, будто она следит за каждым твоим шагом. С годами же на смену ребячьей тоске по ней к подрастающей личности постепенно приходит чувство большой ответственности. Будучи усердным в учебе, Рами Гарипов считался в институте едва ли не лучшим студентом. При этом он беспрестанно трудился, творил. И все это не только для себя, но и ради того, чтобы порадовать мать, чтобы та гордилась его успехами. Главная цель его жизни формировалась в его сознании в родном доме, и первые поэтические опыты читала мать. Ночные бдения за чтением – тоже ради этой великой цели. Вспомним его собственное признание: «Чтобы хорошо писать, я пишу до умопомрачения». И это – во имя все той же благой цели. Ради ее достижения он накапливал силы, насыщал свой разум новой информацией и знаниями в самых богатых библиотеках, а также учебных заведениях Уфы и Москвы, в театрах и музеях, путешествиях по памятным историческим местам, принимая мудрые советы от видных ученых, в неторопливых беседах, а подчас и в жарких спорах с коллегами, либо проводя досуг с книгой в руках у себя в комнате или на лоне природы. Внутри у него шел непрерывный рост. Проявившаяся в Уфе тяга к знаниям в московский период стала еще сильнее, более осознанной и последовательной. И в конце концов, эти вдохновенные и в то же самое время мучительные поиски начали давать добрые плоды. Количество, так или иначе, превращалось в качество. То, что Рами черпал из разных источников, выкристаллизовывалось в его поэтическом творчестве в первые жемчужины. У каждого художника творческая судьба складывается по-своему. И если говорить конкретно о Рами Гарипове, то как личность он созрел, несомненно, раньше, чем как поэт. Однако признаки того, что он непременно станет поэтом, уже были налицо. Просто, прежде сложилась его духовная и интеллектуальная база. В свою очередь, эта прочная основа, возделанная им самим нива, оказалась благодатной для ускоренного развития, быстрого раскрытия и укрепления его поэтического творчества. И в том, что этот перелом начался, большую роль в очередной раз сыграл образ ее Величества Матери. Из дневника: «12 февраля, 1954 год. Ночь. Переделкино. Скоро запоют первые петухи. И, проснувшись, моя мать, возможно, вспомнит в это утро тот момент, когда на рассвете ровно 22 года тому назад произвела на свет своего первенца. Может быть, она задумается. Или улыбнется. Или представив перед собой находящегося вдали от нее сына, услышит первый исторгнутый им звук. Сердце матери! Есть ли сердце прекраснее твоего? Мама! Кто еще на свете будет переживать за меня так, как ты? Мне уже двадцать два! И почему-то не по себе: не от того ли, что я так одинок... Все учусь да учусь. А последние десять дней тянулись для меня словно десяток лет. Три дня нечего было есть. Да и покурить не на что. И все же... А если бы меня не было на свете? Как было бы жалко!.. Хорошо, что ты меня родила, эсэй. Как хорошо, что я есть!» Поэт не сетует на трудности, не клянет этот мир, обрекший его на полуголодное существование. Напротив, он источает слова благодарности судьбе и подарившей ему жизнь матери. За этим – не ложный оптимизм молодого человека. Здесь ощущаются твердая вера много познавшей и испытавшей, несмотря на юный возраст, личности, привитое ему всей его предыдущей жизнью терпение. Здесь он проявляет себя как мудрый философ. И в этой своей философии поэт ищет и находит опору в самом дорогом, святом для него человеке, представляя себе, что чувствует в день его рождения живущая за тысячи километров от него родная мать. РУКИ МОЕЙ МАТЕРИ Был светлый день – светла о прошлом память, — Траву косили мы с тобой вдвоем. Ты помнишь ли тот день, родная мама? А мне он стал счастливым самым днем. Гадала где-то дальняя кукушка, Ты, мама, подточила косу мне, Рассветным солнцем залило опушку Дубовой рощи, рядом, на холме. Косил я поначалу очень робко, Но ты хвалила, мой порыв ценя, Учила и уменью, и сноровке, Подбадривала искренне меня: «Коси не торопясь, бери поуже, Держи повыше острие косы». И радостью светилась, если лучше Я вел прокос зеленой полосы. Как ручеек коса моя сверкала, И луговые падали цветы. В их чашечках – и голубых, и алых — Росинки-слезы были так чисты! Довольная, ты радовалась сыну, Глядела на проложенный прокос: Сынок подрос, в руках довольно силы, А у самой в глазах – росинки слез: «Отец твой тоже так косил, сыночек, И не поставить никому в вину — Не видит он твоих “зеленых строчек”, Ушел с врагом сражаться на войну». Вот с этих «строчек» и берет начало Мой путь, которым шел я, жизнь любя. И это, мама, верно означало, Что руки золотые у тебя. Снизу – приписка автора: «А сегодня я понял это еще лучше». «Руки моей матери» – самое сильное из стихов, написанных Рами Гариповым в пору учебы в Литературном институте. В первый сборник и в последующие его книги оно вошло под названием «Руки матери» и датировалось 1953 годом. Некоторые свои стихи он записывал в дневники и, бывало, описывал историю их создания. Что же касается этого стихотворения, то Рами почему-то никак его не прокомментировал. Он то и дело упоминает свою поэму-сказку о Салавате, рассказывает о всевозможных творческих планах. Только вот об этом, ставшим классикой, произведении умалчивает. И показательно то, что будущий поэт полностью приводит его в самой заветной тетрадке именно в день своего рождения. В уфимских дневниках много его стихов. На десятках страниц местами можно видеть рифмованные записи. В московских же дневниках стихи встречаются редко, да и то – некоторые из них даны либо в черновом варианте, либо в виде наброска. И отличаются в этом плане «Руки моей матери», которые переписаны в памятный день, причем с особым тщанием. Рами датировал это стихотворение 1953 годом, но по всему видно, что он неоднократно к нему возвращался, дорабатывал, пока наконец не выдал последний, самый совершенный, с его точки зрения, вариант, который зафиксировал 22 февраля 1954 года. Значит, периодом создания стихотворения «Руки моей матери» можно считать 1953-1954 годы. Оно знаменует собой наивысшее достижение того этапа, демонстрируя силу таланта молодого поэта. В те годы Рами Гариповым было написано немало успешных стихов, среди них: «Родные места» («Хоть и рожден я на Урале, в Москве родился я умом»), «Сестричке», «Первая любовь» («Будет родинкой жгучей в сердце моем имя светлое твое»), «Демские рассветы» («Был для тебя в тот день рожден я, а для меня ты рождена»). Рами обожал свою семью и в творчестве уделял внимание ближайшим родственникам. Первое из стихотворений такого рода он написал в 1954 году, посвятив его любимой сестричке Маршиде. Оно начинается такими строчками: Подобно прекрасной березке стройной, Под защитой выросшей трех дубов. Росла ты в ласке, наша сестренка, Одна среди братьев – трех пацанов. Отца мы не знали. Он на чужбине На поле боя остался лежать... Отдав нам, детям своим, все силы, Состарилась прежде времени мать. Уже видно, что чувства молодого поэта ближе к человеческой натуре, к реальной жизни и к природе, язык которой становится ему все понятнее. «Похоже, что они совсем, как я, тоскуют по берегам родной реки» пишет Рами в стихотворении «Юрюзанские гуси». И особого внимания в этом отношении заслуживает его «Весна» (1953), состоящая из шести строф. Березки белые шумят чуть слышно, Мой слух услаждая весенней песней... А я возлежу на траве душистой Под покрывалом из солнечных лучей. В небесной выси жаворонок звонкий Заливается серебряным бубенцом. Порхает бабочка над землею теплой — Точь-в-точь раскрывшийся бутон. Облачившись в лучший наряд свой лиловый, Вспыхнул подснежник-первоцвет. С цветка на цветок перелетают пчелы, И пара беззаботных мотыльков... Этому стихотворению присущи качества, которые с наибольшей силой проявятся в его дальнейших произведениях. Оно убедительно передает пение жаворонка, краски и звуки природы, привнося новый мотив в башкирскую поэзию. Здесь же можно почувствовать влияние традиций башкирского народного творчества («весна теплей – запел соловей»), русской поэтической школы и, в частности, сочинений Тютчева и Фета («Люблю грозу в начале мая»). Уже четче обозначаются главный мотив, образная система и стиль Рами Гарипова. Но пока еще не столь интенсивен аромат его поэзии, не в той мере насыщенны ее цвета. Встречаются и не отшлифованные места, наблюдается некоторая сумятица в мыслях – и эти недоработки, соответственно, снижают уровень стихов. Тем не менее в 1953-1954 годы происходит заметный рост Рами Гарипова как поэта, шире становится его кругозор. И пусть в стихах этого периода преобладают мысли о настоящем и гордость за сегодняшний день, поэта нельзя упрекнуть в том, что он игнорирует прошлое. Список созданных им произведений пополняется стихами, посвященными тем, кого он считает своими учителями: Тукаю, Гафури, Саляму («Поэт», «Перо», «Жизнь Саляма»), Больше значения Рами придает теперь профессиональной стороне. Стараясь разнообразить приемы и формы, он решается на эксперименты. В день посещения с однокурсником Вадимом Зубаревым Третьяковки, 27 октября 1953 года, Рами Гарипов прочел ему стихотворение, написанное, по его словам, исключительно ради формы: Вспомни тот день — Я ушел. Крепко — Поцеловал. В глазах твоих Грусть и боль. Росинкой чистой Слеза Капнула в сердце мне. Капнула и прожгла. И пусть Уже давно Мы врозь с тобой. Все равно По-прежнему тот огонь Сжигает сердце мое. После того как Рами перевел содержание, приятель сказал ему: «По-моему, здесь не только форма, но и глубина». И тот увидел свое творение уже в ином свете. Однако здесь требуется пояснение. Безусловно, это стихотворение искреннее и легкое, но оно все же уступает «Первой любви» («Будет родинкой жгучей в сердце имя светлое твое»), написанной им в том же году. Поэт включил его потом в первый свой томик, только почему-то среди стихов за 1955 год. Эти два произведения интересны тем, что их можно рассматривать как вариации на одну и ту же тему. Особенно интенсивно Рами работал осенью 1953 года. Он настолько был увлечен творчеством, что пропустил очень много лекций. Прежде рождение каждого нового произведения воспринималось им как из ряда вон выходящее событие. Теперь же Рами проявлял сдержанность -то ли успел привыкнуть, то ли уже начал ощущать себя профессионалом. Писал он каждый день. Это значит, что творчество овладело всем его существом. И в это самое время поэт твердо решил взяться за подготовку первого сборника. «Всю ночь просидел над своими стихами, переписывал, исправлял. Готовлю сборник. Работаю, как лошадь» (26.10.53). Несмотря на то что Рами Гарипов денно и нощно трудился, он ощущал себя свободным и сильным. И обращать внимание на мелочи жизни совершенно не оставалось времени. Над ним не властна была даже осень с ее безнадежностью, он не предавался тревожной тоске, в которую повергает людей «унылая пора», не раздражался. Поэт только и знал, что писать – с вдохновением и задором, полностью выкладываясь. Иной раз и сам себе удивлялся: он уже давно не чувствовал себя таким окрыленным. И эти благословенные дни и ночи, когда он вдохновенно работал без устали, забывая про сон, не прошли для него даром. Они одарили молодого поэта счастьем держать в руках первую книжку. Пусть это пока лишь рукописный вариант и один-единственный экземпляр, которого еще никто, кроме него самого, не касался, но сборник уже есть. Вот он! Разрозненные прежде стихи связаны отныне между собой общей нитью. Да, этот сборник не больше, чем рукопись, и автор пока не ведает, суждено ли ему быть напечатанным... Словно желая отогнать от себя прочь, подальше эти досадные сомнения, Рами стремительно выскакивает на улицу и вдруг замирает, как зачарованный. Переделкинская ночь тиха и таинственна. В домах давно погасли огни. Поздняя осень. Листва с деревьев опала. И ветру уже нечего сорвать. Пасмурно и безмятежно. Зато в душе у Рами искрятся звезды, бушует стихия. Его книга непременно должна дойти до читателя! Это горячее желание добиться во что бы то ни стало заветной цели в сочетании с его упрямством, еще пуще раззадоривает поэта: «Сейчас я верю в силу завтрашнего дня, как никогда. Я не могу отступать. Назад мне дороги нет... Не видя перед собой определенной цели, незачем впустую тратить силы. Не следует уподобляться лягушке, которая, выбравшись из болота, бросилась под колеса едущей по большаку огромной телеги с грузом с намерением ее перевернуть. Человек, познавший жизнь, так не поступит. У жизни есть свой девиз: Вперед! Вперед! Только вперед!» (27.10.53). Погруженный в размышления поэт забывает обо всем. Унять бурю в душе невозможно. И только пронзительный до боли свисток проходящего мимо станции поезда заставляет его очнуться. Впору бы сейчас и ему закричать, что есть силы, на всю округу. Столько ночей перебирал он написанные им стихи, просматривал, читал их заново, отбирал, перерабатывал вновь и в конце концов скомплектовал их воедино. Значит, он в ответе за судьбу своего сборника и просто обязан довести начатое до конца. Зажженная папироса обжигает пальцы. Но парню не до этого. Сдвинув брови, он сосредоточенно вглядывается в ночь, словно пытаясь разглядеть что-то сквозь кромешную тьму. Да, судьба книги, прежде всего, в твоих собственных руках. Если за три года, проведенные в Москве, ты добился такого результата благодаря своему неустанному труду, то у тебя нет иного выхода, кроме как идти и пробиваться дальше. Вперед, вперед! Как любил повторять Рами, сказанное назад не воротишь. Башкиры уподобляют произнесенное слово пущенной стреле. Поэт вступил на главный и самый ответственный путь в своей жизни. А в голове между тем роятся всевозможные мысли и бесконечное множество вопросов, из которых наиважнейший – как будет воспринята его книга? «Я в пути. Мне еще ни разу не удавалось возвращаться в Уфу осенью. С собой я везу свою первую книжку. Она – как первая любовь. Ее судьба станет моей судьбой. Я впервые присоединяюсь к многоголосому хору нашей литературы. По приезде мне нужно сразу же показать стихи Мустафа-агаю, которому доверяю больше всего. Он – мой самый любимый учитель. Только я не уверен, что отношусь к числу его любимых учеников» (1.11.53). Несмотря на сомнения, бывшие причиной его смятения, в свои силы Рами Гарипов верил. Он пока не слышал о своей книге никаких отзывов, но уже с уверенностью говорит, что вступает со своей партией в многоголосый хор литературы. Если бы Рами не был столь уверен в себе, то ни за что не взялся бы за такое дело. Молодой человек отлично понимал, на какой судьбоносный шаг решился. Он ехал в Уфу с твердым намерением предъявить свой первый сборник авторитетным судьям, доказать таким образом старшим товарищам свою состоятельность, отстоять право на творчество и собственное место в литературе. Обсуждение стихов Рами Гарипова в Союзе писателей проходило в непринужденной, веселой обстановке, и завершилось принятием решения рекомендовать сборник к опубликованию. Что может быть выше такой оценки для начинающего поэта? И теперь ему предстояло, в соответствии с пожеланиями, внести кое-какие поправки и убрать некоторые стихи. Времени в обрез, но он должен был все успеть. И вот наступил тот день, когда Рами Гарипов отнес свой первый сборник под названием «Юрюзань» в издательство. Он сразу же почувствовал облегчение, да вот только никак не мог справиться с волнением. Уфимские встречи навели молодого поэта на серьезные размышления. Рассчитывавший на всесторонний, глубокий и беспристрастный анализ своих стихов, Рами был немало разочарован и удручен, обнаружив, что местной литературе не хватает конструктивной критики. Прошедшее в Уфе обсуждение явно проигрывало по своему уровню московским творческим семинарам. Контраст был разителен. Увы, башкирская литературная критика и в самом деле застряла в стадии ученичества, не сумела ее пока преодолеть. Подавляющее большинство статей были поверхностны. Их авторы ограничивались, как правило, обзором литературных произведений и разглагольствованиями о теме (тема войны и мира), об образе главного героя (образ женщины в поэзии или прозе и т. п.). «Когда же все это кончится и появится настоящая критика? Когда наши критики начнут высказывать авторитетные, весомые мнения и замечания, которые могли бы заставить всех задуматься и способствовать росту литературы?» – вопрошал, сокрушаясь, Рами. Нет, имена, конечно же, звучали. Взять к примеру Гайсу Хусаинова, за плечами которого была московская школа. Он внушал надежду, что еще скажет в этой запущенной области свое слово. А пока в печати появлялись лишь написанные по шаблону статьи, да и те – крайне редки. В общем, башкирская критика пока не дотягивала до требуемого уровня. У Рами сложилось впечатление, что башкирские писатели зажаты, что они избегают откровенных разговоров, боятся высказывать друг перед другом свое истинное мнение. По-видимому, это были последствия тех времен, когда человека легко было обвинить в чем угодно, приписав политическую ошибку, и повесить на него какой-нибудь ярлык. Взаимное недоверие зашоривает взгляд, подавляет творческих людей, мешает их развитию. Особенно трудно приходится в такой обстановке прямым и принципиальным. В свой последний приезд Рами Гарипов заметил, что уфимские писатели в большинстве своем варятся в собственном соку, практически не общаясь с музыкантами, художниками и скульпторами, что вновь настроило его на пессимистический лад. Разобщенность в среде башкирской творческой интеллигенции была, по его мнению, одной из основных причин медленного возрождения и развития национальной культуры. Несмотря на кратковременное пребывание на родине, Рами много чего успел. Главное – то, что он успешно прошел испытание и вместе с тем понял, что груз ответственности, который он взвалил на свои плечи, стал еще больше и тяжелее. Это значило, что ему необходимо переосмыслить взятые ранее обязательства и повысить планку требований к себе. А для этого он должен был постоянно держаться выработанных им правил: «Изучать жизнь, ежедневно заниматься самообразованием, расширять кругозор и углублять знания, постоянно взращивать талант за счет усердия, развивать творческую фантазию, прививать себе художественный вкус и обогащать его, беря за основу лучшие образцы, учиться у самых великих мастеров, осваивать язык и историю своего народа, научиться оценивать все критическим взглядом и воспринимать окружающее глазами любознательного ребенка. Даю слово неукоснительно следовать этим принципам. Только так и не иначе. Именно это направление выведет меня на великий и верный путь, ведущий в большую литературу». В таком настроении пребывал Рами Гарипов после обсуждения его книги в Союзе писателей. Периоды усиленной работы мысли, концентрации ума бывали у него раньше и будут в дальнейшем. Творческий человек время от времени должен напоминать себе об этих истинах, постоянно проверять, перетряхивать, очищать и обновлять свое духовное «хозяйство», иначе он погрязнет в трясине сиюминутных мелких бытовых забот. А Рами был из тех, кто ни при каких обстоятельствах не смягчал требований к самому себе. Вспомним, что, отправляясь в Уфу с первой книгой, он назвал Мустая Карима любимым учителем. Это почтительное отношение он сохранял, несмотря ни на что, и далее. Даже после случавшихся между ними впоследствии раздоров Рами оставался верен своему светлому юношескому чувству. А кого боготворил он больше всех, мы знаем, как и о том, какую надпись мечтал иметь молодой человек на своем надгробии – «Сын Горького – поэт Рами». Эти слова были для него чем-то вроде заповеди. Пусть далеко не всех признавал Рами своими учителями, на самом деле таковых у него было много. Обладая и сам недюжинным умом, он не мог себе позволить пройти равнодушно мимо повстречавшегося на его пути мудреца. Рами изо всех сил стремился постичь секреты творчества мастеров слова, поэтов и прозаиков. Великолепной школой считал он также башкирское народное творчество, из которого можно черпать ценности на протяжении всей жизни. Восторгался начинающий поэт и сокровищами культуры других народов, лучшими произведениями, до уровня которых желал дотянуться. Однако период ученичества рано или поздно заканчивается. Однажды наступает пора зрелости, когда творческий человек становится для самого себя и главным учителем, и главным критиком, и советчиком. Иначе он не имеет морального права именовать себя художником, творцом. Для творческой личности чрезвычайно важно уметь объективно оценивать себя и быть самокритичным. Художник должен знать свои сильные стороны, развивать их и безжалостно вычеркивать из своих произведений слабые места. Книги, которые доводятся до более или менее удовлетворительного состояния лишь стараниями опытного редактора, не могут стать явлением в литературном мире. В 1953-1954 годы Рами Гарипов вырос настолько, что предпочитал уже думать не о количестве, а все больше внимания уделял качеству. В его записях то и дело встречаются тексты, дающие представление о его творческом кредо, сложившемся в результате долгих размышлений. В литературе не найти такого примера, чтобы кому-либо удалось полностью реализовать свои намерения. Даже титан Бальзак, написавший горы книг, и тот не смог завершить до конца задуманное. Вот и Рами Гарипов строит грандиозные творческие планы, мечтая взяться за прозу, написать творческие портреты известных поэтов, составить толковый словарь, изучить детскую литературу, завершить крупное полотно о Салавате и т. д. и т. п. Масштабы впечатляют, но очень многим из его благих намерений не суждено было осуществиться. И пусть Рами в запальчивости заявлял время от времени: «Как сказал, так и будет!», далеко не всегда он мог выполнить данное им слово. С одной стороны, это нереально, а с другой стороны, что уж там греха таить, в ряде случаев ему просто не хватало упорства довести начатое до конца. На третьем-четвертом курсах его больше занимало творчество, нежели учеба. По возвращении из Уфы Рами стал ждать вестей о своем сборнике. В конце марта он снова едет на родину и еще раз вычитывает рукопись. Редактировать ее должен был Салях Кулибай. И вдруг выяснилось, что Гайнан Амири затаил на Рами обиду из-за того, что это поручили не ему. Когда-то они были в приятельских отношениях, а теперь он толком даже не разговаривает со своим любимцем. Рами Гарипов остался доволен встречей с Хакимом Гиляжевым. Они долго беседовали. Его подкупало, что тот относится к младшим по возрасту как к равным. Зато с Ибрагимом Абдуллиным у них произошла стычка. В ответ на замечание старший коллега с обидой воскликнул: «Сопляк, значит, я, по-твоему – нескромный! А он, видите ли, в литературе – Аллах!» Вернулся Рами из той поездки не в духе: «Я снова в Москве! Из Уфы приехал 14 марта. Проведенные там дни вспоминаю как дурной сон. Продажный друг похож на тень, К тебе он липнет в погожий день. Но стоит скрыться солнцу, и тогда Отстанет он, исчезнув без следа. Я и сейчас скверно себя чувствую» (15.03.54). Примерно через месяц Рами пишет письмо Рифгату Алгушаеву: «Еще ни разу прежде я не покидал Уфу в таком ужасном состоянии... Чтобы забыться, я в первый раз напился в одиночку допьяна. Поезд опаздывал. И я почувствовал себя до такой степени одиноким, что готов был зареветь. Но я не мог заплакать. Потому что верю в свои силы. И никогда не был слабаком... В этом мире можно потерять что угодно: и близких, и друзей, самые светлые чувства и любовь, только нельзя терять себя – перестать быть человеком» (10.04.54). Что послужило причиной такого упадочнического настроения? Поводов было, по всей вероятности, несколько. Возможно, молодой человек слишком близко к сердцу принял споры о творчестве, о поэзии. Но вполне может быть, что все дело было в Марият. Прошлой осенью, когда он приезжал в Уфу со своим сборником, та была где-то на практике. Не удалось ему встретиться с ней и на этот раз. Что бы там ни было, если уж даже такой уравновешенный человек вышел из себя, значит, на то имелись веские причины. И все же гордый Рами остался верен себе, решив скрыть свои страдания от окружающих. Зачем посылать Рифгату такое письмо? Чтобы тот пожалел его? Разве недостаточно того, что он сам все пережил. Надо написать другое. В общем, кончилось тем, что Рами, так и не отослав другу письмо, вложил его в свой дневник. А 9 апреля он получил весточку, которую томительно дожидался столько времени. В тот день Рами Гарипов не оставил в дневнике никаких записей, кроме лаконичного сообщения: «Пришло долгожданное письмо. Из издательства! Я очень рад!» Однако на самом деле повода для радости молодой поэт не увидел. И хотя содержание послания нам неизвестно, судя по его реакции, положительного было мало. «Высказывания Саляха Кулибая и Баязита Бикбая о моей книге “Юрюзань” я приведу потом», – написал Рами, но, к сожалению, почему-то так и не сделал этого. Далее следует: «Рецензию давал почитать Рафаэлю и Раису. Баязит Бикбай считает, что я поспешил. Самому же мне кажется, что я уже опаздываю. И пусть я получил разгромную рецензию, все равно рад. Я злорадствую. Потому что предстоит большая работа. Что же касается самих рецензентов, то остается только удивляться их безответственности. Халтура! Я вам еще покажу! А на улице – благодать! Снегу навалило. И всего за пару часов! Вот тебе и весна!» (10.04.54). По всей вероятности, больше всего задело Рами мнение Баязита Бикбая о том, что он поспешил. Но вряд ли столь опытный поэт мог заявить такое без каких-либо оснований. Неспроста же Рами переживал за качество своей рукописи, после того как осенью 1953 года отвез ее в Уфу: «Моя книга в руках издателей. Когда поеду на зимнюю практику, постараюсь довести ее до ума. Некоторые стихи надо будет выбросить, кое-какие переделать и добавить новые. Похоже, я высунулся со своим сборником раньше времени. Проявил излишнюю самонадеянность» (18.12.53). Вот как он рассуждал наедине с собой, а как только Бикбай заикнулся было о том, что автор поторопился, не на шутку оскорбился. «Я вам еще покажу!» – такую угрозу можно произнести сгоряча в момент ярости и озлобленности. Но маловероятно, что старшие коллеги Рами хотели причинить ему зло. Баязит Бикбай всегда приветствовал появление молодых талантов и старался их поддерживать, пестовать. Да и Салях Кулибай любил общаться с творческой молодежью. Так что вряд ли то злополучное письмо из издательства состояло из одних лишь критических замечаний, наверняка в нем были полезные советы и дружеские пожелания. Его характер и содержание представить себе не так уж и трудно. В прежние времена всякую поступавшую в книжное издательство рукопись отдавали кому-нибудь на внутреннее рецензирование. Рецензенты детально разбирали произведения, в том числе и стихи. Они старались не упускать из виду ни одно стихотворение, а после тщательного анализа делали заключение и выносили вердикт – давали одобрительный или отрицательный отзыв. Редактор тоже высказывал свое мнение. В настоящее время эти добрые традиции утеряны, о чем приходится только сожалеть. В противном случае наше издательство не превратилось бы в склад сотен невостребованных рукописей. С трудом верится, что редактор сборника «Юрюзань» Салях Кулибай и автор внутренней рецензии Баязит Бикбай могли учинить этой книге разгром, ибо нам известно, какие надежды возлагали на перспективного студента столичного Литературного института представители как старшего, так и более молодого поколения башкирских писателей. А если ему и указали на отдельные недостатки, то для творческих взаимоотношений это в порядке вещей. Между тем Рами, который позволял себе резкие выпады по отношению к произведениям других, был, по-видимо-му, настолько самолюбив, что в адрес своих творений не допускал никакой критики. 30 марта 1954 года в газете «Ленинсе» под рубрикой «Критика и библиография» был опубликован материал с обзором стихов «Молодых голосов»: Файзи Сиражетдинова, Марата Каримова, Карама Бакирова, Рами Гарипова, Абдулхака Игебаева. Переписав в тетрадь фрагмент, касающийся его лично, Рами сопроводил его сердитым комментарием: «Храни нас Аллах от таких судей! Я никогда не буду писать подобных критических статей!» Однако, как оказалось, в анализе Хакима Гиляжева не было ничего такого, что могло бы вызвать негодование. По поводу его замечаний, в частности, «Реки счастья», я могу констатировать, что во многом наши с ним взгляды сходятся. Убедился я в том, сравнив свои выводы с точкой зрения Хаким-агая, статью которого мне удалось найти уже после того, как я подверг это стихотворение подробному разбору. Факт совпадения наших мнений лишь подтверждает объективность его и моей оценки. Только Рами, к сожалению, не смог должным образом оценить критику Гиляжева. По-видимому, молодой поэт, несмотря на его трезвые рассуждения о том, что он превращается в главного учителя и в главного критика для самого себя, в действительности пока еще не научился отличать справедливые замечания от несправедливых и прислушиваться к ценным советам. Конечно, нужно уметь отстаивать свою позицию, но не менее важно приучать себя слушать и слышать других. Значит, поэт-студент был еще не столь искушен, как ему казалось. А впрочем, не исключено, что вспышки гнева могли стать проявлениями таких черт его характера, как неуступчивость и упрямство. И если девиз: «Как сказал, так и будет!» помогал ему добиваться поставленной цели, то совершавшиеся сгоряча необдуманные поступки не могли не вредить ему. Произнесенные однажды в запальчивости слова угрозы в адрес старших товарищей: «Я вам еще покажу!» оказались для Рами Гарипова в хорошем смысле пророческими, ибо ему удалось очень скоро доказать всем силу своего таланта, добиться признания, завладеть умами и сердцами читателей. Вместе с тем, далеко не все будут относиться к одаренному и успешному поэту доброжелательно. Найдутся и такие, кто станет строить ему козни... Однако у жизни, к счастью, хороших граней бывает иной раз больше, чем плохих. Одна их них – возможность творить. Читая Раису Низамову свое новое стихотворение «Слепой», Рами расчувствовался до слез. А после того как он прочел его Рафаэлю, между ними возник спор. Друг не одобрял, что тот писал от лица незрячего. Рами горячо ему возражал, мол, нет такого правила, чтобы писать лишь о том, что происходит лично с тобой. При этом он ссылался на Лермонтова, на Тукая и других поэтов, использовавших в своем творчестве подобный прием. Привел он в пример также Блока, позволявшего себе писать даже от имени девушек. Выступая за многообразие в поэзии, за условность, Рами тем не менее решил пересмотреть свое произведение и внес в него текстологические поправки. После одной из поездок в Уфу Рафаэль вернулся воодушевленный: его поэму обсуждали в Союзе писателей. Мустай Карим дал ему несколько дружеских советов. Рами от души радовался успеху друга. Беседуя вечерами, они нередко говорили об уфимских поэтах, стараясь не пропускать встречи с приезжавшими в Москву земляками. Узнав однажды о приезде Рашита Нигмати и Мустая Карима, ребята позвонили в гостиницу «Москва». Мустафы Сафича на месте не оказалось, а Нигмати сказал им по-русски: «До четырех часов в любое время приходите!» Шакир, Раис, Рафаэль и Рами не замедлили воспользоваться его приглашением. Пришли, а постучать в дверь никто из них не решается. Первым вызвался Рами, но на стук его не откликнулись. Друзья переждали какое-то время. Потом постучал Шакир, после чего дверь открылась. Рашит-агай разгуливал один по огромной комнате, будто хан в своих покоях. Поздоровавшись с каждым, он предложил гостям чай. Потом Рафаэль сыграл на рояле «Салимэкэй», вслед за этим хозяин спел «Полюбил твои черные брови». Земляки наслаждались общением, чувствуя себя так, словно все они были у себя дома, в Башкортостане. Рами несколько раз процитировал к месту известные строчки Нигмати: Я – башкир, Прекрасный сад моя земля. Цветет Башкортостан – страна моя! Прочел он также на память отрывок из его поэмы «Чудесны Агидели берега» и ставшие крылатыми строки из поэмы Баязита Бикбая «Земля». Потом вспомнил знакомое многим с начальной школы «Утро республики» Галимова Саляма: Поезда несутся мимо, мимо, Будоража громом белый свет. Я гляжу: Встает неугасимо Над моей республикой рассвет... Встреча с Рашитом Нигмати оставила в душе молодых людей самое благоприятное впечатление и в то же самое время заставила их задуматься вот над чем: не всегда общение с наезжавшими в столицу башкирскими писателями проходило в столь радушной, непринужденной атмосфере. В конце 1954 года в стране шла подготовка к большому событию – к II съезду писателей СССР, открытие которого намечалось на 15 декабря. Между ним и первым съездом, проходившим под руководством Горького, был большой интервал в два десятка лет. И весь мир с затаенным дыханием ожидал, как на этот раз пройдет форум советских писателей. Рами, которому во время I съезда было всего два года, нынешний встречал уже студентом выпускного курса института Максима Горького и будучи автором первой книжки. В сладостном предвкушении Шакир, Рами, Рафаэль и Раис вчетвером отправились на Казанский вокзал встречать делегацию писателей Башкортостана. Еле дождавшись остановки поезда, они ринулись к вагону. Первым показался Акрам Вали, следом вышли Ахнаф Кирей, Рашит Нигмати, Сагит Агиш, Ханиф Карим. Студенты дружно подхватили их багаж. Ни один из гостей даже бровью при этом не повел. Их лица были непроницаемы. Восторг встречавших сменился вначале растерянностью и недоумением, уступившими место разочарованию, когда члены делегации, едва автобус подъехал к «Гранд Отелю», молча забрали у ребят свои вещи, давая тем самым понять, что не намерены приглашать их в номера. Студенты, жаждавшие пообщаться с земляками, узнать от них новости, застыли в оцепенении. Рами, как и его товарищи, был крайне разочарован и возмущен, вопрошая про себя: «Это вы-то писатели?!» Продолжая сгорать от стыда, он пишет в дневнике: «Я каюсь, что мы их встретили, желая показать свое уважение. Неужели мы не заслужили хотя бы крошечного знака внимания?!» (14.12.54). В тот день Рами повторил слова «Это вы-то писатели?!», которые с горечью произнес про себя однажды в Уфе после одного из собраний. А что можно сказать о том инциденте? Обвинять здесь, в принципе, некого. Писателей тоже можно понять. Делегатов, съехавшихся в Москву из разных республик, ожидало огромной важности событие. Им предстояли волнующие, незабываемые встречи. А тут какие-то студентики! Встретили – и ладно. И все же, они должны были перекинуться с молодыми людьми парой добрых слов, хотя бы ради приличия. Поэтому легко понять, каково было в данной ситуации Рами, который, со своей стороны, всегда старался быть предупредительным к людям. Его товарищи тоже были порядком расстроены. Шакир Янбаев, Рафаэль Сафин, Раис Низамов подсуетились и достали пригласительные на съезд, а Рами, по его собственным словам, такую возможность прозевал. И ему пришлось довольствоваться газетными материалами. «Дальше разглагольствований о необходимости подготовки и воспитания молодой смены дело не идет. Никого не беспокоит, что количество студентов литинститута не превышает 150. “Просто досада берет!” – сокрушается он. Студентов на съезд не пропускают, зато для институтских лаборанток и машинисток места находятся. Ну как тут не возмущаться!» Выступление Суркова* Рами не понравилось. Вместо анализа состояния отечественной литературы он ограничился перечислением громких имен. От него ожидали обобщения достижений литературы за двадцать лет, доклад же его скорее напоминал библиографический отчет. У студентов в то время только и разговоров было, что о съезде, который продлился более десяти дней. Очень многие из них восторженно отзывались о выступлении Шолохова. А вот Эрнст Фишер, которого, как и Анну Зегерс, пригласили в институт на одну из встреч, организованных в рамках съезда, заявил, что не разделяет его позицию. В те дни Рами близко сошелся с делегатами из Татарстана: «Зайдя к Сибгату Хакиму, я пообщался с татарскими писателями. Познакомился с Абдрахманом Абсалямовым, с Фатихом Хусни, Кави Нажми. Заки Пури пригласил меня после окончания института на работу в Казань. А я подумал про себя: “Ну уж нет, татары готовы в любой момент кого угодно к себе заманить”. От выступления Шолохова Кави Нажми не в восторге. — Разве можно идти на конфликт с партией! – возмущался он. Мне очень понравился Сибгат Хаким, такой простой и мягкий человек» (24.12.54). Высший форум советских писателей, вызвавший к себе всеобщий интерес, выявил в студенческой среде идеологические противоречия, всколыхнув антисоветские настроения, что пробудило в некоторых годами копившееся недовольство официальной политикой. Из дневника: «Днем разбирали Недоседкина, который плохо отозвался о Леонове. О Горьком(!) он сказал, что это вообще не писатель. Об Алексее Толстом высказался так: “Если бы он не вернулся из эмиграции в Советский Союз, за границей смог бы писать лучше, был бы более русским писателем”. Рафаэль записал его слова. Егор Исаев, зайдя к нам, выведал у него все, что тот слышал, и на следующий день доложил об этом парторгу Ванцету Чукрееву. После этого объявили о собрании. Меня поразил выпад Шарипа Албариева против Рафаэля, который, сделав ударение на слове башкир, обозвал его доносчиком. Я страшно разозлился, поскольку знал, что у Рафаэля не было привычки распространять слухи» (16.12.54). Участники того памятного собрания едва ли не впервые столкнулись с явлением инакомыслия, которое позже окрестят диссидентством. И то, что стремление к свободе слова зародилось и с особой силой проявилось именно в Литературном институте – в эпицентре творческой среды, вовсе не случайно. В то же самое время, в данном эпизоде ощущается рефлекс присущих тому времени отношений, характер которых определялся взаимными подозрениями. Что касается позиции Рами, то он, несмотря на повышенный интерес к творческим баталиям, остался верен своим главным принципам, продолжая восторгаться Горьким и открыто защищая друга Рафаэля Сафина. Вместе с тем он не мог оставаться безучастным во время подобных разборок, подталкивавших его к раздумьям. Неугомонный и страстный, привыкший доискиваться до сути и до хрипоты отстаивать в спорах свое мнение, молодой поэт находился в постоянном поиске и отвергал привычные стереотипы. Шаблон он воспринимал не как традицию, а как врага искусства. Рами считал, что традицию следует понимать как создание на старой базе нового, сравнивая шаблон с клюкой для немощного старика. Он считал, что у настоящего культурного наследия нет абсолютно ничего общего с устаревшими штампами, и сознательно стремился к новаторству, готовый жизнью своей пожертвовать ради того, чтобы сказать в литературе новое слово. Если для многонациональной советской литературы в целом самым знаменательным событием 1954 года стал созванный через двадцать лет II съезд писателей, то лично Рами Гарипову 1954 год запомнился, прежде всего, выходом его первой книги «Юрюзань». Для творческого человека – это огромной важности событие, оставляющее в душе след на всю жизнь. Когда Рами в начале октября впервые взял в руки эту выстраданную, долгожданную книгу, он чуть не взлетел от радости. Вот как он описывает свое состояние: «Полтретьего ночи. Сегодня я почувствовал себя таким счастливым: после лекций почта доставила мне мою первую книгу – “Юрюзань”! Вот она, моя “Юрюзань” – лежит рядом. Если бы мой отец был жив, я бы написал ему сегодня длинное письмо. Но его нет. Он погиб ради моего, ради нашего будущего. Только что прочел книгу Р. Островской о Николае Островском, и стало не по себе. “Как закалялась сталь” – это моя школа, это первая книга, которая зажгла мое маленькое сердце. Великие слова Островского о жизни спасли меня в свое время в самый ответственный момент. Когда я совсем уже было собрался спрыгнуть с поезда, проезжавшего по мосту через Агидель, эти слова вовремя удержали меня и вернули к жизни. С тех пор прошло уже четыре года. Это самое прекрасное время в моей жизни, первым плодом которого стала “Юрюзань”. Не хочется произносить громких слов. Но я верю, что свершу нечто очень большое. Я нужен людям! Юрюзань, ты тоже запомни эту ночь! Рафаэль вслух прочитал мне всю книжку» (6.10.54). Рами Гарипов первым из своих сверстников поступил в Литературный институт, и ему первому посчастливилось выпустить книгу. Это стало возможным благодаря его рвению, настойчивости и целеустремленности. Несмотря на неторопливую походку, как поэт, он сумел быстро вырваться вперед. Эта книга стала для него этапной. В тот вечер, когда он впервые взял ее в руки и Рафаэль читал его стихи вслух, перед глазами Рами промелькнули важные в его жизни события. И хотя до этого автор чувствовал себя уязвленным, справедливости ради надо признать, что издательство с задачей своей справилось как надо, причем, выпустило сборник в короткий срок: осенью 1953 года Рами только подготовил его, а менее чем через год он уже был опубликован. Мало того, несмотря на небольшой объем, книжка молодого поэта вышла в твердом переплете с прилично оформленной обложкой, что уже само по себе может показаться невероятным. Все это говорит о благожелательном отношении не только к данному автору, но и к молодому поколению в целом. Легко себе представить, как радовались за Рами в тот день его друзья. А когда Рафаэль Сафин, который был отличным чтецом, прочел сборник вслух от начала до конца, это еще более усилило произведенный событием эффект. Но Рами не очень долго пребывал в состоянии эйфории. В три часа ночи он уже читает какую-то поучительную книгу и размышляет. Вполне возможно, что, после того как первое волнение улеглось, молодой человек решил проверить себя и не один раз перечитал свои стихи, чтобы оценить их трезвым взглядом. Большая часть ему, скорее всего, доставила удовлетворение, а что-то могло вызвать и разочарование. В «Юрюзань» вошло двадцать семь стихотворений. Лишь пять из них были написаны в десятом классе, а все остальные – в Москве. У Рами набралось более полусотни стихов, датированных 1950-1954 годами. И то, что в сборник включена лишь половина из них, говорит о высокой мере требовательности, которую предъявлял он себе. Выпущенная студентом Рами Гариповым книжка хорошо отражает характер и суть созданного им на первом этапе. А само название сборника «Юрюзань» и тот факт, что поэт начинает вошедший в него цикл с одноименного стихотворения, говорят нам о его попытке осмыслить уже в самом начале истоки собственного творчества, выявить и показать его истинные корни. За «Юрюзанью», где он рассуждает о корнях и произрастающих из них деревьях, следует стихотворение «Руки матери». Вроде бы речь здесь идет о войне и об обычных человеческих проблемах послевоенного времени, но благодаря таланту автора эта обыденность предстает перед нами в одухотворенном, поэтизированном виде. Наибольший, по сравнению с другими созданными в московский период произведениями, успех стихотворения «Руки матери» был обусловлен, с одной стороны, избавлением от гнета прежних страданий и переживаний, исцелением изболевшегося сердца поэта, и, с другой стороны, тем, что ему удалось подыскать самые что ни на есть подходящие слова, чтобы выразить свое состояние. Из Москвы Рами Гарипов вернется на родину с первой своей книжкой, которая удостоится немалых хвалебных откликов в печати. И жемчужиной в том венке стихов будет считаться именно это произведение. ЛЮБОВЬ И ВЕРНОСТЬ Да, судьба первой книги Рами Гарипова оказалось во всех отношениях счастливой. Как уже подчеркивалось, путь ее к читателю был недолгим. Да и гонорары поэтам в те времена были немалые. Но что больше всего поразило студента, так это денежный перевод, который он получил еще до выхода сборника. «На станции Рафаэль купил мне сигареты, и мы поехали в институт. Приезжаем и узнаем, что на мое имя перечислили 60 процентов! 2800 рублей! Такую сумму боязно даже в руки брать! Мы отправились на почту. Рафаэль пересчитал деньги. “Ну теперь заживем!” – сказал я. На гонорар за “Юрюзань” я собирался купить ему костюм. Не заходя на занятия, мы пошли в ГУМ» (18.05.54). Молодые люди приобрели для себя в тот день по новенькому костюму. Купив у букинистов книгу «Мужчина и женщина», они решили зайти к Нине Акимовне. К их возвращению из бани хозяйка вскипятила чай. Потом, облачившись в обновки, студенты отправились в гостиницу «Киев», где «обмыли» радостное событие. Получив свой гонорар, Рами смог наконец-то расплатиться с долгами. О новых костюмах друзья мечтали давно. И Рами Гарипов даже сочинил по этому поводу шутливый стишок под названием «Квитанция», который напоминал им впоследствии о том дивном времени: Не тужи, что нечего надеть. Из стихов тебе костюм сошью. Будет прочным, теплым тот костюм. Скажешь, славный ты, Рами, портной. За него недорого спрошу, Не торгуясь, я отдам тебе его. Хватит и того мне, если ты Будешь радовать стихами свой народ. 24.05.1954 Как обещал, так и сделал. Обещание для Рами – свято. Данному слову он не изменял. Здесь мы также видим, что главная для него забота – писать для народа хорошие стихи. Конечно, такие моменты, когда не нужно было думать о том, где бы раздобыть денег, были в жизни молодых поэтов редкими. Чаще всего они страдали от безденежья. Впрочем, Рами не умел быть бережливым. Тем, что имел, готов был в любую минуту поделиться с другими. Таким он будет всю жизнь и никогда не научится тратить с умом ни гонорары, ни зарплату. Как только ему перепадали деньги, они словно начинали жечь ему руки и тут же исчезали, будто ртуть. И причиной жизненных трудностей поэта отчасти была его излишняя щедрость: «Из Союза прислали деньги, по 496 рублей – мне, Габдулла-агаю и Дахи. Асхат очень нуждается. Ему – 100 рублей. Пусть хотя бы во время сессии не ломает себе голову. Равилю нужно купить часы к окончанию школы. За 309 рублей» (9.06.52). В начале сентября, еще до того, как ему была прислана сама книга, Рами получил остаток причитавшегося за нее гонорара. Только и на этот раз быстро спустил свое богатство: «Все деньги раздал. Вернул долги. У Асхата дела совсем плохи – отослал ему 100 рублей. По 100 – Равилю и Уралу. На ремонт дома ушло больше 600 рублей. И вот я снова остался с пустыми карманами» (8.09.54). Родным он отдал бы даже последнюю копейку. Средний брат Равиль, последовав за ним в Уфу, тоже окончил школу-интернат. Рами уговаривал его в письмах стать энергетиком: «Энергетика – это самая важная для будущего нашей страны отрасль». И Равиль, вняв его мудрому совету, отправится в Москву, окончит институт с дипломом инженера. Рами приложил все усилия, чтобы устроить младшего братишку Урала в столичную школу. Но на одну стипендию вдвоем не проживешь. Допустить же, чтобы тот голодал, он не мог, расценивая это, как преступление. Привезя Урала из самых лучших побуждений в Москву, Рами Гарипов вскоре понял, насколько тяжелее стало жить. Рафаэль помогал ему, как мог. Они ели с ним из одной тарелки и все остальное делили пополам. Но долго так продолжаться не могло. И во время зимних каникул друзья решили отослать мальчика обратно в Уфу. Отпуская братишку, Рами наказал ему хорошенько подумать о поступлении по окончании школы в Московскую сельскохозяйственную академию и написал в его дневнике на эту тему целый трактат. А пока пусть учится в той школе, которую окончили они с Равилем. Вручив Уралу письмо на имя директора интерната и отправив его в январе 1954 года поездом в Уфу, Рами затосковал. С ранних лет он сурово обращался с младшими братьями, строго с них спрашивал. Особенно доставалось от него Равилю. Учась в сельской школе, тот хорошо успевал по математике, а по другим предметам отставал. Рами, вернувшийся домой на каникулы, переживал по этому поводу и даже записал ему в тетрадь: Я просмотрел, Равиль, твою тетрадь, Увидел, сколь невежественен ты, Коль будешь так вести себя и впредь, Не одолеть тебе далекого пути... Столь же усердные, как и Рами, братья достойно начали свой жизненный путь. Урал не подкачал. Он тоже успешно окончил школу-интернат и впоследствии стал инженером-энергетиком. Старший брат являлся во всем для младших примером – как в учебе, так и в труде. Когда собирали ягоды, он ни одну не брал в рот, пока не наполнит определенную емкость, какой бы она ни была. И домой не возвращался до тех пор, пока не соберет столько, сколько нужно. Заметив, что мальчишки работают спустя рукава, Рами мог и отстегать их. Лишь бы хоть чем-то порадовать мать! Не желая ее ничем огорчать, он сердился, когда братья вытаскивали прутья из плетня на дрова. Потом Рами не раз жалел о том, что был слишком строг по отношению к ним и, соскучившись, иногда рыдал. Но кто знает, может быть, в отсутствие отца, без такого положительного влияния, без мудрых наставлений и без крепкой мужской руки старшего брата, ребятам было бы гораздо сложнее добиться в жизни успеха. Учась в Москве, Равиль часто приезжал к нему в общежитие. Когда он навестил Рами в апреле 1953 года, тот вытащил из выдвижного ящика стола недавно сделанный снимок и подарил ему, написав на обороте: «Равиль! От твоего брата, который уделял тебе мало внимания, был холоден, резок с тобой, скуп на добрые слова, в память о проведенных вместе годах и с любовью. Москва. Рами». Равиль в ответ на это лишь молча улыбнулся, дескать, что правда – то правда. Из пережитого за время учебы в Москве, пожалуй, труднее всего будет забыть периоды, когда приходилось жить впроголодь. Вот первая запись об этом: «Уже четвертый день почти ничего не ем» (29.05.52). В таком положении оказывался едва ли не каждый студент. Многие из поколения нынешних студентов, вероятно, и представить себе не могут, как бы они обходились без поддержки родителей. Рами же помощи было ждать неоткуда. Меньше всех нуждался самый старший в их землячестве – Шакир Янбаев. Он подрабатывал, и деньги у него водились. Но ведь нельзя же постоянно общипывать его. «Оба сидим голодные. Так хочется есть. А в кармане – ни копейки. Дважды в день делим с Рафаэлем одну порцию на двоих». «До чего же я устал. Денег нет. Греет одна лишь мысль, что с окончанием института все это кончится», «Психология голода унижает меня», «Жора Исаев – совсем как я – каждый день заходит за папиросой. Я выпрашиваю у других, а он клянчит у меня. Нищего обирает попрошайка. И горько, и смешно...» (6.04.55), «Не осталось ни копейки. Не ел ни вчера, ни сегодня. В голову пришла идея: продать шинель хоть за бесценок! Пошел к дяде Сереже (работал на даче Николая Тихонова, куда Рами неоднократно нанимался вскопать участок. – Р. Б.) и надел на него. Найди 100 рублей! Тот даже не поверил. Ему стало неудобно. Но взял». Невозможно читать эти записи без боли и горестных воспоминаний о собственных злоключениях. Деньги, вырученные за шинель, похоже, тоже быстро кончились, потому что уже через неделю он снова сходил с ума от голода: «Что мне больше всего знакомо по жизни, так это голод! Я голодаю уже три дня. Даже есть не хочется. Отрываясь от книги, поднимаю голову, и в глазах темнеет. Ай-хай, о жизнь, я сыт тобой по горло! Неужто и я тебе надоел? Друзья! Ну почему вы рядом лишь тогда, когда я при деньгах?» (24.03.55). «Как же я намучился. А сегодня встал с ощущением какой-то легкости. Как будто я птица! Четвертый день... Надо бы раздобыть хоть что-нибудь. Не то улечу... Вышел из комнаты на улицу – такое странное чувство. Как будто я маленький ребенок, который только-только встал на ножки. Даже рассмеялся. И на солнце смотреть не могу – слепит глаза. А мир вокруг обновляется – обдает тебя свежим ароматом берез и сосен. Простор, приволье. Однако когда жмет обувь, это уже не вызывает такого восторга. Живот совсем впал – даже брюки не держатся. Вернувшись в комнату, проделал в ремне еще одну дырку, подтянул поясок потуже, снова вышел и побрел куда глаза глядят, будто рыскающий по помойкам голодный пес. Впору хвост поджать, будь он у меня. Я направился в сторону тихоновской дачи. “Тетя Маруся, я очень хочу есть. Проголодался...” – Веду себя так, будто нахожусь у себя дома. Тетя Маруся даже сигареты для меня нашла. Я затянулся в блаженстве. Вот счастье-то! Аж петь захотелось. Хоть в одном везет, что мне постоянно встречаются добрые сторожа и сторожихи. Говорят, сытый голодного не разумеет. Но они понимают все и без слов. Не забывай! Не забывай! Не забывай! Пусть это станет моей клятвой. Они много раз выручали меня, спасали от унижения. Вот уже три месяца я, словно прикованный к скале Прометей, мучаюсь, готовясь к экзаменам. Больше мне никогда уже не придется с таким самозабвением учиться. В жизнь надо вступать образованным. Я не должен допустить, чтобы надо мной потом смеялись, что я пять лет проходил в студентах без толку» (25.03.55). Какие бы испытания ни выпадали на долю Рами, будь то безденежье, голод, ничто не могло отвратить его от намеченной цели. И то, что он уподобляет себя прикованному к скале Прометею, не от нескромности. Они разнятся во всем, но цели у них действительно были схожи. Зевс подверг Прометея жестокому наказанию за то, что тот подарил людям огонь. Рами тоже мечтал нести свет своему народу, обдавать людей теплом лучей поэзии, делать окружающим добро и научить их воспринимать мир душой. Сутками он просиживал над книгами, даже когда изнемогал от голода. Поэт всегда оставался гордым и свою высоко поднятую голову склонял лишь перед добрыми людьми и над хорошими книгами. Возвращаясь к сравнению Рами с образом Прометея, могу сказать, что ему предстояло не раз страдать за правду, терпеть из-за нее кару от всевозможных Зевсов. Тяготы жизни переносятся легче, когда ты не одинок. И если цели с друзьями общие, увереннее шагаешь вперед. И то и другое сплачивает. Земляки стараются поддерживать друг друга. «Асхат оставил мне 50 рублей. И они пригодились. В такие моменты и 50 копеек дорогого стоят» (28.02.55). Когда Рами оставался без стипендии, товарищи помогали ему. «Вчера был у Марата в ЦКШ. Он снова дал мне 100 рублей. Такой вот он сердобольный человек. Вечером, когда я вернулся от Марата, мы с Рафаэлем и Шакиром попили чаю» (15.04.55). Обращает на себя слово снова. Это значит, что Марат Каримов выручал таким образом Рами не впервые. Тот же в свою очередь не припрятал деньги, а устроил застолье для друзей. Даже по житейским мелочам видно, кто есть кто. Дружба и в быту иной раз проходит испытание на прочность. Зарекомендовавший себя с самого начала способным студентом, активным общественником и удостоившийся стипендии Крылова, к последнему курсу Рами заметно снизил обороты. Кажется странным, например, что из-за отсутствия конспекта по философии он не смог сдать зачет. Ведь некоторые страницы его дневника уже сами по себе напоминали конспекты. А сколько было у него тетрадей с выписками из разных книг. Но одно дело – когда ты занимаешься этим по собственной инициативе, и совсем другое – по принуждению. Одним словом, на старших курсах он уже не уделял обязательным конспектам прежнего внимания. Во-первых, не испытывал к этому никакого желания, во-вторых, ему было обидно тратить на это пустое занятие время. Рами даже пропускал занятия в институте, компенсируя их чтением многочисленных книг в Ленинке или в общежитии, а то и на природе, становившейся для него рабочим кабинетом. Читал он не только то, что требовалось по учебному плану, а, главным образом, для ума и для сердца. И в процессе такой работы из добросовестного студента, шаг за шагом, превращался в зрелого поэта. В духовном мире Рами Гарипова наука и творчество никогда не конфликтовали, однако творчество притягивало его к себе все же больше. Разумеется, не все предметы, предусмотренные учебной программой литинститута, были Рами Гарипову по душе, и на те дисциплины, которые ему не нравились, он вполне мог махнуть рукой. А во время интенсивной работы над сборником Рами и вовсе попал в число нерадивых студентов, пропустив очень много лекций. За это он получил на комсомольском собрании нагоняй и поплатился должностью заведующего сектором в комскомитете. Будь на месте Рами кто другой, он бы, вероятнее всего, воспринял факт отстранения как трагедию, но тот лишь обрадовался, облегченно вздохнув: «Наконец-то избавился!» Несмотря на то что Рами Гарипов изначально пребывал в плену стереотипов, насаждавшихся официальной политикой, из-за чего недопонимал Бабича и Есенина, со временем у него на многое открылись глаза, изменились взгляды. Студент дошел даже до критики великого вождя мирового пролетариата: «В 1905 году Ленин опубликовал статью о партийности литературы. Выступив против аполитичности, он требовал партийности для литературы и искусства. Разгромил “творческую свободу” и “беспартийность”. Ошибка Ленина заключается в том, что он признавал лишь коммунистическую партийность» (14.04.54). Даже если эти слова не произнесены прилюдно, вслух, а записаны в тетради – для той эпохи это сам по себе был довольно-таки рискованный, мужественный поступок. Главное же – проявившаяся здесь независимая позиция молодого человека. На старших курсах, конечно, можно было бы и не обязывать Рами ходить на каждое занятие, разрешить ему свободное посещение, ибо он уже превзошел многих однокурсников своей эрудицией, интеллектом и творческими успехами. Однако система советского высшего образования обучение по индивидуальной программе для отдельных талантов не предусматривала. Об этом нельзя было даже заикаться. Вольнолюбивый дух Рами усиливался по мере того, как он искал свой путь и был вынужден сопротивляться произволу заскорузлой системы. Это противостояние порождало в нем тяжелые переживания. Последний год учебы в институте. Казалось бы, надо радоваться. Однако Рами охвачен тягостными раздумьями: «Время идет. Я все еще не могу сдать экзамен. А на носу уже зимняя сессия. Стипендию не дают. Судя по всему, мне так и не удастся устроить свою жизнь подобающим образом. Что ждет меня впереди? Мне очень трудно обуздать свою натуру. Я до мозга костей книжный человек!.. Получается, что я действительно похож на своего отца. Он ведь тоже не признавал ничего, кроме своей работы. Файзи-агай считает, что он погиб на войне из-за того, что был бесхитростным, не думал о себе. И мне, по-видимому, придется остаться на всю жизнь рядовым солдатом! Быть литератором для меня будет очень непросто. И тот, кто отважится связать свою судьбу с моей, должен обладать невероятным терпением» (31.10.54). Бывший отличник, лишенный на последнем курсе по причине неуспеваемости стипендии, оказался в очень незавидном положении. Такая вот произошла с ним метаморфоза. При поверхностном взгляде можно было бы констатировать факт деградации. Но мы знаем, что Рами преуспел в главном, заметно продвинувшись в избранном им направлении, усвоив основные принципы творчества и овладев жизненной философией. Что же касается его тревожных предчувствий относительно будущего, то поэт, вольно или невольно, оказался в роли прорицателя, предсказав себе самому, что будет помешан на своем творчестве, что литературная судьба у него сложится драматично, в силу нехватки изворотливости и эгоизма, и что его суженой понадобится немало терпения и выдержки. Как было бы хорошо, если бы эти его пророчества остались лишь на бумаге... Но, к сожалению, чаще сбываются именно дурные предсказания... Первая запись в 1955 году: «Читаю “Тихий Дон” и нисколько не раскаиваюсь в том, что не прочел его раньше. Только времени не хватает. Экзамены... Последние денечки в институте. А что потом?.. Посмотрим. Дела у меня пока что неважные. Стипендию не получаю. Долгов же накопилось на две тысячи с лишним. Терзаюсь из-за этого... Набрели на окраине поселка на растрепанный стог сена и долго простояли под ним в обнимку. Ночь теплая и тихая. Лишь изредка доносится лай собак и время от времени раздается гул пролетающих над нами ночных самолетов. А сено такое душистое. Блеск Надиных черных глаз затуманивается, и я покрываю поцелуями эти очи, глядящие на меня с вожделением сквозь длинные черные ресницы...» (13.01.55). Видно, не так уж и плохи твои дела, Рами! Ты с наслаждением читаешь великий «Тихий Дон». И только что обнимался под стогом душистого сена со знойной девушкой. А что до стипендии... Уж если столько выдержал, что тебе стоит потерпеть еще самую малость. Ведь не всю же жизнь эти две с лишним тысячи будут висеть на тебе. Настанет время, когда будет у тебя и достаток. Да вот только аромат сена развеется и черноокая девушка, которую ты обнимал, не вечно будет млеть в твоих руках. Такая ночь уже никогда не повторится. И тебе не останется ничего другого, кроме как вспоминать о ней с тоской. Много раз Рами Гарипов страдал от безденежья. А вот были ли у него периоды без книг и без любви? Какие бы прекрасные мгновения ни дарила судьба, не обольщайся, что тебе удастся безнаказанно нарушать суровые законы жизни. В феврале руководство Литературного института сделало студенту строгое предупреждение: «Гарипов, либо мы исключим тебя из института, либо переведем обратно на четвертый курс! Ты ведь был в свое время отличником, а потом вдруг испортился. Кто виноват? Чтобы до марта решил все свои проблемы!» Жесткие условия, ничего не скажешь. Но в нашей жизни порою случаются удивительные вещи. Так получилось и на этот раз. Незадолго до окончания института Рами пережил почти то же, что происходило с ним в 1950 году перед выпускными школьными экзаменами. И в тот раз, как и теперь, в самый ответственный момент руководство Уфимской школы-интерната разбирало поведение одного из лучших учеников, который накануне экзаменов на аттестат зрелости забросил учебу ради стихов. Получив хорошую взбучку, тот собрал в кулак всю свою волю и успешно окончил школу. Рами многих тогда удивил. Поэтому он просто обязан победить себя и на этот раз. Во что бы то ни стало. Основная часть его дипломной работы уже готова – это его сборник «Юрюзань». Надо будет еще подобрать дополнительный материал. Если не найдет переводчиков, кланяться никому не станет, обойдется и без них. На все остальное у него тоже хватит сил. Только вот нет-нет да и защемит сердце, иной раз так, что просто невмоготу. Дело в том, что в последний учебный год от него отдалился самый близкий друг Рафаэль. «Чтобы мой друг мне надоел! В голове никак не укладывается. Вот уже второй месяц я толком с ним не разговариваю. Что со мной происходит? Я совершенно один», – страдает Рами (10.02.55). И чем дальше, тем шире между ними трещина. «Разрыв у нас с Рафаэлем окончательный. Меня провели, как последнего дурака. Я подарил Марият свою чистую любовь и обманулся, а Рафаэль предал нашу с ним дружбу. И мне стыдно за него» (08.02.55). Трудно сказать, какая кошка пробежала между неразлучными, закадычными друзьями. Мужская дружба ко многому обязывает. А дружба между творческими людьми, особенно у поэтов, уж очень уязвима. Иной раз она – что драгоценный хрупкий сосуд, требующий очень осторожного, бережного с собой обращения. Вместе с тем, известны и замечательные примеры прочных взаимоотношений, которым не страшны никакие бури и ураганы. Так что дружба дружбе – рознь, равно как и человеческие судьбы. С годами дружеские отношения тоже претерпевают изменения. Уходят наивность и добродушие, уступая место трезвой рассудительности. По мере того как талант того или иного поэта проявляется, крепнет и он все больше раскрывается как личность, прежние его привязанности ослабевают, а то и вовсе наступает отчуждение. И если сверстники десятками вливаются в мир творчества единым сплошным потоком, то со временем этот поток разветвляется, каждый избирает свое направление и пробивает собственное русло. Подобное явление типично для творческой среды. Даже когда удается сохранять единство, общность взглядов, интересов и целей, каждая творческая личность творит свой неповторимый мир. А что было бы, если бы представители одного поколения так и ходили бы гурьбой всю жизнь до самой старости, как мальчишки? Никакой пользы такая ущербная общность литературе не принесла бы. Поэтому не исключено, что охлаждение между Рами и Рафаэлем было обусловлено именно этой самой «болезнью роста», стремлением каждого из них к самоутверждению. Говоря о московском периоде в жизни Рами Гарипова, его коллег-однокурсников и бывших одноклассников, нельзя обойти вниманием одну добрую, достойную всяческого уважения русскую женщину. Речь идет о бывшей учительнице Нине Акимовне Шевкуновой, которая во время войны находилась в эвакуации вместе со своей дочерью Галей в Макаровском районе Башкортостана. Именно там она познакомилась с Асхатом Ашраповым и с тех самых пор хранила в сердце благодарность башкирам за их бескорыстную помощь. Чуть ли не каждый выходной она приглашала к себе Рами и его земляков. В доме у Нины Акимовны собиралась интеллигенция, обожавшая искусство. Бывали у нее артисты из Пушкинского театра, востоковеды и даже директор какой-то фабрики. Вернувшиеся из Америки эмигранты-евреи разговаривали по-английски. Ровесница Рами Галя играла по нотам на рояле написанные на его стихи песни. Всей компанией ходили по музеям. Приятели хозяек принимали студента литинститута Рами всерьез, как настоящего поэта. Эта женщина прожила непростую жизнь. Когда погиб ее муж-летчик, она стала глохнуть. Нина Акимовна хорошо разбиралась в авиации, помнила времена Гражданской войны, знала и любила природу Крыма. Рами очень хотелось написать что-нибудь о своей знакомой. Ребята из Башкортостана часто ее навещали. Нина Акимовна всякий раз радушно всех принимала, кормила, читала им русскую поэзию. Она даже приносила Рами в институт связанные для него из крашеной шерсти теплые носки и варежки, а также носовые платки – на смену. Ее материнская забота умиляла и подкупала бедного студента. Рами привык добром отвечать на добро. Он умел хранить верность родным и товарищам. Знакомясь с хорошим человеком, старался не терять с ним связи. Если нельзя было общаться напрямую, писал письма. А письма Рами Гарипова – это еще одна ипостась его творчества. Таким образом, можно было бы сказать, что он проявил себя и в эпистолярном жанре. Его письма представляют для нас интерес тем, что в них, как и в дневниках, можно найти достоверную информацию о тех или иных пережитых им событиях. Переписка с некоторыми людьми составила важную часть биографии поэта. А ведь иногда она начиналась вроде бы с самого невинного, ни к чему не обязывающего обмена посланиями, как, например, в случае с одной татарской поэтессой. * * * Просматривая как-то татарский отрывной календарь, Рами натолкнулся на стихотворение, которое сразу же запало ему в душу. И он решил написать автору письмо на адрес: Казань, пединститут, Зубаировой Диларе. Девушка ему не ответила. Но горевать по этому поводу Рами не стал. Ответ пришел, когда он учился уже на втором курсе и к тому времени почти забыл об отправленном им когда-то письме. И все же парень решил откликнуться на запоздалое послание. Завязалась оживленная переписка: письма так и сновали между Казанью и Москвой. О чем только не писали молодые люди, ни разу не видевшие друг друга. «Никогда прежде не встречал я такой необычной, приветливой девушки», – думал о Диларе Рами. Кажется, джигит увлекся ею. Дилара стала посылать ему дневники, при чтении которых его симпатия к ней превращалась в привязанность. «Возвращаясь лесом, пою. Отослал Диларе свое фото», – пишет Рами 13 декабря 1952 года. И вот уже рождаются стихи. Одно из них написано в форме новогоднего поздравления. Нового счастья в новом году, Я тебе, Дилара, желаю! Пусть между нами длинный путь, Этот год я с тобой встречаю. Не слыша, не видя тебя глазами, Твой образ я чувствую всей душой. По шуткам милым твоим скучаю, Словно не виделся долго с тобой. По которой из улиц твоей Казани... Мы под снегом бредем вдвоем? И мотыльками порхают над нами Хлопья снега под фонарем. Кто думал, что гордому сыну Урала Встретится Волги прекрасная дочь? Не нарадуюсь, что тебя узнал я. Из множества лет один лишь год. В сердце сладкой мечтой закралась, Прижилась ты. Переполнена душа. Ах, Дилара, Дилара! Моя Дилара, Ты счастье, отрада моя... С приветом, Рами. Москва, 30 декабря, 1952. Их отношения становятся все более теплыми. Если уж Рами дошел до того, что позволяет себе обращаться к девушке «...ты счастье, отрада моя...», значит, это уже не просто увлечение. Только пока он не задумывается над тем, чем все это может кончиться. Дилара же, похоже, относится к их отношениям несколько иначе. То ли в шутку, то ли всерьез она зовет его в Казань. Рами тоже подумывает о том, чтобы съездить к ней. Однако поездке в Казань он все же предпочел путешествие в компании с Асхатом Ашраповым по Башкортостану, по районам своей республики для сбора фольклорных материалов. В ходе переписки выяснилось, что Диларе нравится сын Такташа – художник Аван. Но это не повредило их дружеским отношениям. А однажды Рами получил от нее очень странное письмо. Несмотря на немногословность, оно хорошо передавало душевное состояние девушки: «Рами! Прости, что я так долго не писала тебе. Так уж получилось. Ой, какая же я все-таки ужасная пессимистка, Рами. Ужасная. Жить не хочу. Только вот обидно уходить, не послужив Родине. А так мне моей коротенькой жизни нисколечко не жаль. Но жить хочется. Жизнь-то ведь так прекрасна. Пока, Рами. Мне очень понравился твой очерк про Зою. Просто замечательно. 9 апреля, 1953 год». Рами послал ей в ответ длинное письмо, призывая не предаваться унынию. «Думаю, что все это от слабости, от малодушия, твое письмо – это всего лишь крик», – рассудил он. В его ответе есть высказывания и пожестче. И хотя парень пишет, что читать ей мораль не собирается, он выдержан в достаточно назидательном тоне. Советы его, конечно, уместны, но состояние Дилары молодой человек, по-видимому, недопонимает. А ведь она, судя по всему, написала то короткое письмо в момент крайнего отчаяния. При чтении его возникает ощущение, будто на самом деле слышишь стенания страдающей души. Словно человек поскользнулся над пропастью и судорожно пытается за что-нибудь ухватиться. Написать такое письмо способна лишь весьма чувствительная натура. Похоже, жизнь у Дилары не такая уж и легкая... Между тем Рами все еще надеется побывать в Казани, чтобы увидеться с приятельницей хотя бы раз: «Вот сдам экзамены, съезжу в Ленинград и поплыву домой на пароходе через Казань. Мне нужно тебя повидать, если тебе не боязно. В Казани я собираюсь пробыть дня три... Надеюсь, ты сможешь показать мне могилы Тукая, Такташа и поводишь меня по своим любимым уголкам. А если не захочешь, то я сам посмотрю, похожу по твоим улицам, по местам, которые тебе нравятся, и поеду дальше». Вот как обрисовал Рами планируемое путешествие в письме от 4 июня. И все это выглядело бы нормально, кабы не следующие настораживающие строки: «Если мы с тобой встретимся, не гляди на меня как на человека, кропающего стихи. И ни о чем не спрашивай. Сейчас я не могу писать. Самое мое последнее от души написанное стихотворение было посвящено тебе. Теперь ты уже вряд ли сможешь почитать мои вещи». Когда он сказал Рафаэлю о том, что охладел к поэзии, тот сначала удивился было, но потом поспешил его успокоить: «Это все временно и скоро пройдет». В тот день, когда Рами написал письмо Диларе, он читал статью Чернышевского о Тургеневе, попутно выписывая некоторые цитаты, и пришел к такому выводу: «До чего же трудная штука – жизнь! Жить мучительно! Но, тем не менее, я – за жизнь. Жизнь я люблю. Я должен ее любить преданно и самозабвенно». Постойте-ка, что-то уж очень знакомое проглядывает сквозь эти строки. Словно он повторяет чьи-то слова, уже некогда звучавшие. Чьи же еще, как не Диларины! Это она писала в своем апрельском письме: «Жить не хочу... Но жить хочется. Жизнь-то ведь так прекрасна...» Девушка восхищалась жизнью даже в минуты отчаяния, когда решала для себя, хочется ей жить или нет. И теперь то же самое со всей остротой переживает Рами: «Я знаю, мне будет очень и очень нелегко!» Достаточно даже поверхностного сравнения, чтобы убедиться в том, насколько совпадают мысли, схожи ощущения Динары и Рами, чьи сердца бьются в такт друг другу. Они созданы для того, чтобы любить, быть любимыми, чтобы думать, стремиться к свету и добру. И судьба их свела, пусть даже не напрямую. Отношения этих двоих можно было бы назвать «тысяча первым романом». Сколько же перебывало на этом свете людей, мужчин и женщин, которые духовно общались, делились друг с другом самым сокровенным, радостями, печалями и, разделенные тысячами километров, жаждали встречи, а их почтовый роман так и не перерастал в более близкую связь. Рами суждено-таки было встретиться с Диларой. Правда, он был не в восторге от их самого первого свидания. Делясь впечатлениями об этой встрече с Хакимьяном Зариповым, который учился в Казани на юриста, Рами Гарипов пишет: «Скрывать не буду, сначала она мне не понравилась... Три дня, проведенные в Казани, я промаялся от скуки. Но, как оказалось, относительно Дилары я заблуждался, поскольку не успел за столь короткий срок узнать ее как следует. Лишь в последний день я увидел ее такой, какой до этого себе представлял, и был поражен. Я еще раз убедился в том, насколько сложными и глубокими, совершенно разными бывают люди. Особенно творческие... Ни в Татарстане, ни у нас не встречал я пока среди женщин таких, чтобы писали, как она. И она еще напишет прекраснейшие произведения» (17.12.53). Какая высокая оценка и большие надежды. Читая стихи Дилары, Рами радуется за нее всем сердцем и возвеличивает созданное ею, как и ее саму, видя в ней очень редкую, тонкую, изысканную поэтессу. В ноябре в газете «Совет Башкортостаны» были напечатаны адресованные Диларе лирические стихи Рами Гарипова. Здесь же поэт поместил и ее последнюю посвященную ему песню: Была бы утренней звездой, Я восходила б с каждою зарей. И взором нежным сквозь твое окно, Ласкала бы тебя, родной. Была б я голосистым соловьем, Будила б песнями тебя я поутру. А если б стать могла я ветерком, Развеяла бы всю печаль твою. Рами нашел, что эта песня похожа на народную. Наверное, поэтому она и пришлась ему по душе. В наше время приход в башкирскую или в татарскую литературу доселе никому не известной поэтессы или писательницы воспринимается как нормальное явление. Главное, чтобы автор был талантлив, мог радовать своим творчеством читателей, чтобы его произведения удовлетворяли необходимым требованиям. А в 50-е годы появление в литературе женщины становилось для башкирских и татарских читателей чуть ли не сенсацией. Русская литература пережила это еще в 20-е годы прошлого столетия. Такие великие таланты, как Анна Ахматова, Марина Цветаева, давно полюбились русскому народу, да и не только ему. Их произведения успели стать классикой. У нас же взошедшая было в 30-е годы звезда по имени Хадия Давлетшина оказалась в опале. Конечно, тогда уже заявили о себе Катиба Киньябулатова и Фаузия Рахимгулова, но они делали пока еще только первые нетвердые шаги, так что Зайнаб Биишева, получившая всенародное признание как поэт и прозаик, была в то время по сути дела среди башкирских писателей единственной женщиной. В 60-е годы представительницы прекрасного пола начали заметно активнее вступать на творческую стезю, составив в конечном итоге солидную группу башкирской творческой интеллигенции. И вполне возможно, что толчок этому движению дали два важнейших литературных события: выход в свет во второй половине 50-х годов романа Хадии Давлетшиной «Иргиз» и несколько позже -первой книги знаменитой трилогии Зайнаб Биишевой «Униженные». Романы обеих писательниц полюбились не только башкирским читателям. Многократные переиздания их произведений на русском языке принесли их именам также и всесоюзную известность. Состояние литературы того периода, обладавшей почти магической силой воздействия на читателя, на фоне стремительного, по сравнению с 20-30-ми годами, роста культурного, образовательного, интеллектуального и эстетического уровня, способствовало раскрытию и реализации накопленного женщинами едва ли не за всю нашу историю творческого потенциала, и породило у нас фактически новое явление. Безусловно, своего рода катализаторами данного процесса стали также и предназначенные для женщин издания: в Татарии – журнал «Азат хатын» («Свободная женщина»), а в Башкирии – основанный в 1968 году журнал «Башкортостан кызы» («Дочь Башкортостана»). Рами Гарипову как ответственному секретарю потребовались титанические усилия для создания последнего буквально на пустом месте и распространения его среди населения. Он же подготовил целую группу талантливых поэтесс, чья дорога к сердцам читателей пролегла через «Башкортостан кызы». А Дилара Зубаирова, много лет проработавшая в журнале «Азат хатын», пестовала своих коллег, порою забывая о себе. Получается, что у Дилары и Рами было много общего не только в настоящем. В будущем им пришлось исполнять схожие, полагавшиеся им по должности обязанности и заниматься одинаковыми проблемами... А пока они на Казанской пристани, застыли друг против друга. Гроза, дождь. Настроение у обоих, под стать погоде, – пасмурное. Рами переваривает впечатления от пребывания в городе. Он никогда не забудет, с каким трепетом приближался к могиле Тукая, как стоял над ней, почтительно склонив голову, чувствуя, как в душе его зарождается новое стихотворение, которое он посвятит великому поэту. Находясь рядом с местом его упокоения, молодой человек вспоминал, как рыдал когда-то, читая произведения Тукая и книги о его горемычной жизни. Здесь он тоже не сдерживает слез, думая о тех несчастьях, что выпали ему за коротенькую жизнь. О люди, если бы поэта ценили вы, пока он жив! — именно этими словами хотелось бы ему закончить свое будущее стихотворение. Сколько же раз лицезрели мы, как над могилами великих людей, не признанных, притесняемых при жизни, произносили хвалебные речи и даже роняли слезы жалости и запоздалого раскаяния. В тот памятный день Рами и представить себе не мог, что ему самому суждено будет испытать те же тяготы, не единожды сталкиваться с вопиющей несправедливостью... Прощаясь с Диларой, он мучительно ищет подходящие слова. Сказать бы ей напоследок что-нибудь этакое – по-человечески теплое и искреннее. Что он должен совершить, чтобы в душе у девушки остался приятный осадок? И пока Рами думает, на язык так и просятся строчки из стихотворения, посвященного ей: Нет, Дилара, оставь, не грусти. Не сулю тебе я такое счастье. Вряд ли наши пересекутся пути, Я не верю, что будем мы вместе... ...Может, ты – всего лишь сон, Сладкий плод воображения? А может быть, в сердце моем огнем Гореть суждено тебе вечно? То ли дружба, то ли любовь? Но когда предо мной ты вновь, Я блаженствую. Мне хорошо... Дилара наверняка помнит эти строки. Так, может быть, почитать их ей еще раз? Нет. Надо бы найти для нее такие слова, которые бы она пронесла потом через всю свою жизнь! Однако приближается момент расставания. В шум грозы и дождя вливается грустный, неторопливый мотив. Чувства Рами переполняются, когда над широкой Волгой-Иделью негромко раздается его любимая песня: Это наша Идель, Идель-река. До чего велика, до чего широка. По воде птица-лебедь гордо плывет И как будто меня с собою зовет. — Дилара, ты слышишь? Это же про тебя! – воскликнул Рами, желая хоть немного развеселить приунывшую девушку. Та замерла. А песня продолжалась, навевая на молодых еще большую тоску: Это наша Идель, Идель-река. До чего широка, до чего глубока. Расставанья нашего темная ночь — Беспросветная ночь, бесконечный дождь. Дилара поднимает голову и, заглядывая парню в глаза, еле слышно произносит: — Нет, те слова были не про меня. А вот последние, я думаю, про нас с тобой, Рами! Лучше и не скажешь: Расставанья нашего темная ночь — Беспросветная ночь, бесконечный дождь... Какое смятение должен был испытывать отплывавший на пароходе от Казанской пристани Рами, видя, как постепенно тает вдалеке фигурка машущей ему рукой Дилары. И это видение навсегда останется в его памяти как сладкий сон. Крепившийся при девушке, может быть, он дал наконец-то волю слезам. И вспомнил, как прежде плакал, думая о ее непростой судьбе. «Оказывается, в детстве она была вместе с матерью, когда та сидела в тюрьме», – пишет он в одном из посланий Хакимьяну Зарипову. А до этого записал в своем дневнике: «Прочитав письмо матери Растиньяку, я вспомнил о Дилариной маме и зарыдал». До такой вот степени Рами был сентиментален, но он старался скрывать свои слезы от окружающих, что видно из его записи от 31 января 1954 года: «Я сидел в комнате один, погруженный в свои раздумья, как тут вошел Алгис. “По-прежнему у тебя много книг, по-прежнему ладонь крепкая”, – сказал он, смеясь. Алгис появился так внезапно, что я даже не успел смахнуть слезы». Рами долго не уходил с палубы, откуда сосредоточенно вглядывался в исчезающий из виду город. Он стоял в полном одиночестве, а вокруг бушевала гроза, бурлила за бортом вода, время от времени освещаемая вспышками молний. Несмотря на то что они только что простились, молодой человек уже успел стосковаться по Диларе, ощущая в душе пустоту. И хотя Рами Гарипов считал их отношения неопределенными – «то ли дружба, то ли любовь», вряд ли он испытывал к ней всего лишь дружеские чувства. Иначе бы не написал: «Все мои любовные стихи посвящены Марият и Диларе» (17.04.54). Любовная лирика поэта – это нечто большее, чем страсть, это еще и поиски идеала – предчувствие любви к некоему неведомому ангелоподобному существу, порхающему в розовом мире мечтаний. Как-то в 1951 году, когда в гостинице «Москва» происходил очень откровенный разговор писателей о любви, Мустай Карим изрек: «Такие уж мы люди: любим то, что сами создаем». Эти слова произвели на Рами сильное впечатление, после чего он признался себе: «Я впервые понял, что в этом вопросе не одинок». Когда он страстно любил, то стремился к еще большему совершенству и красоте. А теперь, кроме жара в сердце, молодой человек ощущал потребность что-то делать и смутную тревогу. Некоторые свои любовные стихи поэт пишет даже под воздействием чувств сразу к нескольким объектам. Потом, выявив, собрав и объединив самые лучшие стороны любимых, он творит образ своей мечты. Одним из плодов таких стараний является стихотворение Рами Гарипова «Ты есть!..». Любовь состоит из встреч и разлук, из надежд и разочарований, из взлетов и падений, из вспышек и тления. В сентябре 1954 года сестричка Маршида сообщила Рами о кончине их односельчанки Мавлиды. И тот очень тяжело переживал преждевременный уход совсем еще юной девушки, которая вдохновила его на первые стихи. Реакцией поэта на болезненное известие стало стихотворение «Потерянные следы»: Как же спокойно рядом с тобой, Легко мне было тогда! И я не могу быть доволен судьбой, Отнявшей тебя у меня!.. Через год Рами снова возвращается к своей детской любви. Вспоминая простодушную девочку Мавлиду, он вполне искренне полагает, что все написанное им о любви было именно о ней. А между тем пламя, которое зажгла в его душе Марият, все не гаснет. После окончания школы у Рами было такое ощущение, будто он прощался с любимой им девушкой и c чувством к ней навсегда. Но как оказалось, не утратил свою любовь и в Москве. «Марият по-прежнему заставляет меня страдать. Думать о ней и приятно, и мучительно», – признается он. Рами то остывает, то воспламеняется вновь. «Жуткий холод. Душа оледенела. Кто же растопит этот лед? Марият? Нет, я так не думаю» (27.12.53). И вот уже совсем другое настроение: «Я так обрадовался ее письму. Марият! Марият! Словно весь мир озарился» (6.01.54); «Всю ночь не мог заснуть. Перед глазами стояла Марият» (7.01.54). 20-го числа того же месяца Рами пишет, обращаясь к ней: «Ты – единственная моя надежда, Марият!» Через день, 22-го, новая запись: «Сегодня у Марият день рождения. Вчера я написал в ее честь два стихотворения». По этим строчкам из дневника хорошо видно, что Рами не забыл свою любовь. Проезжая по мосту над Агиделью по дороге в Уфу и обратно в Москву, он каждый раз с содроганием вспоминает, как чуть не погиб в том месте в апреле 1950 года. Молодой человек и сам удивляется, что остался верен своему чувству, несмотря на то что ему не отвечали взаимностью, несмотря на перенесенные им страдания и на симпатии к другим девушкам: «Я все еще не теряю надежды. Эта надежда живет во мне уже восемь лет. И мне очень трудно было бы расстаться с ней. Хочется верить и надеяться. Только вот время не ждет. А ведь жить мне осталось не так уж и долго... Даже если я захочу ее забыть, то не смогу. Пусть мои самые светлые чувства останутся безответными, а мечты – несбыточными, все равно ее образ сохранится в моем сердце как жгучая родинка» (11.04.54). Это признание не какого-нибудь школьника, а взрослого двадцатидвухлетнего парня. Значит, чувства его неповерхностны, они прошли испытание на прочность. Не зря же Рами упомянул о восьми годах. За этот срок он успел накопить немалый жизненный опыт и научился реально оценивать многие вещи. Между тем молодой человек так и остался романтиком. Даже будучи автором достаточно зрелых стихов, вроде «Рук матери», в состоянии влюбленности он как будто терял рассудок. В творчестве очень многих поэтов можно выявить одно общее место: у них, как правило, мало стихов о первой любви. Казалось бы, юность – пора кипучих страстей и головокружительных переживаний, однако в том возрасте еще не хватает нужных слов и образности, чтобы адекватно передать душевное состояние. И хотя чистая юношеская любовь достойна того, чтобы быть воспетой, возвышенные стихи и поэмы о ней чаще всего появляются лишь со временем. Возвращаясь в прошлое, переживая заново светлое чувство, автор оценивает его с высоты прожитых лет, отчего оно становится ему еще дороже. Жизненный опыт и мудрость необходимы не только для достижения мастерства, но и для переосмысливания, постижения ценности любви. Ради этого нужно также пройти закалку чувствами – сквозь «лед и пламя». Свои первые сильные стихи о любви Рами Гарипов посвятил Марият. Но чувство к ней, охватившее его когда-то с первого взгляда, он описал лишь семь или восемь лет спустя. Самое впечатляющее из этой серии – «Первая любовь», последняя строфа которого оказала влияние не только на судьбу самого Рами, но и оставила ощутимый след в башкирской любовной лирике: Буду скучать по тебе, тосковать. И даже если утешусь другой, Останется в сердце моем печатью, Родинкой жгучей образ твой. Пылкой любовью живет весь свет, и в мире великое множество сердец, в коих любовь навечно оставляет свой след, но далеко не часто такие чувства находят достойное отражение в поэзии, и еще реже встречаются стихи, достойные того, чтобы их увековечили. Сердце поэта особенно чутко, оно способно предчувствовать грядущие перемены и предстоящую разлуку с той, чей милый образ на протяжении многих лет заставлял его петь и рыдать. Слово образ я употребил вовсе не случайно. В последние пять лет Рами и Марият встречались не часто да и письмами обменивались лишь изредка. В таких случаях живой человек как раз и превращается в образ – близкий сердцу и, в то же самое время, далекий. В памяти он остается неизменным, в то время как сам оригинал с годами постоянно меняется. Когда кто-то тебе очень дорог, тяжело терять не только его самого, но и расставаться с его образом. В мечтах, будто парус одинокий, Маячишь ты до сих пор. То я отпускать тебя не желаю, То ты не даешь мне покоя. То ли случайно ты встретилась мне, То ли, чтоб стать судьбой? Отчего не могу забыть я тебя? Зачем столько лет живу я тобой? Ворошить то первое чувство Так мучительно мне и сладко. Вспоминать тебя вроде страшно, И потерять было б жалко... Эти грустные, проникнутые болью стихи о Марият были написаны в 1955 году. Может быть, они станут последним признанием поэта в ее адрес... * * * «Ох, уж этот 55-й год! Нелегко же ты мне даешься!» – с тяжелым вздохом восклицает Рами, подытоживая в начале апреля первую четверть текущего года. Трудностей парню хватало. Но нельзя забывать, что 1955 год, ознаменовавшийся важными переменами и крупными событиями, стал для него переломным, задав начало новой стадии его жизни и творчества. Проживавшие в Доме творчества писателей на дачах в Переделкино, которые были приспособлены под общежития, студенты Литературного института охотно общались с местной молодежью, вместе проводя досуг, развлекаясь. Многие ребята были влюблены в тамошних красавиц, по причине чего у них были даже конфликты и разборки с поселковыми парнями. Бывало и так, что связи студентов литинститута с переделкинскими девушками заканчивались свадьбами, это никого не удивляло. Летом 1953 года Рами встречался с Тоней. По мере их общения взаимная страсть разгоралась, но, судя по всему, увлечение этой девушкой продлилось у него недолго. Вот что пишет Рами о своих отношениях с Тоней, которые то затихали, то разгорались: «Чем она меня привлекает к себе? Связывать с ней свою судьбу я не намерен. Просто люблю и все, беспечно и безоглядно. Обожаю я русских девушек. Уж не потому ли, что во мне течет и русская кровь? Нет, я, конечно, ощущаю себя только башкиром. Но мне всегда приятно находиться рядом с русскими. Русские люди – самые надежные, доступные, сильные, умные и великодушные на свете. Я утверждаю это, не только исходя из своего пока что небольшого жизненного опыта, но и имея в виду великую историю русской мысли, литературы, искусства, культуры» (7.06.53). Ожидая на станции электричку или сидя в вагоне, Рами стал частенько видеть черноглазую девушку с длинными ресницами. Первое время они поглядывали друг на друга, потом начали здороваться. Встретив однажды незнакомку в поезде, парень чуть ли насильно увез ее на спектакль «Сорочинская ярмарка». Девушке, которая вначале попыталась отказаться от его приглашения, представление очень понравилось. Было бы даже странно, если бы не понравилось, ведь ей с младенчества была близка эта среда. Украинские напевы и традиции были ей родными. Отныне Надя, жившая в Переделкино, и Рами встречались чаще. У них оказалось много общего, в том числе и пережитые тяготы военных лет. Детство Надежды Васильевны Друм прошло в украинском городе Днепропетровске. Потом судьба забросила ее семью в Москву. Когда в том районе, где находился их дом, должна была появиться новостройка, Надиным родителям предложили на выбор несколько мест для переезда. Отец, дипломированный инженер, предпочел Переделкино и построил там особняк. Но во время одной из бомбежек в Москве он погиб. Болезненная его супруга Валентина Степановна осталась одна с тремя ребятишками. С тех самых пор Наде пришлось изведать немало трудностей. Сначала был детский дом в Ульяновской области, затем – печально известное многим ФЗО, московская ткацкая фабрика. Трудолюбие и сноровка девушки не остались незамеченными, и через некоторое время ее перевели на должность наставника-воспитателя. Природа наделила Надю отменным голосом и склонностью к литературе. Услышавший однажды во время концерта фабричной самодеятельности украинскую народную песню «Стоит гора высокая» в ее исполнении, один профессиональный музыкант сказал ей в восхищении: «Ты должна стать большой певицей». Девушка также мастерски читала со сцены стихи. Этот проникновенный голос наверняка достался ей от матери. Когда Валентина Степановна пела мелодичные украинские песни, все замирали в упоении. Встречавший Надю в вагоне электрички Рами часто видел в ее руках какую-нибудь книгу. Только вот вузовское образование ей было недоступно: из-за войны она, не окончив среднюю школу, вынуждена была идти работать. «Знаешь, Рами, я так хочу учиться!» – говорила она время от времени. А тот подбадривал ее: «Учиться надо!» Так-то оно так, да только кто поможет ее семье, если Надя ради учебы уволится? Ежедневные поездки в Москву на работу не оставляли времени даже на посещение вечерней школы. Девушка донимала парня вопросом: «Почему ты, Рами, все время так улыбаешься?» А иногда допытывалась: «Чего молчишь? Сказал бы хоть, о чем думаешь». Нередко она просила его почитать стихи. Переводов у Рами не было, Надя же ни слова не понимала по-башкирски. А пересказывать содержание ему не хотелось. По мнению Рами, это было неблагодарное занятие. Но тем не менее он пытался объяснить ей, о чем его стихи. Девушка задумывалась над их смыслом. А тот продолжал между тем загадочно улыбаться. Эти сказочные зимние подмосковные леса в пушистой изморози, напоенные весенними ароматами дивные ночи или теплые в дымке вечера на берегу реки... Парень и девушка все больше тянутся друг к другу. «Мы с Надей долго бродили по лесу, разговаривали, пели. У нее красивый голос. А я только подпеваю ей или насвистываю, подражая соловью. Иногда кукую, и она хохочет. Мы ходим, держась за руки или под ручку, а то ив обнимку... Серпик луны с каждой ночью становится все толще. В тот раз он был прямо-таки багровым, а нынче – белый, как молоко. До чего же близок человек к природе! Сегодня мы были по-детски беззаботны. Сплошное веселье. Спустились на берег, к огороженному роднику, и оттуда глазели на месяц. Тут я подхватил Надю на руки и предложил: “Давай подброшу тебя вверх, и ты принесешь мне золотой серп!” – “Не бросай, Рами, я хочу остаться рядом с тобой”, – сказала она, ласкаясь ко мне» (5.06.54). Рами видел, что девушка его любит, но в своих чувствах пока не был уверен. В ее доме он даже провел одну ночь. Это была первая в его жизни ночь наедине с девушкой – их мучительная, невинная близость. Он вспоминал о ней при каждой встрече, рассуждая при этом: «Мне хочется сделать для нее что-нибудь очень хорошее. Только вот отдать свое сердце не могу. А ей оно нужно. У меня же только одно сердце. Готовое пожертвовать даже своим последним мгновением, оно сгорает, сохраняя верность одной-единственной». Жгучая родинка в его исстрадавшемся сердце постоянно напоминает о себе. «Марият, Марият, Марият!» – только и твердит Рами. Жизнь – странная штука: в то время как Надя – в твоих объятиях, Марият – в сердце. Одна так и льнет к тебе, а другая все никак не оставит в покое твою душу. Обжегшись на горячем молоке, дуешь на холодное. Сейчас признание «Люблю!» было бы для Рами смерти подобно. Обманувшись один раз, он боится произнести это слово снова. В душе Рами сошлись в решающей схватке два чувства. Иногда он сидел на берегу один, бормоча под нос просившиеся сами собой рифмы: Так плакать хочется мне от того, Что не могу любить тебя. А если полюбить бы смог, От радости запел бы я. Как-то благоухающей майской ночью он проговорил с Надеждой до самого рассвета. Остановившись возле кустарника, они слушали пение соловья. Его сильный, переливчатый, завораживающий голос звучал совсем рядом, как будто возле самого уха, но в ярком лунном свете маленькая пташка оставалась невидимой. Так и у Рами: он жаждет любви, а ее не видно. Борьба двух девушек за его душу рано или поздно кончится победой одной из них. А этой ночью Рами и Надя стараются как можно лучше понять друг друга. На его вопрос о прежних привязанностях она отвечает, что до сих пор никого не любила. Когда же он спросил: «И сейчас не любишь?», сказала: «Не знаю». В ту майскую ночь Рами решил поведать девушке о своем большом, но безответном чувстве к Марият. Стоит ли после этого удивляться ее вопросу: «А почему же ты тогда со мной?» Вот тогда-то Рами и выложил ей все как на духу: «Я к тебе очень привык, Надя. Иногда мне кажется, что это не только привычка. Сейчас я холоден. А завтра все будет по-другому...» Каково же той было услышать такое признание от любимого человека! Несмотря на сомнения, Рами не переставал восхищаться своей подругой. Разве смог бы он причинить зло этой простодушной, чистой, умной девушке? Он очень к ней привязался, а назвать свои чувства любовью просто побаивался. Постепенно противоборство двух сторон затихает. И теперь поэт все больше думает о той, что была рядом. В дни, когда они еще только начали встречаться, дневник Рами пополнился такими стихами: Привиделось мне, я в могиле лежу, И сверху бросаешь ты горсть земли. Надеюсь, дошло до тебя теперь, Что я сгорел от своей любви... Посвятил он эти строки, разумеется, не Наде. Не такие у них были в ту пору отношения, чтобы вдохновлять на стихи. Рами не умел писать о любви, пока не в состоянии был признаться себе, что любит. Любовные стихи рождаются лишь в тот момент, когда в душе ярким пламенем загорается огонь и поэт способен парить так, как если бы у него появились крылья, или же, наоборот, тогда, когда крылья обожжены. Стихотворение Рами Гарипова «Привиделось мне...» – предчувствие скорого прощания с прошлым, и с той, кому он поклонялся столько лет. К нему придут новые чувства, и место Марият займет другая. Не зря же он сделал приписку внизу: «Я уже далеко не прежний Рами...» Первомайский праздник 1954 года они отмечали вместе с Надей. Рами принес пару саженцев то ли рябины, то ли боярышника, чтобы посадить их перед ее домом. Сажали вдвоем, после чего, не страшась грозы, отправились гулять. Гремел гром. При вспышках молний лес становился голубым. Ветер теребил густые Надины волосы. Глаза обоих искрились от бликов. Эта стихия возбуждала, заставляла еще сильнее биться молодые сердца. Перед отъездом в Уфу Рами подобрал в своей библиотечке для Нади самые любимые книги, которых набралось на два чемодана, и отнес ей. Ему предстояли последние летние каникулы. В первый раз за все время они расставались так надолго. Рами радовался всколыхнувшимся в его душе чувствам: «Рассвет, который встречали с Надей, – мой самый лучший рассвет! Похоже, я ее и в самом деле люблю. Я обожаю весь мир! Так и кажется, что любое дело мне по плечу. И то, что Надя так радуется книгам, – счастье!» (10.06.54). Да, книги и любовь были неразделимы и одинаково дороги ему. Даже когда приходилось жить впроголодь, Рами не лишал себя этих сокровищ. Первым из сверстников он выпустил в 1954 году свою первую книжку. Но уже задолго до ее выхода поэт стал грезить новой. У нее будет прекрасное название – «Курай». Рами Гарипову хотелось, чтобы эта книга была во всех отношениях совершенной: по уровню мастерства, по тематическому разнообразию, по глубине и близости к народному творчеству. «Наступит день, когда я смогу дать достойный ответ на омерзительную фразу: “Грядет тот день, когда последний кураист сыграет над могилою последнего башкира”! Скажет ведь – последний кураист! Будучи в Уфе, я с таким волнением слушал курай в Оперном театре. А сегодня ночью размышлял над историей моего народа, начиная со сказки “Курай” и кончая игрой Давлета в Кремле» (18.05.54). Рами предполагал сделать ядром своей будущей книги судьбу народа и образ Башкортостана. Вот уже несколько лет он жил в Москве, а душою находился там, на своей Родине. Его тянуло домой, снедала невыразимая тоска по мелодиям и напевам родного края, ему так хотелось слушать родную речь, шутки. Рами готов был обнимать каждую березку, каждый камень и рыдать, крепко вцепившись пальцами в родную землю. Особенно любил он песню «Урал», каждое слово и каждый звук которой проникал и западал в душу, будоражил, пронизывал насквозь. Родного Урала синеют горы – Земля наших прадедов святая. Хранит она бережно кости батыров. Что пали жертвой, ее защищая. Путешествуя вместе с Асхатом Ашраповым во время летних каникул по башкирским районам, он слышал из уст талантливых певцов из народа немало удивительных песен, подобных этой. Такого богатства в глубинке столько, что просто невозможно все охватить и собрать. Хай, Урал мой! Когда я лозу срезаю. Чтоб погонять коня, планет ива твоя Алой кровью батыров, некогда павших В жестокой битве за Родину нашу. В целом мире нет для Рами лучшей песни, чем эта. Знать бы, кто был ее создателем. В ее мелодии и словах столько величия, ума, достоинства, боли и тоски. Безымянного сочинителя этой бессмертной песни можно по праву считать самым великим поэтом Урала. «Только ради этой песни стоило родиться башкиром!» – замечает Рами Гарипов. И это слова не какого-нибудь мечтательного отрока, а уже взрослого, серьезного человека, чувство гордости которого возрастает с каждой прочитанной книгой, с приобретением все новых знаний и опыта. Его ощущения и раздумья подкрепляются глубокими мыслями. Читая «Жизнь Клима Самгина», поэт писал: «Горький очень часто упоминает башкир. Прежде мне такое не попадалось... Высказывания героев «Жизни Клима Самгина» о башкирах перекликаются с мнениями Гаяза Исхаки и Г. Баттала. Шовинизм до такой степени отвратителен и низок! У меня прямо все клокочет внутри. И то, что Горький уделяет этому явлению большое внимание, очень показательно... Нужно будет взять для доклада рассказ JI. Толстого «Много ли человеку земли надо?». Горький его тоже упоминает (В 1910 году земли Башкортостана интенсивно расхищались. Распродавая вотчинные земли башкир, Столыпин оставлял им самим наделы в виде отрубов, хуторов)... И смех и грех: два дня я страдал от голода, а сам читал и рассуждал о таких вещах» (23.03.55). Прочитав «Жизнь Клима Самгина», Рами торжествует – «Ура!» Он признается в дневнике, что эта книга дала ему очень много, и от всей души благодарит Горького. Тогда же была сделана следующая запись: «Слова Баттала о том, что “башкиры портят природу, как прекрасный дорогой ковер”, вызывают гадливое чувство! И ведь корни этих бесстыжих клеветников все еще где-то скрыты! А какую бессмыслицу несут по радио, что прямо уши вянут. Якобы у башкир мало песен! Кто может спеть “Урал”? Да никто! А народ поет. Поющих в народе много, да только никто их не ищет. И все потому, что у нас много преемников, приспешников Батталов. Торгашам дух народа чужд. Он недоступен их пониманию. Я же не перестаю восхищаться тем, насколько красочно и многогранно наши песни передают богатство нашей природы. И образ Родины в них предстает великим, превращаясь в эпический. В то же самое время в этих песнях столько тонкости, лиризма и глубочайшей философии. У них есть историческое и социальное содержание» (26.03.55). Вот каков в представлении Рами Гарипова образ его Родины. Если в подростковом возрасте гордость за свой народ носила абстрактный характер и воспринимал он его больше в мифическом плане, то приобретенный с годами жизненный опыт помог ему еще сильнее проникнуться этим чувством, увязать его с реальной действительностью. Рами жадно впитывал и аккумулировал в себе все, что написано и сказано о Башкортостане и о башкирском народе, – доброе и плохое, справедливые замечания и откровенную клевету. Он первым заметил факты, которые практически не освещались башкирскими историками и литераторами, и дал им объективную оценку. Восхищаясь и гордясь Башкортостаном, Рами часто задумывался над его дальнейшей судьбой. Молодой поэт изо дня в день все глубже вникал в проблемы и заботы своей Родины, стремясь как можно больше узнать о ее прошлом и желая видеть свой народ счастливым. Думая о любимом Башкортостане, Рами Гарипов не мог не тревожиться за судьбу народных песен. Годы войны, а также трудности послевоенного времени не могли не сказаться на башкирской фольклористике, песенном жанре и искусстве игры на курае. Отсутствовали система подготовки молодых певцов и школа кураистов. Появление на сцене юных дарований из народа носило случайный характер. И фактически некому было принять эстафету от талантливых кураистов старшего поколения. Традиция же организации экспедиций в районы с целью сбора фольклорных материалов прервалась. Возможно, мучительные размышления об этих проблемах как раз и натолкнули Рами Гарипова на название его второго сборника. А первый, как мы уже знаем, он имел на руках за несколько месяцев до защиты диплома, на зависть однокурсникам, большинство из которых пока еще только мечтали представить к защите изданную книгу. Если это можно назвать счастьем, то его кузнецом был он сам. Неугомонный, он постоянно трудился, вынашивая один замысел за другим. Таков был ритм его жизни и творчества. И во время учебы в Уфе, и в студенческие годы едва ли не самыми часто употребляемыми словами в его обиходе были глаголы движения «полетел», «побежал», «помчался», а также «спешу». Наряду с другими занятиями, Рами уделял внимание спорту. Одно время он увлекался коньками и в этом виде неплохо преуспел. Не забывал также про лыжи. Живя в Переделкино, пробегал иной раз по пятнадцать километров. Так что звание студента вовсе не подразумевает одну лишь учебу и полуголодное существование. О темпе его жизни можно судить даже по отдельно взятому дню, например, по 24 января 1955 года, запечатленному в дневнике: «Дочитал “Тихий Дон”... Последнюю главу перечитал еще раз, потом хорошенько побрился и поспешил к Наде. Дома ее не оказалось. Помчался на станцию. Сел в поезд. В вагоне ее тоже не было. А мне так не терпелось поделиться с ней впечатлениями от книги. Не увидел я Надю, и когда вышел из поезда в Передел-кино. Решил дождаться следующего поезда. Там ее тоже не оказалось. Опять побежал к ней домой. Заглянул в окошко и – снова на станцию. Поезда приходили и уходили. А Надя все не показывалась. Решив, что она пошла другой дорогой, я опять побежал к ее дому. Но все напрасно. Я снова отправился на станцию, однако и среди тех, кто приехал последней электричкой, Надю не обнаружил. Помчался назад. Бушует вьюга. А мне жарко. Нагнал я ее, когда она уже подходила к своему дому». Запись заканчивается так: «Чем же она меня так приворожила? Любовь это или нет – я и сам пока не знаю. Вот уже год, как она не выходит у меня из головы. Просто удивительно. Ума не приложу, как все это объяснить». Однако не всегда Рами одолевали сомнения. Моменты уверенности в своих чувствах бывали у него намного чаще. С Надеждой он делился порою самыми сокровенными мыслями, которых и сам боялся. Как-то в ответ на ее слова «Мне хотелось бы взглянуть на тебя лет через пять: ты будешь очень счастлив, Рами!» он глубокомысленно заметил: «Либо очень счастлив, либо несчастлив. Третьего не дано. Иногда мне даже кажется, что я сопьюсь. Или сопьюсь, или останусь очень сильным». Стараясь быть порядочным и честным в отношениях с окружающими, перед этой девушкой Рами чувствовал двойную ответственность. «Не станет ли она моей жертвой?» – опасался он. Наде еще предстояло закончить школу и в дальнейшем думать о продолжении учебы. А пока Рами не в состоянии был подтянуть ее до своего уровня и в то же время не мог ради нее опуститься на ступеньку ниже – вот что его особенно смущало. Вместе с тем, осознавая, до какой степени та его любит, Рами чувствовал себя, находясь рядом с ней, так, как будто очищался, обновлялся и становился еще более сильным. Он уходил от нее иной раз таким окрыленным, что готов был обнять весь мир или повалиться наземь. Бывало, он с легкостью сбегал вприпрыжку по лестнице и потом бежал во весь дух, чуть ли не летел! Его так и подмывало крикнуть во всеуслышанье: «Надя, я тебя люблю!» Рами Гарипов был очень музыкальным человеком. И пусть он даже не обладал певческим даром, музыку обожал и ощущал всеми фибрами души. Особенно подкупала его своим пением Надя. В последнее время, стоило Рами услышать какую-нибудь красивую мелодию, как перед ним тут же появлялся образ его девушки: «Когда я слушаю по радио игру на скрипке, так и кажется, как будто она звучит в моем сердце!.. А перед глазами – Надя. Одно слово – Надежда! Через звуки скрипки изливается моя надежда. Вот если бы надежда стала моей верой... Верой!» (8.04.55). «Неужто я когда-нибудь стану отцом? А кто будет матерью моего ребенка? Где ты? Кто ты?»; «Мне так хочется любить и быть любимым. Но у меня нет той, которую я мог бы полюбить. Стать отцом я бы не отказался... Не думаю, что мне рано жениться. Не хочу размениваться... Я не должен принадлежать никому, кроме своей жены», – вот такие серьезные намерения были у Рами. Наконец-то подошла пора их осуществления. Рами решил радикально изменить свою жизнь. 1 мая 1955 года: «Еще только два часа ночи. Прогулялся с Надей и сел писать. В эти дни я много думал о наших с ней отношениях и пришел к единственному решению: жениться! Жить вместе, несмотря ни на что... Надя нравится мне и устраивает меня всецело: она понимает меня и то, чем я занимаюсь, любит и способна стать хорошим другом... Я привык к каждой ее черточке – именно такой должна быть моя жена. Уверен, что она будет отличной матерью. Мы с ней будем счастливы». В этих словах, посредством которых Рами формулирует своего рода семейный кодекс, столько убежденности и одновременно простодушия. Для него его девушка Надя – живое воплощение Веры и Надежды. Без этого он не смог бы сделать столь ответственный шаг. Однако, несмотря на то что эти двое уже были близки настолько, что понимали друг друга без слов, известие о женитьбе Рами Гарипова повергло в шок не только его друзей, но также родных и подруг Надежды Друм. Чтобы сообщить о своем решении товарищам, Рами позвал их к находившемуся недалеко от дома Нади роднику. Рафаэль и Шакир в один голос пытались отговорить его от этой затеи, приводя достаточно убедительные доводы: она не знает башкирский и не сможет прочитать ни строчки из его стихов, ему будет непросто жить с человеком, далеким от его творчества, да и мать с родственниками расстроятся. Надина сторона тоже предпринимала попытки заставить ее одуматься: зачем ей, мол, связываться с невесть каким поэтом, нищим студентом, который к тому же собирается увезти ее к каким-то башкирам. Но Рами был не из тех, кто легко сдастся. Его принцип «Сказал и все!» сработал и на этот раз. Решение принято, и он уже ни за что от него не отступится. 27 мая сыграли свадьбу. Пока шла подготовка, Рами снова сблизился с Рафаэлем, Шакиром и Раисом. Они помогали ему во всем. На свадьбу пришли Марат Каримов, Диккат Буракаев и студентки ГИТИСа Фардуна Касимова с Гюльсэсэк Мубаряковой. Асхат Ашрапов был за фотографа. Он сделал памятные снимки, которые, к счастью, сохранились. Пускай столы не ломились от яств, свадьба есть свадьба. Главным достоинством таких торжеств в те времена было не обилие еды и питья, а радушная, веселая атмосфера... Это была свадьба двух сирот, потерявших на войне отцов. Через несколько дней молодожены Рами Ягафарович и Надежда Васильевна пойдут на бракосочетание Егора Исаева, прихватив с собой в качестве подарка самую ценную вещь в их доме – часы. В день собственной свадьбы Рами Гарипов вспомнил, как два года назад, будучи приглашенным на такое же торжество земляками, прочел сочиненное им стихотворение «На студенческой свадьбе»: Когда раскрывался березовый лист, Познали вы лучший в жизни миг. И где б вы ни были, пускай никогда Не покидает вас московская весна. Пусть судит о вас страна по делам. Делите все трудности пополам. Не дайте увянуть ему — Любви прекрасному цветку! Тогда он и представить себе не мог, что те же самые пожелания будут высказаны в его с Надей адрес! Как было бы замечательно, если бы сбылись слова: «Не дайте увянуть ему – любви прекрасному цветку!» Их связь переросла в новую фазу. Соответственно, изменилось и мироощущение молодой пары: жизнь приобрела смысл и окружающие стали казаться им более симпатичными и добрыми. Друзья не без зависти смотрели на лучившихся счастьем молодоженов. А тут еще и буйство природы в самое прекрасное время года! Черемухи утопали в белой пушистой дымке. Пышным цветом цвели яблони и вишни. От насыщенного ароматами цветения воздуха кружилась голова. Под ногами расстилался ковер изумрудной травы, над головой раскинулось лазурное небо. И все это под упоительные соловьиные трели и песни жаворонков. Рами с умилением наблюдал за порхающей, словно мотылек, молодой женой: «Своим пением Надя оживила мои чистые попранные чувства». Каждый день начинался теперь с восклицания: «Надя! Жена моя! Мы будем счастливы!» А 27 июля он констатирует в дневнике очень важный факт: «Я стану отцом! Странно, радостно и немножко смешно. Это значит, что я абсолютно нормальный человек!» В августе 1955 года Гариповы уезжают в Башкортостан. Первым, кто протянул Рами руку помощи в Москве, был русский поэт Федор Сухов, который в бедственный для башкирского паренька момент свозил его в свою родную деревеньку на Волге. А сейчас ему сопутствует выросшая среди русских украинка Надя. В столицу Рами Гарипов приехал холостяком, а уезжает женатым. Как сложится на родине семейная жизнь, начавшаяся в Москве с любви и светлых надежд? Какие радости и испытания ждут молодоженов впереди? Москва дала выпускнику Литературного института Рами Гарипову много хорошего и многому его научила. Закалила. Вырастила. Хотя, вернее было бы сказать, что взрастил и закалил себя он сам. Пять лет Рами прожил, не щадя ни сил, ни здоровья, шаг за шагом продвигаясь по избранному пути к намеченной им великой цели. Он безостановочно добывал знания и не давал голове покоя, доводя себя порою самоистязанием до полного изнеможения. В период учебы в Москве бывали моменты, когда он чуть ли не клял себя за пристрастие к книгам. Вместе с тем молодой человек не мог не сознавать, что именно книги постоянно подталкивали его вперед, способствовали его росту. В них он находил мудрых советчиков и опору в самые трудные и отчаянные мгновения своей жизни. Рами Гарипов был поэтом и личностью в одном лице. Однако эти его главные ипостаси сформировались в разное время. Поэтический дар проявляется, как правило, рано, но творческий человек редко добивается настоящего успеха, если не успел созреть как личность. В мире искусства, увы, нередки случаи, когда не вполне созревшие дарования ломались под ударами судьбы. И то, что Рами удалось вовремя стать сильной, целеустремленной личностью, посчастливилось пройти московскую школу, будет залогом его стойкости в борьбе с грядущими невзгодами. Часть третья ЗДЕСЬ ОТРАЖАЕТСЯ ЖИЗНЬ СТРАНЫ Когда Рами, одолеваемый множеством вопросов и сомнений, возвращался из Москвы в Башкортостан, он мог быть уверенным лишь в одном: жить будет в Уфе, а работать – в редакции. Так оно и вышло. Если до этого каждый сентябрь означал для него начало очередного учебного года, будь то в школе или в вузе, то 1 сентября 1955 года выпускник Московского Литературного института приступил к работе в редакции газеты «Совет Башкортостаны», являвшейся органом обкома КПСС. Именно здесь и началась его трудовая деятельность. На первых порах Рами Гарипова определили лит-сотрудником в отдел информации, через месяц – в секретариат, после чего перевели в отдел литературы и искусства, который он возглавил в начале 1956 года. За короткий срок газета, считавшаяся одной из самых влиятельных в республике, проделала важный путь. С журналистской средой Рами Гарипов был знаком еще со школьных лет, а также благодаря студенческой практике. Трудно было бы представить себе писательскую судьбу вне связи с газетой или журналом. Работа в редакциях становилась для большинства литераторов плацдармом для их дальнейшего творчества. Школу журналистики прошло немало поколений поэтов и прозаиков, начиная с Тукая и Гафури. Кое-кто совмещает литературное творчество с журналистской деятельностью и теперь. Ради возможности проложить дорогу в литературу через газету или журнал некоторые без колебаний согласились бы оставить свою работу и сменить специальность. Только далеко не каждому выпадает такая удача. И поэтому вполне понятно, что в то время, когда Рами устраивался на работу, оказаться на его месте мечтали очень многие. Стоит только явиться в редакцию поутру – и сам не замечаешь, как пролетает день. В первое время было особенно хлопотно, когда Рами приходилось вникать в тонкости работы, приноравливаться к новому коллективу и, помимо этого, заниматься поисками пристанища для своей семьи. С тех пор как Рами покинул Москву, времени на стихи у него вообще не оставалось. Привыкший за долгие годы чуть ли не ежедневно делать записи в дневнике, в течение нескольких месяцев он был лишен и этой возможности. Такая же ситуация была у него, когда после поступления в институт пришлось с головой окунуться в учебу. Ну а сейчас молодого человека полностью поглотила редакционная работа. В общем, пока ему не до стихов. А ведь так недолго и разучиться писать. К дневнику Рами не притрагивался целых полгода. А когда наконец дошли руки, то оказалось, что после длительного перерыва не так-то просто возобновить даже столь любимое и привычное занятие. Первую за все время пребывания в Уфе запись он делает зимой 1956 года: «3 февраля. С тех пор как я начал работать в газете, прошло уже пять месяцев! С сегодняшнего дня я – заведующий отделом литературы и искусства! Самый молодой заведующий в газете. А работы – по самое горло! Будет трудно. Но я верю в собственные силы. И потом, эту работу я люблю всей душой. Потому что обожаю литературу и искусство. Это я должен подтвердить своим трудом. И я постараюсь! Приближается XX съезд партии. Это мой съезд!.. Сердце мое трепещет – я решил вступить в партию. Об этом еще не знает никто, кроме Нади. Однако я не совсем еще уверен, что достоин быть членом партии. Ведь ничего особенного я пока не совершил». На своем рабочем месте молодой сотрудник старался изо всех сил проявить себя. Еще большую ответственность он почувствовал, когда его избрали секретарем комсомольской организации, в которой состояло одиннадцать человек. Приходя на работу, Рами каждый раз негодовал, видя кучи мусора, скопившиеся перед входом в редакцию, пока ему в голову не пришла идея привлечь комсомольцев, чтобы расчистить окружающую территорию и посадить деревья. На поверку же это оказалось не таким уж и простым делом. Пришлось затратить уйму времени и энергии, чтобы пройтись по разным инстанциям, выхлопотать машину с экскаватором и раздобыть саженцы. Рами остался верен своей доброй привычке сажать, где только можно, деревья. Но основные усилия он направил на улучшение работы доверенного ему отдела и для достижения этой цели искал единомышленников, частенько советовался по возникающим вопросам с одним из сотрудников редакции – молодым художником Гумером Мухаметшиным. Мысль сделать газету более качественной и читабельной волновала Рами еще до того, как он начал работать в печати. С малых лет он хорошо знал, какое доверие испытывали люди к печатному слову. Дом, где были книги, считался благочестивым. Поэтому их берегли и отводили им самое почетное место. Жаль только, что новые книги были доступны далеко не каждому. Иное дело – газеты, которые ежедневно приходили в тысячи домов, доставлялись в библиотеки, в школы и в самые разные организации. А для наших людей, что жили в глубинке, главным посредником в их общении с остальным миром был «Совет Башкортостаны». Вот почему каждое сообщение должно было быть содержательным, а каждое слово – тщательно взвешено. Особые же требования предъявлялись к литературным произведениям. И это уже было непосредственной задачей отдела литературы и искусства, как и его заведующего Рами Гарипова, которому выпала большая честь занять столь ответственную должность еще в самом начале трудовой деятельности. Между тем забот у молодого руководителя было значительно больше, чем поводов для радости. Он видел, что, несмотря на все усилия, газета пока не блещет. Рами хорошо понимал, как необходимы им произведения, которые бы способствовали росту ее популярности. Но хоть вой, хоть головой об стенку бейся, все равно не добиться, чтобы литературным произведениям отводилось больше места. Да и те, что публиковались, вызвать сенсацию не могли, ибо терялись среди официоза, передовиц и в потоке скупых, сухих сообщений. Ко всему прочему, досадно беден был язык газеты. Богатство башкирского языка было востребовано не в полной мере, большое число слов заменялись русскими. Об этом много говорили и спорили, однако улучшить ситуацию не удавалось. Характер официальной информации заметно изменился в середине февраля 1956 года, и тогда читатели стали зачитываться газетными сообщениями как увлекательнейшими приключенческими романами, с нетерпением ожидая свежих номеров. Газеты ходили по рукам, а возле щитов, где они расклеивались, постоянно собирались толпы людей. Дело в том, что 14 февраля 1956 года в Москве открылся XX съезд КПСС, продлившийся более десяти дней. Ему суждено было стать поистине историческим событием, которое потрясло весь советский народ. Далеко не все документы съезда, разоблачавшие культ Сталина, были обнародованы, и сбитые с толку люди метались, задаваясь массой вопросов, на многие из которых не смогли найти ответа даже после публикации принятого 30 июня постановления ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий». Непререкаемые авторитеты в одночасье были развенчаны, казавшаяся незыблемой вера пошатнулась, доверие к великому учению, которое исповедовалось у нас столько лет, было подорвано. Вскоре из парков и с площадей исчезнут многочисленные памятники Сталину, из книг будут изъяты его портреты, а через несколько лет из Мавзолея на Красной площади вынесут и забальзамированное тело вождя. Когда рушились величественные каменные изваяния вчерашнего кумира, в душах миллионов советских граждан угасали последние остатки веры. И именно в то время было положено начало политическим преобразованиям в стране. За десять дней до начала XX партсъезда воодушевленный предстоящим событием Рами Гарипов заявил, что это его съезд. То же самое могли бы, наверное, сказать очень многие из его сверстников. За десять мирных лет, минувших со дня Великой Победы, советский народ успел многого достичь. Вся страна представляла собой грандиозную стройку. Возрождались из пепла и руин города и деревни, появлялись новые населенные пункты. Возрос авторитет СССР во всем мире, крепло содружество социалистических стран. Все это вызывало у советских людей, а особенно – у молодых, неподдельную законную гордость за свою Отчизну. И на этой самой волне всеобщего воодушевления шла подготовка к партийному съезду. «Это мой съезд!» Когда двадцатичетырехлетний комсомолец Рами Гарипов, работавший в республиканской партийной газете, писал эти слова в надежде на то, что грядущий всесоюзный форум коммунистов откроет перед молодежью новые перспективы для созидательного процесса, ему и в голову не могло прийти, какие великие перемены принесет он всей стране. Не только его поколение, но даже убежденные коммунисты, прошедшие закалку войной и борьбой с всевозможными трудностями, испытали настоящее потрясение от выступления на последнем заседании перед закрытием съезда Н. С. Хрущева с докладом, где он разоблачил преступную деятельность Сталина и созданный им режим личной власти. Происходившие в те дни события описал в своих мемуарах один из делегатов съезда – народный поэт Мустай Карим. Приведу некоторые выдержки. «Вечером 24 февраля, на самом последнем заседании съезда выступил Н. С. Хрущев. В своем докладе, растянувшемся на несколько часов, он перечислил допущенные И. В. Сталиным трагические ошибки, а также вольно или невольно совершавшиеся им на протяжении 30-35 лет бесчинства, преступления и прочие бесчисленные грехи. Он говорил с волнением и горечью, как будто сам только что обо всем этом узнал. В его речи звучали угроза и злорадство. Я не почувствовал тогда мстительности, но и без нее, наверное, не обошлось. Это я понял позднее, когда увидел множество других (крупных и мелких) примеров. Большую часть сказанного оратором я не принимал душой – сопротивлялся этому разумом... ...Когда доклад кончился, не все делегаты разом поднялись со своих мест, как это было днем. Люди сидели в оцепенении. Оглушенный, я вышел в фойе. Судя по всему, с другими происходило то же самое. Царило молчание. Я подошел к Файзрахману Загафуранову. Не успел я открыть рот, как он покачал головой. Председатель Президиума Башкирского Верховного Совета был сдержанным, умным человеком, отличавшимся широтой взглядов. Мы с ним не раз беседовали и сиживали за одним столом. То, что было у него на душе, он выразил одной фразой: “Я будто с похмелья...”» Когда я немного пришел в себя, в голове у меня зароились разные вопросы. Стали одолевать сомнения... ...Как я уже говорил, в тот февральский вечер, узнав о совершенных Сталиным злодеяниях, я испытал потрясение, боль, шок и растерянность. Это – во-первых. Во-вторых: меня настораживали противоречия в докладе Хрущева, который поклонялся прежде тем же идеалам, и не испытывал раскаяния за совершенное им самим, не дал оценку собственным поступкам и пытался выставить себя безгрешным». Вот что пишет Мустай Карим о поведении на XX съезде Хрущева и о последовавших за его выступлением событиях: «Повторяясь, скажу, что его принцип “вчера сказал, сегодня отказался; вчера поклонялся, сегодня отвернулся” стал нормой. Главной чертой современников стал их отказ в период, называемый перестройкой и реформой, от того, что они делали вчера, от убеждений, от морали, оплевывание прошлого». К этим наблюдениям и замечаниям народного поэта о причинах, приведших к краху великого государства, исследователи отечественной истории еще не раз вернутся. А нам приходится довольствоваться лишь отдельными фрагментами. Не часто найдешь письменные свидетельства, подобных Мустаю Кариму известных личностей, которые бы столь же ярко воспроизвели сложные, противоречивые чувства, охватившие советских людей после XX съезда. Верные делу партии, умудренные жизненным опытом рядовые коммунисты очень тяжело переживали начавшийся в стране процесс обновления. Многие осознавали неизбежность перемен, признавали необходимость восстановления справедливости, желали освобождения общественного сознания от довлевших над ним догм и стереотипов и в то же самое время с болью наблюдали, с какой опрометчивостью совершается ломка старого, с какой легкостью перечеркиваются создававшиеся несколькими поколениями нашего народа духовные ценности. Если первоначально большинство советских людей, а в первую очередь – молодежь, были сбиты с толку стремительно развивающимся процессом, то уже вскоре, оправившись от шока, они с энтузиазмом восприняли исторические перемены. В 1956 году было положено начало периоду «оттепели», затронувшей самые разные сферы общественной жизни, включая литературу, и породившей совершенно новые явления. Благодаря переменам, принесенным XX съездом, получили свободу и возвратились домой из тюрем и ссылок сотни тысяч уцелевших узников. Одна за другой начали публиковаться находившиеся долгие годы под запретом книги. Башкирскому искусству вернули имена Газиза Альмухаметова, Макарима Магадиева, литературе – Шайхзады Бабича, Мухаметши Бурангулова, Даута Юлтыя, Афзала Тагирова, Имая Насыри, Тухвата Янаби, Булата Ишемгула, Габдуллы Амантая и др. И отныне у Рами появилась возможность читать написанные опальными писателями произведения у всех на виду, а не украдкой, как прежде. Тогда же был открыт доступ к хранившимся в архивах документам, из которых можно было почерпнуть информацию о судьбах выдающихся представителей нашей нации. Большим событием стало появление романа «Иргиз» Хадии Давлетшиной, которая, будучи обвиненная как враг народа, совершила своего рода подвиг, в муках создав такое крупное произведение, и скончалась в 1954 году едва ли не накануне реабилитации безвинных жертв массовых репрессий. Этот роман поднял башкирскую прозу на новую высоту. С выходом же его в переводе на русский язык национальная литература приобрела большой вес в глазах других народов. За весьма короткий срок в одном только Башкортостане произошло немало положительного. А уж если принять в расчет другие республики и страну в целом, картина и вовсе получится грандиозной! В ином свете предстала в те годы отечественная история, особенно перед более молодыми поколениями. Оставалось удивляться, как люди жили, будучи лишенными стольких ценностей! Такого мощного общественного подъема страна не знала ни после октябрьского переворота, ни после культурной революции середины 30-х. Эти изменения открыли перед вступающими на литературное поприще невиданные возможности для творческого роста. Работа в газете помогала Рами Гарипову находиться в самой гуще событий, происходивших в мире. Ему часто приходилось засиживаться в редакции допоздна, ведь сюда непрерывно поступала вся актуальная информация. Краткие сообщения, длинные речи и доклады, произносимые на крупных мероприятиях в Москве или в Уфе, сходу переводились на башкирский язык, отправлялись в типографию и распространялись затем по всей республике. Этот ритм жизни Рами Гарипов передал в своем стихотворении «Свинцовый родник» (1956), который он посвятил своим коллегам по работе в газете «Совет Башкортостаны». Сколько поколений поэтов трудились в поте лица в редакциях газет и журналов, тратя драгоценное время и напрягая зрение, чтобы довести до народа подготовленные ими материалы. Но был ли в башкирской поэзии кто-либо до Рами Гарипова, кто бы с той же теплотой отозвался о людях, занятых этим самоотверженным трудом? Здесь, где отражается и концентрируется жизнь республики, особенно отчетливо чувствуешь пульс времени. В самом деле, не замирающая ни на один миг газетная жизнь подчиняет любого диктуемой ею жесткой дисциплине. Печатному органу нет дела до того, поэт ли ты или писатель – скидок здесь не дают никому. В первые месяцы Рами был настолько увлечен работой и озабочен бытовыми проблемами, что ему было не до стихов. Редко когда удавалось что-нибудь накропать, и это его сильно удручало. В номере «Совет Башкортостаны» от 12 февраля 1956 года была помещена подборка материалов к 50-летию со дня рождения Мусы Джалиля, в том числе, статьи земляков поэта – Сагита Агиша и Загита Шарки, близко общавшихся с ним в Оренбурге. Незадолго до этого вышел Указ о присвоении Мусе Джалилю звания Героя Советского Союза. В то время имя поэта не сходило с уст, и все печатные издания наперебой рассказывали о его героизме. Стихами, сочиненными им в Моабитской тюрьме под занесенным над его головой топором фашистского палача, татарский поэт возвел памятник непоколебимости человеческого духа, верности своему народу и Отечеству. Разложив перед собой номер газеты, прославлявший мужество Мусы Джалиля, Рами просидел весь вечер в задумчивости. В тот день ему стукнуло двадцать четыре года. В переводе на летоисчисление древних – два восточных цикла! Когда Бабичу исполнилось столько же, жить ему оставалось всего лишь три месяца. Успев пропеть напоследок свою лебединую песнь – «Обращение к башкирскому народу», Шайхзада пал от рук озверевших врагов. Подготовка к изданию книги Бабича еще только-только началась, и его творчество не успело пока стать достоянием народа. Рами же был с ним уже в известной мере знаком и при этом не переставал изумляться, каким образом удалось ему, равно как и Тукаю, создать за короткую жизнь столь великие стихи и поэмы. А ему в последнее время не пишется. И дело, наверное, не только в загруженности. Взять хотя бы того же Мусу Джалиля, умудрявшегося творить в нечеловеческих условиях, которые даже представить себе страшно. Рами поражался его железной воле и стойкости. Как отметил в своей статье Сагит Агиш: «Муса Джалиль и через столетия будет служить людям примером преданности, любви к народу и Родине. Слава поэта никогда не померкнет». В Уфу Рами Гарипов возвращался с радужными надеждами и верой в то, что его мечты о новом плодотворном периоде в творчестве начнут осуществляться чуть ли не сразу. Но не тут-то было. Жизнь далеко не всегда оправдывает ожидания, внося свои коррективы. Зачастую бывает и так, что с небес приходится опускаться на землю. Рами думал больше, чем писал. Когда родившиеся было в голове строчки вроде бы уже вызревали настолько, что сами просились на бумагу, он вдруг останавливался, застигнутый очередным сомнением: нет, это не те слова. Поэт начинает дорабатывать стихотворение и спустя некоторое время получает, наконец, желаемый результат: Загадывать загадки любит жизнь, Только успевай разгадывать! Одну разгадаешь, как другую Тут же тебе подбрасывает. Мучаюсь над тысячью вопросов, Чего только в голову не лезет. Ищу ответа, где же правда, Занятый поисками вечными. А ведь к правде дорога одна: Нужно в пути быть всегда. Где народ – там и ступай вперед, Если отстанешь – пропадешь. А недавно им было написано стихотворение «Каменный цветок». Увидев однажды высеченный из уральского самоцвета цветок, Рами, завороженный этим чудом, воскликнул в восторге: Сколь искусны руки народа, Что способны из камня ваять цветок! Рами Гарипов назвал это овеянное таинственностью, своеобразное произведение балладой. Товарищам оно понравилось. Они от души поздравляли его с успехом. Да он и сам видел, что баллада ему удалась. Между тем поэт хотел сказать о своем народе и о родном крае нечто особенное, найти яркие, незабываемые образы – не хуже, чем у Бабича, написавшего о Башкортостане такие строки: Башкортостану страна услад, Бесценный клад, нетленный сад, Где лев по имени башкир Родился и увидел мир! Где и как отыскать слова, чтобы убедить читателя в том, что его родная земля достойна любви самого Аллаха. Чтобы они наполняли душу светом, запоминались с первого раза и передавались из уст в уста. Рами хорошо понимал, что для достижения столь благороднейшей цели требуются немалые силы и недюжинный талант. Сколько лет писал он стихи, постигал премудрости поэтического творчества, сколько умных книг перечитал. А слова не всякий раз ему подчинялись. Почаще бы рождались у него стихи, подобные «Каменному цветку», которые бы давали ему чувство полного удовлетворения. Казалось бы, миновали времена запретов и страхов, когда приходилось взвешивать буквально каждое слово. И хотя то, о чем говорил Хрущев на закрытом заседании под занавес XX съезда, дойдет до широких масс не сразу, лед уже тронулся. Сносились преграды, ограничивавшие свободу слова, рушились политические барьеры. Впервые гласно произносились имена башкирских писателей – жертв массовых репрессий. Ровесники Рами Гарипова, его собратья по перу, не таясь, читали стихи Шайхзады Бабича и спорили. Его стихотворение «Башкортостан» пробирало насквозь, обжигало молодые сердца, особенно эти строки: Львы жаждут мщенья, если враг Их землю топнет и тиранит. Едва он к ним направит шаг, — Пылая, кровь башкира прянет, И если смертный бой с врагом, Подобно грому, грозно грянет, — Под грязным вражьим сапогом Башкира честь лежать не станет! Вот как, оказывается, можно писать о Башкортостане! Рами давно уже знал эти крылатые строки, ставшие для его сверстников настоящим откровением. Впрочем, теперь и сам он, когда наступила пора гласности, стал лучше понимать как Бабича, так и многое другое, чего недопонимал прежде. У молодых людей появилась возможность смелее высказываться о судьбе родного края и нации. В дни работы XX съезда, когда не только советский народ, но и здравомыслящие люди всего мира, включая политиков, ловили каждое слово, доносившееся из Кремлевского дворца, у Рами Гарипова, который приветствовал грандиозный форум восторженной фразой: «Это – мой съезд», был еще один повод для ликования: 18 февраля у него родился сын, для которого он уже заранее выбрал имя Салават. «Я стану отцом! Странно, радостно и немножко смешно. Это значит, что я абсолютно нормальный человек!» -записал Рами в своем дневнике, еще будучи в Москве. И вот свершилось. Наступил день, когда он приобрел новый статус. Благословенный миг для каждого мужчины и для семьи, с нетерпением ожидавшей своего первенца... Сколько пар познали такие счастливые моменты. Молодая мать ежедневно получала от мужа записки и отвечала на них. Поздравления, вопросы – все как у людей... Но для каждой семьи такое событие – единственное в своем роде и неповторимое. Записки, как правило, потом теряются. Рами же их сохранил, собрав в специальную тетрадь, на обложке которой вывел: «Палата № 6. Гариповой Н.». На первой странице можно увидеть надпись: «Письма, написанные после рождения Салавата. Февраль, 1956, Уфа». Данный факт лишний раз убеждает нас в том, насколько аккуратен был Рами. Но главное, что за этим стоит, – горячая любовь к жене и новорожденному сынишке. Поэты, будучи не очень организованными, обычно не хранят такого рода реликвии. Но Рами Гарипов был не из их числа. Здесь он тоже остался верен себе. Благодаря его педантичности письма и наспех начерканные на клочках бумаги записки не потерялись и стали со временем незаменимым документальным материалом, позволяющим нам прочувствовать, чем жила в те дни молодая пара. Заглянем в первое послание: «Утро, 18 февраля 1956 года. Дорогая Надя! Большое-большое спасибо тебе, мать! Будь бодрой, крепкой! Я очень счастлив!!! Вся редакция рада. Скажи – что тебе купить, ладно? Твой Рами. Телеграмму дам сегодня». В тот же день он посылает жене еще одну записку: «Надя, дорогая! Мне как-то не верится, что мы родители. Хожу как пьяный. Целую ночь не спал, с мучением родил газету... ...Какой он? Какие глаза? Какие ресницы?..» Записки от Рами, ответы от Нади. В них нет ни единого отзвука каких-либо бытовых неурядиц. Они хранят лишь отблески искренних, светлых чувств. Вот о чем писал Рами Гарипов 20 февраля: «Надя, дорогая! Горячо поздравляю тебя с трехдневной жизнью нашего Салаватика – самого маленького современника Двадцатого съезда! Сегодня ночью так много думал о вас, думал о съезде, и чем-то необычным переполнилось мое сердце, и всю ночь не мог спать. И писать не мог! Надя! Я принес тебе 14-й том Горького...» 21 февраля Рами приветствует своего сына шутливым стишком: Дорогой мой Салаватка! Купил тебе Батька Неплохое одеяло — Цвет его – алый! А маменька Надя, Что тебе надо? Непременно надо! Надо – шоколада! Надя тут же отвечает на это рифмованное послание: «Здравствуй, мой Рами! Очень благодарим за стихосложение и шоколад. Чувствую себя превосходно». К письму от 24 февраля Рами приложил написанное по-башкирски стихотворение «Красота»: Листья дерево красят, говорят. Верно! С этим всецело согласен я. А вот красят ли человека тряпки? Красота такая меня не прельщает... Но, увы, так, как я, считают не все. По одежке встречают тебя кое-где. Кое-кто за невежду тебя принимает И на каждом шагу поучает. Достойны жалости типы такие, Мне даже больно за них: И впрямь, признаю, наряд красив, Да невиден под ним человек!.. В ту пору Надежда еще не вполне владела башкирским, чтобы понять содержание этого стиха. Но наступит время, когда она сможет говорить, читать на родном языке своего мужа и петь башкирские песни. А если бы она поняла присланное ей в тот день стихотворение, то наверняка от души порадовалась бы за своего благоверного. Рами стал смелее в выборе слов и в то же самое время осмотрительнее. В этом нет никакого противоречия. Можно выражать свои мысли и чувства свободно, но при этом осторожно обращаться со словами. Нельзя ломать их, нарушать законы, природу языка и портить мелодику стиха. Такие требования Рами предъявлял как к себе самому, так и к присылаемым в редакцию произведениям. Когда начинаешь писать по вдохновению, очень непросто найти подход к сердцу читателя, не предаваясь пустой риторике. И какое удовлетворение испытываешь, когда тебе удается отыскать и применить верный прием. Так, например, Рами перебрал несколько вариантов вступления к песне-здравице «Слава родному Башкортостану, слава!», пока не остановился наследующей строфе: Я с безграничным восторгом слежу, Как над простором родного Урала Кречет вольный парит величаво: Слава родному Башкортостану, слава! Слова Рами Гарипова пришлись по душе композитору Рафику Сальманову. В итоге родилась замечательная песня о Башкортостане. Когда славишь родной край, и текст, и мелодия должны исходить из самого сердца, чтобы затронуть душу другого человека. Добрые отношения у Рами с Рафиком Сальмановым сложились еще со времен учебы в Москве. И в дальнейшем в творческом содружестве они будут создавать песни, которые найдут отклик в народе. ...Выйдя на улицу после долгих раздумий, навеянных статьями о Мусе Джалиле, Рами поднял к небу глаза и встретился взглядом с взиравшей на него луной. Ей все нипочем – только и знает, что нарождается каждый месяц и убывает. Поначалу светится, похожая на тоненькую изогнутую бровь, потом утолщается, растет, пока не превратится в такой вот полный и круглый лик... И душа поэта нынче, под стать налившейся луне, с утра переполнена какой-то необъяснимой тревогой. Несколько дней после того, как забрал жену и сына из роддома, он упивался счастьем, а теперь опомнился, и эйфории, как не бывало. Если нужда возьмет за горло, про радость забудь. В каком сладостном предвкушении ожидали они появления первенца, полные самых светлых надежд. Все дни их и ночи были наполнены светом. Тогда же, впервые после длительного полуторагодового перерыва, Рами сделал в своем дневнике следующую запись: «Мы очень счастливы. Поэтому мне и не пишется. Ведь люди обычно пишут, когда им плохо или грустно. А счастье наше только-только начинается. Вот потому и трудно о нем писать». Прочитав эти строки, он призадумался: как странно – счастливая пора проходит настолько быстро, что даже не успеваешь найти нужные слова для ее описания. Если бы она длилась подольше, возможно, было бы значительно легче выразить свое состояние. Радость, если и случается, то почему-то урывками, как накатит – так и отхлынет. С рождением Салавата проблема с жильем еще более обострилась. С этой проблемой сталкивается едва ли не каждый выходец из сельской местности. Найти угол бывает чрезвычайно трудно, особенно семейным. Вот и Гариповы, приехав в Уфу из Москвы, не знали, куда бы приткнуться. Бывало даже, ночевали у кого-нибудь из знакомых в сарайчике, пока, наконец, не нашли приют у Халил-агая Халикова, предоставившего в распоряжение молодых комнатку в своем доме. Вот тогда и зажили они нормально. А теперь появился малыш, и им волей-неволей приходилось беспокоить хозяев. Халиковы оказались приветливыми, хорошими людьми. В годы революции и Гражданской войны Халил-агай был активистом башкирского национального движения, соратником Заки Валиди и Мусы Муртазина, участником обороны Петрограда от Юденича. Не миновали его и репрессии 30-х годов: несколько раз Халил-агай сидел в тюрьме. Его жизнь – трагическая история, о многих эпизодах которой он поведал своему любознательному постояльцу. Когда у Гариповых родился сын, хозяева их тепло поздравили. Но безмятежной их жизни пришел конец. Подыскать другое жилье – немыслимо. Поэтому Надя была вынуждена уехать на время вместе с двухмесячным Салаватом в Москву, благо, бабушке-украинке не терпелось понянчить башкира. Рами остался один. За несколько лет, проведенных на чужбине, он стосковался по уфимской весне. Чувство обновления, которое она навеяла на поэта, еще сильнее растревожило его душу. Казалось, вот-вот снизойдет на него вдохновение. Но оно то ли заблудилось, то ли замешкалось, испугавшись житейских невзгод... А мысли между тем не давали Рами покоя ни днем ни ночью: «О мои мысли, остановитесь, пожалуйста, постойте!.. Нет, они меня не слушаются! Прямо голова раскалывается. Проснулся среди ночи и не могу заснуть. В комнате пусто и холодно. Нет возле меня ни сына, ни его матери. Если бы они были рядом, голова, наверное, не болела бы так... После вчерашнего дежурства я не стал возвращаться домой, решил переночевать в редакции. Наведался разок в типографию, после чего взялся за Горького...» Еще в начале февраля Рами записал в своем дневнике: «Горький – основа нашей семьи. И одно из самых моих заветных желаний – заложить этот фундамент навечно». Сколько лет служил ему кумир духовной опорой. И то, что он, размышляя об основе своей семьи, вспомнил дорогое для него имя, является еще одним подтверждением его безграничной веры в великого писателя. Об этом же свидетельствует тот факт, что в качестве подарка жене, осчастливившей его сыном, он выбрал не что-нибудь, атом Горького! Есть ли еще на свете такие отцы, которые бы могли принести в роддом подобный подарок?! Даже если и бывают, то единицы. Что и говорить, духовная основа у семьи Гариповых была прочной. Да вот только материальная – неважная. Начатые с энтузиазмом дела тоже наталкивались на всевозможные препоны. Если уж наделенное большими полномочиями руководство газеты тебя не понимает, на кого же еще рассчитывать? Сколько раз молодой завотделом препирался с редколлегией и секретариатом, чтобы пробить стихи Шайхзады Бабича и Даута Юлтыя. А чего стоила ему очень важная для народа дискуссия по проблеме преподавания башкирского языка, литературы и культуры. Желающих принять в ней участие, поддержать замечательное начинание было предостаточно, а как только дело дошло до конкретных шагов, возникли трудности. И Рами Гарипову каждый раз приходилось наведываться к главному редактору Гилемдару Рамазанову, чтобы «пробить» тот или иной материал. С одной стороны, хорошо, когда газету возглавляет поэт и ученый в одном лице, но ведь ему приходится быть в первую очередь администратором. Образовательный же уровень многих сотрудников оставлял желать лучшего. Да и с башкирским языком некоторые были не в ладу. Скажем, если подобный работник, не зная какого-то слова, решив справиться в старом издании словаря, его не обнаруживал, то попробуй-ка переубедить такого, когда он с пеной у рта принимается доказывать тебе, что такого слова в башкирском языке вообще нет. Чего стоило Рами Гарипову во время дежурства выправлять подготовленные невеждами материалы, сколько скандалов он выдержал. День ото дня его беспокоило все больше, что осуществление его планов срывается из-за чьей-то ограниченности. Дискуссию о языке вскоре и вовсе свернули, лишив тем самым общественность возможности поговорить по душам о наболевшем. При этом среди сотрудников редакции объявились «честные» коммунисты, поспешившие наклеить на комсомольца Гарипова ярлык националиста и вызвавшиеся наставить его на путь истинный. Столь беспочвенные обвинения Рами переносил тяжелее, чем проблемы с жильем, когда у семьи не было своего угла. Но он не привык отказываться от намеченных целей, не умел приспосабливаться. Судьба в очередной раз преподнесла ему жестокий урок, показав, что жизнь – есть борьба. Как выразился сам Рами, «в душе у него остались лишь тягостные чувства... Можно повеситься с горя, если невтерпеж! Бороться же в одиночку нельзя! И даже несколько человек не в состоянии с этим справиться. Везде молятся на тех, кто сидит наверху. Все боятся, трясутся за свои места. Ну а тех, кто радеет за народ, пока еще слишком мало. Таких гноили по тюрьмам, уничтожали. Уцелевшие ни живы ни мертвы от страха. Молодые же не умеют ни мыслить, ни переживать, ни гореть. Каждый, кто заделался начальником, “вывешивает лапти на почетное место”. Отхватив кабинет и хорошую квартиру, такие забывают про свой народ... И даже родной язык забывают!.. Люди перестают быть людьми... А способные работать с самоотдачей джигиты вынуждены думать не о деле, а о пристанище. Жить негде. Нет денег, чтобы расплатиться с долгами, и вместо того чтобы гореть творчеством, они тлеют, живя ничтожными чувствами, размениваются по мелочам... Дома тебя встречает жена: — Дрова на исходе, деньги кончились. Ребенок твой посинел от холода, плачет. Сердце разрывается, голова трещит от проблем. Какие же мы нищие – у нас нет ничего, кроме книг. Стараешься об этом не думать. И писать о таких вещах стыдно. Но не думать невозможно. И эти мысли топчут и унижают твое человеческое достоинство. Как бы ни старался держаться, а все равно сдаешься. Наговоришь жене сгоряча обидных слов из-за какой-нибудь чепухи, а потом мучаешься угрызениями совести. Бывают дни, когда после работы не тянет домой. Не знаешь, куда приткнуться. Многие пьют, а мне даже это не с руки... ...Так тяжело, а иной раз делается просто невыносимо. Начинает даже казаться, будто теряешь веру в людей. И это – самое страшное!.. Хочется исчезнуть, забыться. Но нельзя ни забыться, ни исчезнуть. Надежда в душе пока что теплится». Такие вот строки рождаются вместо стихотворных строф. В них отзвук драмы, за ними – нелегкая судьба молодых людей середины 50-х годов, жаждущих творчества. С одной стороны – всеобщее воодушевление, порожденное Великой Победой, тотальная перестройка общества, начало которой было положено XX съездом, состоявшимся через десять лет после войны, и свобода слова, ас другой стороны – все те же трудности, в том числе преграды на пути творческих исканий, сопротивление и козни консерваторов... Вот на что в основном уходили силы Рами Гарипова, вернувшегося из Москвы на родину с самыми благими намерениями. Может быть, как раз это и было причиной его творческого застоя. Эмоции, выплескиваемые им в дневниковых монологах, могли бы вылиться в стихотворные строки. Для этого у Рами было все – и искренность, и требуемая точка кипения, и жизненность. Но только он представлял себе поэзию иначе, стараясь не давать волю обуревавшим его чувствам. Ему хотелось писать так, чтобы не растравливать, а наоборот, утешать покалеченные войной души людей, и искать благотворные слова, которые бы воодушевляли народ, помогали облегчить переносимые им страдания и трудности. Но как же это непросто – находить теплые слова для других, в то время как сам прозябаешь в нищете, дрожишь от холода в нетопленной квартире, раздираемый на части всевозможными проблемами. «ЯЗЫК НАРОДА-ЯЗЫК ПРАВДЫ» Эти полные отчаяния записи были сделаны Рами Гариповым 16 февраля 1957 года, в первый день работы в Башкирском книжном издательстве. Тем самым он как бы подытожил полуторагодовой период своей работы в газете. Последние проведенные в редакции дни отчетливо врезались ему в память. Именно в то время, с конца января по начало февраля, газета печатала одно за другим «Письма к собратьям по перу» Мустая Карима. Они стали заметным явлениям в литературном мире. Читатели ждали каждый номер с очередным письмом. Прежде подобные материалы не печатались. Наверное, поэтому экземпляры газеты ходили по рукам. А между тем никто не знал, как реагировали на эти письма сами молодые поэты, которым они были адресованы: Абдулхак Игебаев, Рафаэль Сафин, Марат Каримов и Рами Гарипов... В середине 50-х годов в башкирской литературе наблюдался новый подъем. В течение послевоенных десяти лет появлялись талантливые произведения, но только настоящие литературные открытия случались редко. Кризисный период переживала вся советская литература. Мужество и доблесть, проявленные советским народом в войне, и завоеванная им Великая Победа не могли не всколыхнуть дух патриотизма. Им были насквозь пропитаны произведения разных жанров. Всеобщая эйфория привела к тому, что жизнь в них зачастую отображалась однобоко, лишь с благополучной стороны. А уже с середины 50-х прослеживается тенденция к анализу, к размышлениям о противоречивости жизненных явлений. Этот сложный, извилистый путь исканий пришлось пройти как опытным башкирским писателям, так и поколению фронтовиков, выпустивших после войны свои первые книги. В те же годы в виде целых томов к читателям вернулось творчество репрессированных писателей (Афзала Тагирова, Дауга Юлтыя, Имая Насыри), что положительно сказалось на состоянии нашей литературы, значительно расширив ее возможности, диапазон мыслей и ощущений современников. Наиболее же сильное влияние на формирование их творческого кредо и эстетических воззрений оказали вышедшие тогда произведения Шайхзады Бабича и Хадии Давлетшиной. К концу 50-х заявили о себе: в прозе – Динис Исламов и Фарит Исянгулов, в драматургии – Нажиб Асанбаев и Асхат Мирзагитов, в критике – Гайса Хусаинов, Мидхат Гайнуллин и Зуфар Габсалямов. А если говорить о зарекомендовавших себя в тот период молодых талантливых поэтах, то одной-двумя фамилиями уже не обойдешься. Мустай Карим выбрал четверых из них, чтобы поделиться мнением об их творчестве. В том, что он решил назвать свои размышления о первых книгах этих авторов как «Письма к собратьям по перу», есть глубокий смысл. В нем угадывается некий подтекст. Мустай Карим не собирался поучать их, он обращался к ним как к близким людям, как к коллегам. Эти публикации нельзя назвать обычной рецензией, каковые пишутся по избитому шаблону, когда вначале перечисляются достоинства произведения, а в конце высказывается пара замечаний. Автор предпочел эпистолярный жанр для доверительного разговора. В письме ты можешь обратиться к человеку напрямую, высказать ему свои соображения, а то и поделиться сокровенным. Мустай Карим почти на равных беседует с молодыми коллегами, чей отроческий возраст пришелся на годы войны, откуда сам он вернулся с тяжелым ранением. Размышляя о судьбах этого поколения и пытаясь их понять, он ведет неторопливый разговор об особенностях видения каждого из четырех поэтов, отмечает их сильные стороны и недостатки. Мнение Мустая Карима для Рами много значило. Молодой поэт не пренебрег ни одним из данных ему советов, заставивших его глубоко задуматься о той ответственности, которую берет на себя творческий человек. Впечатления от чтения «Писем» хватило ему на всю жизнь, ведь до этого никто еще не рассуждал о его стихах, как и о творчестве его сверстников-коллег столь искренне и основательно. Письма, написанные молодым поэтам Мустай-агаем, окрыляли и вдохновляли их. Назидания и критика не оставляли в душе чувства обиды. Теперь все время Рами Гарипова принадлежало книгам. Прежде он даже не предполагал, что процесс подготовки рукописей к публикации может быть столь захватывающим. «Работать интересно, это моя работа», – если человек делает такое признание, оказавшись на новом месте, значит, он сделал правильный выбор, придя сюда. Иной раз ему попадались книги, которые уносили его в какой-то иной мир. Такое происходило с ним, например, во время чтения корректуры рассказов Рабиндраната Тагора. Рами испытал тогда настоящее потрясение. А вот что он записал в первый день весны: «1 марта! Вот и началась весна 1957 года!.. Жизнь идет!.. Не успеваешь оглянуться, как проходит зима, приходит весна. ...Весна! Только вот почти не удается писать. Я уже давно не писал стихов. После писем Мустая Карима даже браться за них страшно. Возникло вдруг ощущение, будто я взвалил на себя непосильный груз. ...А между тем мне пока не удается сделать мой цикл единым. Как же хочется, чтобы все получилось ладно!..» Нет, это был вовсе не страх, из-за которого обычно опускаются руки и затухает огонь вдохновения. Напротив, Рами ощущал задор, энергию и еще большую ответственность, чем раньше. Невозможно забыть те слова, что автор «Писем» высказал напоследок в коротенькой заключительной части. Чем больше в них вчитываешься, тем сильнее проникаешься ими, особенно этими: «Одно мне ясно – вы уже крепко стоите на ногах... Сейчас не вы сами себе голова, а вся советская литература вам голова. Такова судьба поэта! Вы перед ней – перед башкирской советской литературой – теперь в долгу, в ответе за ее судьбу, за ее славу». Многие из тех, кто прочел открытые письма Мустая Карима, поспешили к Рами и его собратьям с поздравлениями. Эта публикация добавила сияния литературному миру, вдохнула в него свежий ветер. Обычно люди обращают больше внимания на похвалы или резкую критику, по причине чего окружающие, может быть, не придали значения этим строчкам, обращенным к Рами Гарипову: «Поэтическое восприятие дыхания времени, умение видеть собственную судьбу в судьбе современников, активная жизненная позиция, стремление к борьбе за улучшение окружающего мира – в этом сила твоих первых произведений, это говорит о твоих поэтических возможностях». Сам же Рами их не забыл, особенно следующие слова, которые он даже подчеркнул: «Однако это пока всего лишь огонь щепки, от которой должны загореться дрова в печи. Нужно, чтобы огонь разгорелся. А то ведь бывает, что щепка сгорит, а поленья не загораются. В отношении к судьбе поэта – молодое пламя иной раз так быстро расходуется, что не успеваешь набраться ни ума, ни жизненного опыта. Тебе следует об этом хорошенько подумать». В первые дни Рами то и дело перечитывал это обращение, из-за чего имевшийся у него на руках экземпляр газеты быстро истрепался. По истечении большого промежутка времени понимаешь, что слова одобрения в письмах, которые Мустай Карим писал в декабре 1956 – январе 1957 года, находясь в Доме творчества писателей в прибалтийских Дубултах, имели целью приободрить молодых поэтов, придать им уверенности в своих силах. И они должны были воспринимать их не как признание, а скорее как аванс. 1957 год Рами встречал с семьей на новом месте -в квартире, которую они сняли на улице Сайфи Кудаша: «В моей жизни это самый тяжелый адрес! Хозяину мы задолжали почти две тысячи. Чтобы расплатиться с ним, мне пришлось заключить договор с издательством на перевод рассказов И. Франко... Дома холодно, дрова кончились, ребенок мерзнет, жена беременна, а внутри у меня все клокочет от злости». Однако молодость брала свое. Жизнь продолжалась. Среди коллег были люди, с которыми можно поговорить по душам. Рами общался с Маратом Каримовым. Они читали друг другу свои стихи. И когда встречались с художником Гумером Мухаметшиным, тоже не могли наговориться. А день возвращения Рафаэля Сафина из Москвы превращался в настоящий праздник. Коллеги Рами Гарипова по работе в издательстве Салях Кулибай, Зуфар Габсалямов, Габдулла Байбурин, Шакир Биккулов, Василий Трубицын, обсуждая литературные новинки, спорили, бывало, до изнеможения. Да и других поводов для дискуссий хватало, поскольку вокруг происходило столько важных событий – не только в литературе, но и по всей стране. Поскольку рукописи шли через издательство нескончаемым потоком, сюда постоянно наведывались писатели. Рами по-прежнему собирал книги, влезая ради этого даже в долги. Стоило ему увидеть что-нибудь интересное, как глаза у него загорались. Вот поступил в продажу Стефан Цвейг, а в кармане у него – ни гроша. И Рами побежал прямиком в «Ленинец» в надежде на Марата Каримова. А тот оказался, как на грех, в командировке. Но он не упустил-таки книгу. Забыв обо всем на свете, Рами с упоением читал Цвейга, когда после занятий в вечерней школе вернулась уставшая и голодная Надя. А дома – хоть шаром покати. И тогда он предложил ей: «— Давай сварим вкусненькой картошечки и поедим! Она нехотя принялась чистить картофель. А я в это время читал ей на кухне, каким Цвейг обрисовал Горького. Удивительные, вдохновенные слова!.. Все, что пережил и испытал в своей жизни Горький, описано как восхитительное стихотворение. — Вот видишь, – говорю я, – Горький мучился не меньше нас с тобой. А если сравнить его жизнь с нашей, то я вроде как дворянин! Надя захохотала. — Ну а ты – просто королева! У тебя есть что почистить – у нас есть картошка! — Скажешь тоже – дворянин!» Когда жизнь хмурится, демонстрируя перед молодостью свою суровость, та глядит на нее с улыбкой. А радость творчества и вовсе заставляет забыть о невзгодах. В Союзе писателей Рами Гарипову поручили очень ответственное дело – подготовить доклад о стихах Ангама Атнабаева. Он взялся было за него с большой охотой, однако к сроку успел написать лишь половину, так что дальше пришлось выступать без бумажки. Рами боялся, что растеряется и собьется, но он сумел-таки донести до слушателей то, что хотел сказать, поскольку продумал все заранее. Он говорил так, как будто кому-то что-то доказывал, и слова находились сами, выстраиваясь в логическую цепочку суждений. Стараясь как можно шире представить творчество Ангама Атнабаева во взаимосвязи с поэтическими исканиями современников, Рами Гарипов счел необходимым напомнить о спорах, которые велись в последнее время вокруг «Слова о полку Игореве». Упомянул он в своем выступлении Юсуфа и Зулейху, Ромео и Джульетту, не обошел вниманием Гейне и Такташа, затронул тему натурализма и формализма. Рами не ожидал, что его будут слушать с таким интересом. И хотя он не питал особой склонности к юмору, время от времени раздавались смешки. Молодой человек и сам себе удивлялся. Вот она, магия слов!.. В обсуждении стихов Ангама Атнабаева участвовало много опытных поэтов и среди них – Хаким Гиляжев, который, поблагодарив докладчика от имени секции поэзии, заметил: «Таких выступлений у нас еще не было». «Вот бы и в других секциях так выступали», – добавил Сагит Агиш. Заглянувший на следующий день в издательство Гайнан Амири тоже сказал, пожимая Рами Гарипову руку: «Спасибо тебе за вчерашнее удивительно искреннее, глубокое, доброжелательное выступление». Итак, несмотря на то что Рами чувствовал себя вначале не совсем уверенно, с первым серьезным поручением он справился настолько хорошо, что удостоился похвал. Это памятное мероприятие, состоявшееся в марте 1957 года, положило начало творческим связям Рами Гарипова и Ангама Атнабаева, каждому из которых было уготовано собственное место в башкирской литературе. В дальнейшем предпринимались неоднократные попытки столкнуть их лбами, вбить между ними клин, но характер отношений этих двух больших талантов, совершенно по-разному выразивших себя в творчестве, определялся в первую очередь объективностью взаимной оценки создаваемых ими произведений. К сожалению, ни текст, ни тезисы того мартовского выступления Рами Гарипова не сохранились, из-за чего нам трудно теперь судить о том, какими эстетическими принципами руководствовался в ту пору молодой поэт, впервые державший столь ответственный экзамен перед литературной общественностью. Однако наброски не исчезли бесследно. Они были использованы им в статье «Те, кто в пути», опубликованной в 1958 году. В период, когда Рами Гарипову доверено было проанализировать творения его коллеги и доложить о результатах на заседании секции поэзии в присутствии представителей разных поколений литераторов, существенно выросли требования, предъявлявшиеся к эстетической стороне создаваемых произведений. И в его беспрецедентном выступлении как раз и проявились основные тенденции, характерные для башкирской литературы той поры. Изменения затронули в первую очередь поэзию. Усвоившие секреты поэтического творчества в московской школе, лучше других знакомые с мировой классикой, а также с современными течениями и тенденциями, Рами Гарипов, Рафаэль Сафин и Марат Каримов писали несколько иначе, по-новому выражали свои мысли. Однако не только это, но и возросшее внимание к природе поэтических образов, к структуре произведений, повышенные требования к мастерству, к умению вникать в нюансы слова, стало показателем происходивших перемен. Мустай Карим отмечал: «После XX съезда у моего творчества появилось новое дыхание. Я говорил об этом раньше и впредь буду это утверждать». Для нас высказывание мудреца важно и теперь, спустя годы. В самом деле, XX съезд партии впервые дал народу почувствовать, что есть свобода слова, свобода выражения мнения. И пусть «Письма собратьям по перу» не имели непосредственного отношения к тому судьбоносному событию, забота о молодых поэтах, задушевный разговор в складывавшихся новых общественных условиях все равно представляли собой отрадное явление. Именно тогда Гайса Хусаинов первым из башкирских критиков выступил с обзором «Взгляд на поэтические достижения пятьдесят шестого года». Это было своего рода продолжение традиции, заложенной еще Белинским с публикацией статей «Взгляд на русскую литературу 1846 года» и «Взгляд на русскую литературу 1847 года», ознаменовавших целую веху в развитии русской общественной мысли и давно уже ставших классикой. Заделом в данном направлении явилась опубликованная в свое время статья Мустая Карима «О некоторых литературных явлениях 1940 года». Из-за начавшейся вскоре войны начинание это не имело продолжения. А в 50-е годы Гайсе Хусаинову удалось наладить традицию ежегодного обзора. И то, что он начал с поэзии, вовсе не случайно. Значит, поиски и находки в данном жанре давали богатую пищу для размышлений и представляли интерес в качестве объекта исследований. В первом своем докладе об итогах литературного года на секции поэзии Гайса Хусаинов уделил особое внимание лирике. Подчеркнув, что ныне она занимает в поэзии особое место, он заметил: «Если в большинстве лирических стихов, написанных в 1954-1955 годах, предпочтение отдавалось теме любви, описанию природы, то в минувшем году наблюдалось стремление к более полному отображению разных сторон нашей богатой, сложной жизни и к более глубокому осмыслению в лирическом плане жизненной философии». Критик концентрирует внимание на тенденциях, коим суждено было превратиться по мере развития поэзии в важные ее качества – преобладание лиричности, многообразие ощущений и переживаний, глубину философских размышлений. Речь здесь идет о явлениях, которые в дальнейшем определили судьбу поэзии, развили черты, свойственные образному мышлению. Вот как заканчивалась, например, статья Гайсы Хусаинова о поэзии 1956 года: «В печати нечасто можно увидеть материалы с суждениями поэтов о поэзии, о творчестве. Поэты крайне редко пишут о творчестве коллег и не занимаются анализом их новых произведений. Поэзию должны оценивать не только критики; в этом обязаны принимать участие писатели и поэты». Молодых поэтов критик выделять не стал, ограничившись лишь перечислением названий их книг: «Почки» Марата Каримова, «Веление жизни» Рафаэля Сафина, «Тепло земли» Карама Бакирова, «Родная земля» Абдулхака Игебаева. Остальных же он и вовсе не упоминает. А ведь именно в то время Мустай Карим писал «Письма собратьям по перу». Что ж, у каждого свое видение, собственный взгляд на ход жизни и, соответственно, на развитие поэзии. Впоследствии Гайса Хусаинов будет более внимателен к молодым, все смелее заявляющим о себе в этом жанре. Рами тоже не выступал в печати с анализом книг коллег, но он и без того каждый свой день посвящал литературе. Если вначале он был страстным книголюбом и испытывал неодолимую потребность писать сам, то потом, работая в газете, благословлял чьи-то произведения или, напротив, отвергал их. А теперь Рами Гарипов занимается подготовкой книг как таковых, обеспечивает их выход к читателю, понимая, что качество публикуемых произведений напрямую зависит от его усердия, добросовестности, образованности и требовательности. Едва Рами приступил к работе, а ему уже доверили редактирование избранных произведений Бабича, Юлтыя, басен Крылова, альманаха «Молодые голоса», рассказов Тагора, книги Горького «Фома Гордеев». И он с воодушевлением взялся за этот труд. Даже в те моменты, когда условия жизни становились просто невыносимыми и он готов был разувериться в людях, сомневаясь чуть ли не в каждом, Рами старался не терять самообладания и выдержки, продолжая жить надеждой. Человек, который закалял себя сызмальства, не может спасовать перед трудностями и сломаться. Все это, конечно, верно, однако нынешняя зима, когда стыло не только тело, но иной раз и душа, навечно ему запомнится. А между тем в скором времени ожидается прибавление семейства – перспектива, которая тревожит больше, чем радует. «До чего же хочется хотя бы на три-четыре часа в день полностью отключиться от внешнего мира, никого не видеть, не слышать и писать до одурения... С работы возвращаюсь домой с одним желанием: посидеть, поработать хоть пару часов» (8.04.57). Наконец долгожданное время наступило. «Мы поедем в Москву, и ты сможешь спокойно поработать», – сказала ему как-то Надя, закончившая учебу по договоренности с директором школы чуть раньше. И уже 26 апреля Рами проводил жену с сыном в Москву. На поверку же оказалось, что и к одиночеству, которого жаждешь, нелегко привыкнуть. «На душе так пусто» (28 апреля). «Скучно! Мне не по себе. Даже среди людей ощущаю себя совершенно одиноким» (29 апреля). Бывает же такое – маешься, не находишь себе места от невозможности творить, а как только желание исполняется, впадаешь в тоску от чувства одиночества. Но череда последующих событий быстро развеяли тревоги и печаль: 30 апреля прогремел первый гром, потом наступил Первомай – повод для общения, приятного времяпрепровождения с приятелями. А 2 мая Рами Гарипов написал стихотворение «Родной язык». У большинства из нас почти вся жизнь проходит в трудах, в занятиях профессиональной деятельностью и в прочих повседневных хлопотах, но в один прекрасный день над головой как будто разверзается небесный купол и открывается некий заветный канал, через который мы подключаемся к вселенной. Возможно, именно в тот момент мы этого не осознаем, но свет, который снизошел на нас в виде вдохновения, навсегда остается в том, что мы сотворили в благословенный час. У каждого творческого человека бывают в жизни такие чудесные мгновения. Стихотворение Рами Гарипова «Родной язык» как раз и является одним из произведений, на котором есть отблеск того волшебного света. В день, когда поэт его создал, он должен был почувствовать такое облегчение, как будто избавился от какого-то непосильного гнета. Возможно, оно было написано на одном дыхании и поэт поначалу сам еще не осознал ценность и значение нового творения: «Стало не по себе. И я пошел к реке. В этом году Агидель до того разлилась, что не видно ни конца ни края». Когда это было – уже после написания «Родного языка»? Или наоборот – прогулка по берегу Белой вдохновила его, заставила взяться за перо? Доподлинно неизвестно. Но не в этом суть. Самое главное заключается в том, что в душе Рами было половодье вдохновения, причем именно весной, когда реки выходят из берегов. Забылись мелочи жизни, и даже не читалось, как недосуг было взяться за дневник. Май, начавшийся с «Родного языка», прошел в беспрестанном творчестве. И в последний день месяца поэт подытожит: «Наработался всласть! Для меня это были самые светлые, самые чудные дни». Возможность работать с упоением и отдачей выпадала ему далеко не всегда. Поэтому он редко произносил такие слова. Если «Руки матери», написанные в московский период, стали предвестником нового этапа в творчестве Рами Гарипова, то в отношении «Родного языка» можно было бы сказать, что в этом стихотворении заложена квинтэссенция главной идейно-эстетической программы его поэзии. Любовь к родному языку, размышления о судьбе нации, о верности народу, забота о будущем его духовного богатства – все это копилось в душе поэта долгие годы, пока не вылилось, наконец, в четыре строфы своеобразного поэтического манифеста. Стихотворение «Родной язык» создано не по социальному заказу и не является данью политической конъюнктуре. В нем присутствуют применимые к любой эпохе непреложные, универсальные истины. Многие из этих прописных истин сконцентрированы в великих религиозных творениях человечества, в народном творчестве, их ежедневно повторяют в молитвах, в пословицах и поговорках. Тот факт, что великие образцы человеческой мысли упоминаются в одном контексте со стихотворением «Родной язык», ничуть не означает, что мы пытаемся поставить его на один уровень с этими вечными ценностями. Но вместе етем хотелось бы подчеркнуть, что до Рами Гарипова никому из наших поэтов не удавалось выразить эти известные всем истины столь емко и с той же прямотой. Итак, 2 мая 1957 года башкирская поэзия обогатилась новым творением: И родной язык, и красивый язык, Отца-матери язык!.. Тукай Из цветочного сердца народа Собираю слова, как нектар, В золотые поэзии соты Их кладу, как божественный дар. Мой язык не бедней, чем другие, Не устану я им дорожить. Нежен он, как цветы полевые, Он – богатство народной души. Мой язык – это Родины голос. Без него жить стране не дано. В ком достоинство живо и совесть, Тот язык не забудет родной. Он – язык и певцов, и поэтов, Он бессмертен, богат и велик, Добродушный, красивый и светлый Материнский исконный язык. В этом стихотворении нет ни впечатляющих своей исключительностью образов, ни неожиданных сравнений, ни космической масштабности, ни каких-либо рушащих традиции особых форм. Все выдержано в привычных поэтических рамках и выражено простыми словами. Однако в неторопливо и плавно следующих друг за другом строчках сконцентрировано столько энергетики. И если мы даже повторим справедливое утверждение, что величие – в простоте, содержание стихотворения Рами Гарипова «Родной язык» не раскроется само собой. Чтобы понять всю его глубину, потребуется вдумчиво прочитать каждую строфу от начала до конца. Из цветочного сердца народа Собираю слова, как нектар... Неразрывный, священный союз поэта и народа воспевали многие поэты задолго до Рами Гарипова. Стоит только задуматься об этом единстве, как в памяти тут же оживают пламенные слова поэта-воина Салавата Юлаева: Кто не хвастал, мол, батыр я — Только в битве проку нет; И кто хвастал, мол, сәсән я — Тот врагу не даст ответ. Мажит Гафури сформулировал свое творческое кредо четко в 1912 году в стихотворении «Я и мой народ»: Шаг ступлю И оглянусь в тревоге С мыслью о шагающем Следом народе. А сколько любви к народу и боли вложил в свои стихи Шайхзада Бабич: Пусть жертвой безвременно лягу, Пусть юности минет пора, — Народу принес я присягу Из золота и серебра. Великий Тукай тоже призывал соплеменников: «Пойдемте служить народу...» Как видим, каждый поэт, считающий священным долгом служение народу, по-своему выражает к нему отношение. Что касается Рами Гарипова, то он начинает развивать эту вечную тему с образов, к которым никто до него прежде не обращался: уподобляя поэта пчеле, он изображает его собирающим нектар из неувядающего цветка – из сердца народа, и наполняющим этим медом соты своей поэзии. Уже в первой строфе на примере кропотливого пчелиного труда он показывает суть творчества. Поэт прибегает к такому приему, чтобы заявить, защитить и утвердить свою принципиальную позицию. Далее, от строфы к строфе любовь к родному языку и озабоченность его дальнейшей судьбой становятся все ощутимее. А чтобы утверждаемую им истину невозможно было опровергнуть, он прибегает к выражениям, достойным стать пословицами. Какую строчку ни возьми – готовые афоризмы: «язык народа моего – язык правды», «язык родной – язык сэсэнов», «не любящий язык родной Отчизну не полюбит» и т. д. Судя по всему, это сплошь состоящее из такого рода премудростей стихотворение было написано Рами Гариповым за один день, а может быть, и за пару часов. Но потребовались годы, чтобы оно созрело в его душе и вызрело в его сознании. Иначе бы он не сокрушался, что «у нас мало людей, которые всем сердцем болеют за свой народ». А у Рами сердце болело частенько, особенно когда ему, работая в газете, а потом в издательстве, приходилось отстаивать свою правоту в спорах с людьми несведущими, не разбирающимися в тонкостях башкирского языка. С малых лет восхищавшийся его богатством, занимавшийся еще в пору ученичества и студенчества составлением словариков, неустанно фиксировавший в тетрадях тысячи пословиц и поговорок, он, как никто другой, знал цену слову, знал силу и власть слова, преклонялся перед ним и должен был, рано или поздно, создать подобное произведение. Несмотря на то что стихотворение написано в традиционной форме наиболее распространенного размера десяти-девяти слогов, «Родной язык» скорее напоминает кубаиры, исполнявшиеся сэсэнами на всенародных съездах-йыйынах. Значит, дело было не только в выборе новых форм, а в содержании, как и в том, что поэту удалось придать блеск старым словам и по-новому озвучить поднимавшиеся задолго до него проблемы. А приводимые им в качестве эпиграфа хорошо знакомые многим поколениям слова Тукая «и родной язык, и красивый язык, отца-матери язык!..» воспринимается как завет предков потомкам. Подхвативший эту добрую эстафету заботы о родном языке, Рами не стал выискивать и придумывать необычные образы, но тем не менее сумел проявить себя как новатор. В данном случае новаторство поэта состояло в том, что ему мастерски удалось добиться единства слова и мысли. Стихотворные строки насыщены содержанием, в произведении нет пустот и, как говорится, ничего ни прибавить, ни убавить. В итоге автор достигает высокой концентрации разума и чувств. Поэт чуть сдерживает эмоции, стараясь сделать свою мысль более доступной и наполнить каждое слово глубоким содержанием. В стихотворении «Родной язык» тревожные раздумья о судьбе языка доводятся до совершенной поэтической формулы, которая становится непоколебимой верой в родное слово и утверждается в сознании каждого читателя. Невольно возникает ассоциация с универсальными математическими формулами. Забегая вперед, хотел бы обратить внимание на один факт. С начала 60-х годов мне приходилось вместе с Рами Гариповым участвовать в поэтических вечерах, и я могу засвидетельствовать: каждое свое выступление он начинал непременно с этого стихотворения и никогда этому правилу не изменял. Значит, он считал его самым важным в своем поэтическом творчестве. В течение двадцати лет после создания этого произведения Рами написал еще немало замечательных стихов, но больше всего дорожил он «Родным языком». Это стихотворение имеет не только художественную ценность. В нем проявился также пророческий дар Рами Гарипова, предвидевшего грядущие драматичные события. В 1957 году, в год создания произведения «Родной язык», явной угрозы национальным языкам в стране еще не было. Но достаточно скоро стало ощущаться давление официальной политики, государственной идеологии. Не только в областях, но и в автономных республиках России преподавание предметов в большинстве национальных школ было переведено волевым решением на русский язык. В ходе кампании, задумывавшейся якобы из благих побуждений во имя прогресса, происходил отрыв людей от национальных корней. Многие национальные поэты решительно выступили против духовной дискриминации народов СССР. Среди них был и Расул Гамзатов, чье произведение «Родной язык» прозвучало на всю страну громким протестом. В литературе происходят иной раз удивительные вещи. За примером далеко ходить не надо. Достаточно сопоставить творение знаменитого аварского поэта со стихотворением Рами Гарипова. У них одно и то же название. Но справедливости ради отметим, что прежде чем «Родной язык» Гамзатова достиг пределов Башкортостана, здесь уже хорошо знали «Родной язык» Рами Гарипова, заставившего башкирских читателей всерьез задуматься об угрозе, нависшей над судьбой их нации. Однако, несмотря на это, как и на тот факт, что на территории СССР бытовало множество других народов, никак не меньше озабоченных возникшей проблемой, самым смелым и решительным защитником родного языка был признан поэт из Дагестана. До того, как прозвучало воззвание Расула Гамзатова, у Рами Гарипова уже было написано стихотворение, с которым он встретил опасные для судеб народов нововведения. И далее, по мере обострения языковой ситуации, актуальность его росла. Наверное, поэтому башкирский поэт свое каждое выступление начинал именно с него. Можно привести еще один пример любопытных совпадений. Но на этот раз речь пойдет не о Рами Гарипове, а о его друге Рафаэле Сафине. Среди любителей поэзии в нашей республике мало тех, кто не знал бы его стихотворения «Дикие гуси». Оно распространилось в народе сразу же после публикации. Его и по сей день читают со сцены. Поэт воспевал в нем погибших в сражениях солдат, возвращающихся на родину каждую весну дикими гусями. Проникновенные слова этого стихотворения никого не оставляли равнодушными. В ту пору, когда Рафаэль Сафин читал его перед внимавшей ему с трепетом публикой, еще не было знаменитой песни «Журавли», написанной Яном Френкелем на слова Расула Гамзатова. А когда она облетела всю страну, завоевав сердца миллионов людей, знакомые с башкирской поэзией наверняка сопоставляли с ней «Диких гусей» Рафаэля Сафина. Так что образ превратившегося в птицу павшего на поле боя солдата был известен нашему читателю еще до появления «Журавлей» Расула Гамзатова. Такие вот происходят в нашей жизни казусы. А сколько известно нам случаев из истории, когда по причине невостребованности в России сделанного нашим соотечественником того или иного научного открытия либо технического изобретения, первооткрывателем объявлялся иностранец... Наряду с наметившимися в середине прошлого столетия опасными тенденциями, от пагубных последствий которых предостерегал Рами Гарипов, к концу 50-х годов появились условия для укрепления связей между народами СССР. В тот период заметно возросло внимание к литературам национальных республик, переведенные на русский язык книги стали публиковаться все чаще. Важной вехой в данном направлении явилось создание Союза писателей РСФСР. И настоящим событием для нашей республики стало проведение в Уфе в 1958 году организационного пленума, на который съехались многие видные российские писатели. На нем обсуждались актуальные вопросы, представлявшие взаимный интерес. К этому мероприятию башкирская литература подошла с очевидными достижениями, немалая доля которых принадлежала молодым поэтам, в том числе и Рами Гарипову. Как мы уже знаем, май 1957 года оказался для него на редкость продуктивным. В тот месяц он написал довольно много стихов, задуманных им для нового сборника. Каждое из них шло от сердца и было дорого автору, но особое место среди них занимал «Родной язык», при создании которого Рами Гарипов взвешивал буквально каждое слово. Написав это стихотворение, он многократно перечитывал его и всякий раз невольно восхищался, в чем не решился бы признаться даже близким друзьям. И только в письме жене за 11 мая он пишет: «У меня, оказывается, очень много новых стихов, около пятидесяти! А вот последнее – самое лучшее и самое нужное: “Родной язык” (Рами Гарипов приводит его полностью. – Р. Б.)... Над я, если бы ты знала, как это мощно и гордо звучит на башкирском языке! Почти каждая строка – пословица, рожденная в моем сердце, – для сердца! Все мои стихи можно забыть, но это стихотворение нельзя забыть тому, кому дорог башкирский язык! Я не сказал, как Тургенев о русском языке, что мой язык тоже “великий”, но сказал, что этот язык не низкий, а кто его считает таковым, тот сам низок». То, что поэт, говоря о своем новом творении, употребляет столько восклицательных знаков, говорит не столько о высокой самооценке, сколько о степени требовательности к самому себе. Судя по предыдущему фрагменту, Рами Гарипов создал около полусотни стихов, что вызывает недоумение, поскольку указанное им количество намного меньше числа опубликованных им тогда произведений. Они не вошли ни в какие сборники и не сохранились даже в рукописном виде в его личном архиве. И дело тут вовсе не в количестве, а в том, что в творчестве поэта наступил самый благодатный период – впервые с момента возвращения из Москвы. Кроме «Родного языка», в 1957 году он написал «Гостинец», «Полевые цветы», «Земля и небо». В таких стихах, как «Нелегко тебе будет со мной», «Последнее свидание», «Не обманывай себя» и других, преобладают философские размышления. Что же касается «Жеребенка» и «Скворца», то они привнесли в его творчество нечто новое. Здесь получили развитие и фольклорные традиции, и тенденции, обозначившиеся в детских стихах Габдуллы Амантая и Мустая Карима. Это были живые картинки, в которых раскрылись новые грани поэзии Рами Гарипова. Ах, скворец ты мой, скворушка! Вылети из гнездышка! Коль домик по душе тебе придется, Пусть песней радость разольется! И вот уже поэт вплотную приступает к подготовке своей второй книги. «ЦВЕТОК, ИЗВАЯННЫЙ ИЗ КАМНЯ» В письме, где Рами полностью приводит стихотворение «Родной язык», есть такие слова: «Скоро я сдам свою книжку – и будет лучше!» Возможно, он написал это с целью успокоить жену. А может быть, поэт и в самом деле полагал, что работа над новым сборником близится к завершению. Только это было не так, и ему потребуется еще немало времени, чтобы осуществить свой замысел. В своих дневниках и письмах Рами Гарипов неоднократно упоминает редактируемые им книги. Ему приходилось браться за обработку даже тех произведений, выход которых издательством не планировался. А ведь на все это уходило много сил и времени. Среди прошедших через его руки рукописей был и альманах «Молодые голоса», в связи с чем хотелось подчеркнуть следующее: если прежде подобные книги выходили лишь изредка, то ныне альманах, пользующийся самой большой популярностью у молодых авторов, издается ежегодно. У него своя предыстория. Вторая половина 50-х годов ознаменовалась притоком в башкирскую литературу и, прежде всего, в поэзию, талантливой молодежи. В это время выпустили свои первые книжки Абдулхак Игебаев, Рами Гарипов, Марат Каримов, Рафаэль Сафин. Часто выступал в печати критик Гайса Хусаинов, делали первые шаги его коллеги Ким Ахмедьянов и Марат Мингажетдинов. Особенно часто печатались статьи и рецензии Зуфара Габсалямова, чье имя хорошо было известно как старшему, так и молодому поколению. В студенческие годы однокурсники полушутя-полусерьезно называли его Белинским, что, судя по всему, ему льстило. При Башкирском государственном педагогическом институте активно работал литературный кружок, престиж которого возрос еще больше с преобразованием этого вуза осенью 1957 года в университет. В республиканской печати появлялись стихи студентов и недавних его выпускников Булата Рафикова, Миассара Басырова, Шакира Биккулова, Анура Вахитова, Ахмета Гайсина, Галима Давлетова, Ихсана Ахтамьянова, Ягафара Вахитова, Мариуса Максютова, Раиса Фаткуллина, рассказы Мухтара Сагитова, Миннигали Якупова. Студенты-то как раз и составили большую часть авторов альманаха «Молодые голоса». Собравшись сразу же после летних каникул, они пошли в издательство, чтобы сдать рукописи для сборника, выпуск которого был намечен на следующий год. Количество выпускавшихся в те времена газет и журналов с нынешним изобилием и разнообразием периодической печати просто несопоставимо. В республике выходила тогда молодежная газета «Ленинсе», да и та была всего лишь дубляжом русскоязычной. Уж сколько раз молодые авторы обращались в высокие инстанции с коллективными письмами сделать башкирскую газету самостоятельной – все было без толку. А пробиться на страницы газет, находившихся в ведении обкома партии, и в журнал «Эдэби Башкортостан» молодым авторам было очень сложно. Поэтому каждый из них надеялся попасть в единственный в своем роде альманах «Молодые голоса». В издательство, где авторам выплачивались тогда приличные гонорары, несли свои рукописи не только студенты и рабочая молодежь. Не остались в стороне также фронтовики Фаик Мухаметьянов, Файзи Гумеров, Зайни Рафиков. Гайнан Амири, внимательно приглядывавшийся к молодым поэтам, ежегодно собирал их на радио, организовывая с их участием интересные передачи, выход которых в эфир и публикация альманаха «Молодые голоса» были важными и желанными событиями в литературной жизни той поры. Только, к сожалению, далеко не все одобряли инициативу Амири и его заботу о молодых. Некоторые посмеивались: «Ох, и любит Гайнан открывать таланты!» А ведь поддержка молодых талантов – благое дело. И хотелось бы, чтобы среди старшего поколения было побольше таких открывателей и поменьше завистников и недоброжелателей, готовых подставить подножку. По содержанию подборок, входивших в поэтические сборники, легко себе представить, какие проблемы волновали новое поколение. Позиция иных начинающих поэтов вызывает поначалу недоумение. Какие-то понятия они воспринимают с трудом или вовсе не принимают. Что ж, каждое поколение привносит в литературу новый опыт, выдвигает и провозглашает свои принципы. Это вполне закономерно. Сложившиеся за долгие годы традиции, эстетические принципы, воззрения и вкусы не могут оставаться неизменными. Когда-то Шайхзада Бабич составил «Китабеннас...», нечто вроде энциклопедии, куда он включил свои эпиграммы. Некоторые из них были направлены против непререкаемых авторитетов, и даже по отношению к своим прославленным учителям он позволял себе едкие выпады, полемизировал с ними в стихах и фельетонах. В 30-е годы свой собственный путь избрало поколение Саляма, не признававшее «поэтические законы» Юлтыя. Развитие литературы обеспечивается за счет преемственности, неразрывной связи поколений, что вовсе не исключает противоречий. Нередко бывает, что новшества встречаются в штыки, отвергаются и оправдывают себя лишь позднее, с годами. Конфликты случаются не только между поколениями, но и среди самой молодежи. XX съезд партии повлек за собой перестройку общественного сознания. Почти все подвергалось переосмыслению и пересмотру, в том числе и литературное наследие. Именно тогда вдруг выяснилось, что считавшиеся первыми башкирские романы на самом деле вовсе не были таковыми. Многое из того, что преподавалось студентам по истории литературы, оказалось ложным, в результате чего у молодых возникло недоверие к авторитетам. Когда стали публиковаться находившиеся под запретом произведения, кое-кто из писателей, считавшихся живыми классиками, был развенчан, а то и предан анафеме. Между тем далеко не все из возвращенного народу наследия принималось на ура. Взять, например, творчество Афзала Тагирова. В свое время созданное им стало прорывом на пути к освоению башкирской литературой крупных жанров. Но современный читатель не мог не видеть, насколько слаба была его проза в художественном плане, особенно романы «Красногвардейцы», «Красноармейцы» и «Солдаты». Еще в самом начале, когда Рами перешел в издательство, ему пр